Михаил Гиголашвили - Захват Московии Страница 94

Саня спросил у меня:

— Вам брать что? — взял деньги и закрыл нас на ключ.

Тип протянул мне холодную и мокрую ладонь:

— Спасибо, браток. Не забуду! — Почувствовав, что мне это неприятно, он отнял руку, обтёр её о джинсы: — Извини, в ломке. — И лёг на доски. — Трусит меня, как собаку, трусит…

Трус? Боится?

— Как?

— Дрожь бьёт.

— А почему?

— А потому, что я полный дегенерат и лузер!

Это было понятно — я сам полный идиот… «Лузер» тоже ясно… Как его зовут?

— Дима, а так Винтом кличут. А ты кто?.. Фредя?.. Из Прибалтики?

— Да, оттуда. — Я не стал уточнять, заметив, что кожа у него на руках то ли облезает, то ли покрыта розовой сыпью, и на ладонях, на шее — какие-то темные ранки. Этого не хватало!

Тут до меня дошло — это же джанки! Колольщик! Осторожно с ним, мало ли что… Недобро думая о полковнике (за 50 тысяч мог бы и спокойнее посадить, в одиночку!), я испугался, что джанки будет трогать меня или мои вещи, но тот лежал на досках и что-то говорил, чего я разобрать не мог:

— На ширеве сижу плотно… Никак заход не скину… В день по пять раз двигаться надо… Ширево поганое!.. Его варить, сушить — целое дело… уже от одного запаха наизнанку выворачивает… Трубы накрылись, хотел в шею двигать — куда там… Но кайф бычий… хылкачу сильно…

Я не понимал его и не знал, что отвечать, только жалел, что полковник не дал мне электронного Ожегова (сказав, что твёрдые предметы в камере запрещены).

Когда появился сержант, Винт подскочил к нему и, выхватив пачки, быстро с треском выщелкал из двух таблетки и кинулся к ведру. Хорошо, что у меня были пластиковые стаканчики, я подал ему один и не успел открыть бутылку с водой, как он зачерпнул из ведра и стал кидать в рот таблетки, по две, по три, запивая их малыми глотками и дёргая головой, как курица. Саня — с неудовольствием, я — с интересом следили за ним… Вот живой джанки… Что хуже — Стоян с игрой или этот с иглой?.. Оба хуже… Саня покачал головой, сказав сам себе:

— Так себя убивать… Чего ради? Вот отправят его в психушку, пусть обследуют, — и вышел (а я приуныл — психов не хватало!).

Скоро Винт, успокоившись и сев с ногами на доски (я сидел у стола с ведром), начал почёсываться и поминутно спрашивать, нет ли сигарет и не хочу ли я тоже вмазать пиралгинчику, на что я ответил, что ничего мазать не хочу и как он себя чувствует?

— Да получше как будто… И всё бы ништяк, но такая непруха вдруг попёрла, что атас, — а когда я попросил его говорить понятнее, я этих слов не знаю, он, с сожалением скользнув по мне взглядом, рассказал, что его, как фраера лохатого, повязали на вокзале у камер хранения, куда он, как обычно, пришел забрать чемодан с драпом (ему на поезде привозил проводник, откуда — не важно, и оставлял в камере хранения). — Пришел забирать, а номер забыл!

«А надо не “забирать”, а “забрать”, тогда и забрал бы! При заборе!» — подумалось мне, но я промолчал — он сам муттершпрахлер, лучше знает.

— Вот стою у камеры и не могу вспомнить этот номер проклятый! Прикинь! Стою как идиот и не могу вспомнить! Забыл!

Опять неразбериха — «забыл» или «не мог вспомнить»? На мой вопрос, разве это не одно и то же, Винт удивленно остановился:

— Нет, не одно и то же… Ну, короче, забыл — и всё тут! Стою, как пень, и не помню, в конце 45 было или 54… Первые три помню — 123, а дальше — никак! И так и сяк — ни в какую! Ну, и прорвало меня! Начал руками дверцу отдирать — куда там, железо! А меня как дурняк прихватил, типа истерики — молочу по железу руками и ногами и не могу остановиться!.. — Он привстал и начал руками показывать, как он молотил. — Не в адеквате был, реально!.. Тут как тут легавые подскочили, работники ножа и кулака… Замели, как фраера сохатого! Ячейку дежурный открыл — менты обомлели: такого улова не ожидали… Там только чистого кодеина граммов триста было… а еще герыч… Ну, меня сюда, вещдоки — к себе… Сейчас на допрос поволокут… Спасибо тебе, помог с колёсами, а то…

— Это сержант Саня хороший…

Винт промолчал, улёгся, завозился.