Дэвид Стори - Сэвилл Страница 92

— Я с удовольствием. А вы, Колин? — сказал доктор, засмеялся, выдохнул последнее облако дыма и, небрежно наклонившись, выбил трубку об угол печки.

Маргарет посмотрела на Колина. Он промолчал. Тихое спокойствие дочери и матери порождало ощущение домашнего уюта, и оно еще усилилось, когда доктор с добродушной улыбкой взял газету и опустился в кресло.

— А сухарики к чаю найдутся? — спросил он жену, которая направилась к двери, и, посмотрев поверх газеты на Маргарет, добавил: — Вы идете гулять или посидите сегодня дома?

— Мы пойдем пройдемся, — сказала Маргарет и снова посмотрела на Колина. — Как ты?

Они ушли, когда миссис Дормен принесла чай.

Они свернули на темное поле для гольфа. Когда они гуляли, он теперь всегда держал ее за руку. Через некоторое время он снял пальто, и они легли на траву. Он уже рассказал ей, о чем говорил с ним ее отец.

— Я согласна бросить школу, чтобы мы сейчас же поженились, — сказала она. — Я не чувствую себя обязанной делать то, чего хотят они. Хотя, естественно, — добавила она, — выслушаю их доводы.

— И все-таки лучше, чтобы ты получила специальность, — сказал он.

Еще в прошлом году она решила, что не будет заниматься медициной, не пойдет по стопам отца, и выбрала языки — главным образом потому, что курс можно было окончить за более короткое время. Даже из-за этого они тогда поспорили. Теперь она отодвинулась от него в темноте и села.

— Разве это не идет вразрез с тем, что ты всегда говорила? Что ты должна быть независима? Что у тебя должна быть своя жизнь? С какой стати тебе отказываться от этого? Что изменилось по сравнению с прошлым годом? — добавил он.

— Не понимаю, почему одно обязательно исключает другое. Если мы поженимся в этом году, я все равно смогу получить диплом. Почему брак должен быть такой уж помехой? Наоборот, он даст определенность, а это только поможет занятиям.

— Ну, а если у нас будет ребенок? — сказал он.

— Разве мы не можем спланировать свою семейную жизнь?

— Можем, конечно. — Он выжидающе замолчал.

— Так что же нам мешает?

— Все это как-то продуманно и взвешенно, — сказал он. — Точно речь идет о покупке костюма или дома. Я всегда искал непосредственности, мгновенных решений. А мы сейчас предопределяем нашу совместную жизнь, точно расстилаем ковер. Мы знаем, когда и что будет, хотя она даже еще не началась.

Он встал, и они пошли дальше. Она взяла его за руку.

— Вот ты все время рассуждаешь про независимость, — сказал он. — Но ведь на деле ты ничего не осуществишь. Ты говорила, что так произошло с твоей матерью, но что ты совсем другая. Я не хочу, чтобы ты выходила за меня замуж, словно это само собой разумеется. Так — нет. Уж лучше поженимся завтра. Или вообще никогда. Я предпочту, чтобы у нас все оставалось как есть, а они пусть прикидывают и рассчитывают.

— Ну, так пусть все остается как есть, — сказала она.

Она пошла проводить его до остановки. Когда автобус тронулся, он оглянулся и увидел, что она стоит под фонарем у обочины. Он чуть было не выпрыгнул из дверей и не бросился назад к ней — такой она казалась тоненькой, хрупкой, почти бестелесной. И это ее страстное желание стать чем-то, желание, которое никогда не сбудется!

Всю ночь, скорчившись под одеялом, он ощущал, что ее нет рядом. Утром в понедельник он не вернулся в колледж и ждал ее у ворот школы. Он заметил ее еще издали, но в школьной форме она казалась непривычно чужой. Она поглядела на него с удивлением, даже с каким-то страхом и, не обращая внимания на любопытные взгляды других девочек, быстро подошла к нему.

— Что-нибудь случилось? — спросила она.

— Нет. — Он мотнул головой. — Просто мне захотелось тебя увидеть, — сказал он.

И все-таки она продолжала смотреть на него со страхом — ее глаза потемнели, рука судорожно сжимала кожаный портфель.

— Я подумала, что-то случилось. — Она вглядывалась в его лицо, словно проверяла, не скрывает ли он чего-нибудь.

— Нет, вроде бы ничего не случилось. Ничего, — сказал он и добавил: — А ты как? Все хорошо?

— У меня? Да, — сказала она неопределенно и перевела взгляд на школьный двор, на других девочек, на учительницу, которая сердито прошла мимо них в калитку. — Они не любят, чтобы мы разговаривали с посторонними около школы, — добавила она.

— Ну, так отойдем, — сказал он.

— Времени нет.

В здании школы прозвенел звонок. Девочки во дворе быстро пошли к дверям. Они окликали друг друга, взвизгивали. Кто-то позвал ее.

— Они, конечно, спросили меня, как мы решили, — сказала она и добавила: — Я сказала, что у нас все остается по-прежнему. Если ничего не произойдет. По-моему, они просто боятся.

— Или озабочены твоей судьбой.

— Вот видишь, — сказала она, — ты тоже непоследователен, как и я. То ты на их стороне, то на нашей.

— Все равно я рад, что повидал тебя, — сказал он. — Целой недели я бы не выдержал.

— Я тоже. Я собиралась позвонить тебе в колледж сегодня вечером.

— О чем? — спросил он и улыбнулся.

— Да так просто, — сказала она и пожала плечами. — Ну, мне пора. Я все равно позвоню, — добавила она и, быстро оглянувшись на школьный двор, поцеловала его в губы.

Здание было большое и квадратное, похожее на фабрику или склад, кирпичные стены покрывала желтоватая штукатурка, вся в разводах и пятнах копоти, зеленая краска на рамах окон, протянувшихся длинными рядами, облупилась — оно выглядело так, словно его долго держали в духовке, и казалось безжизненным, пока он не поднялся по бетонным ступеням и не вошел в обыкновенную дверь, выкрашенную в зеленый цвет. Его остановил человек в армейской форме.

Он назвал свою фамилию, показал повестку и был направлен в комнату на третьем этаже, в конце коридора с бетонным полом. Тридцать-сорок молодых ребят сидели там на скамьях лицом к деревянной перегородке с окошком. Едва он вошел, стеклянная панель в окошке отодвинулась, из него высунулась мужская голова с коротко остриженными волосами и скомандовала:

— Комната Эл-двадцать шесть на четвертом этаже, и живо!

Ребята встали. Некоторые курили, другие продолжали переговариваться, равнодушно поглядывая на открытую дверь.

Из-за перегородки, докуривая сигарету, вышел солдат с более длинными волосами и гнусавым голосом начал читать фамилии по списку.

Колин своей фамилии не услышал. Под понукания солдата со списком последние ребята медленно вышли в коридор.

— Комната Эл-двадцать шесть на четвертом этаже, и живо! — крикнул солдат, повторяя слова первого солдата за перегородкой. Он встал в дверях, замахал руками и добавил: — Да нет же! Вверх по лестнице, а не вниз!

Потом вернулся в комнату, с треском захлопнул за собой дверь и сказал первому солдату — сержанту, как увидел Колин, когда тот вышел из-за перегородки:

— Ну и дурачье!

Колин показал сержанту повестку, и ему было велено сесть на скамью. Он прождал двадцать минут. В комнату один за другим входили другие ребята, озирались вокруг, подходили к окошку, показывали повестки и, позевывая, усаживались на скамьи. Двое-трое закурили. За покрытыми копотью стеклами двух окон виднелось пустое небо.

Через некоторое время скамьи заполнились, из-за перегородки снова вышел солдат с волосами подлиннее, прочел новый список, и все, кроме Колина, потянулись в коридор.

Потом скамьи опять мало-помалу заполнились и вновь опустели, когда сержанту позвонили по телефону и он отправил всех в комнату на четвертом этаже.

Сержант вышел из-за перегородки и сел рядом с солдатом.

Он достал сигареты, одну дал солдату и растянулся на скамье, подложив руки под голову. Зазвонил телефон, он медленно поднялся и пошел за перегородку. Его круглая голова с тяжелым подбородком кивала за стеклянной панелью. Щеки у него стали багровыми. Потом он вернулся, сунул сигарету в рот и снова лег на скамью.

— А ты что здесь делаешь? — сказал солдат с волосами подлиннее, вдруг заметив Колина.

Он показал повестку. Его фамилия была в одном из списков.

— Так после уже две партии прошло!

— Мне велели ждать здесь, — сказал он.

— Кто велел? — спросил сержант.

— Да вы же, — сказал он.

— Плохо слушал! Из них половина на ухо туга, — добавил он в сторону солдата. — «В Эл-двадцать шесть», вот что я сказал. Ну, так иди, да поживее!

Он вышел в коридор. Сзади раздался хохот и оборвался, потому что зазвонил телефон.

Он поднялся по лестнице на четвертый этаж и медленно пошел по коридору с бетонным полом мимо совершенно одинаковых дверей. Наконец он дошел до комнаты Л-29 — кто-то явно перевернул шестерку. Он громко постучал, не услышал ответа и вошел.

Внутри стояли ряды деревянных столиков. За большим столом лицом к столикам сидел солдат с двумя нашивками на рукаве. Он снимал резинку с пакета, в котором были бутерброды, и посмотрел на Колина с удивлением.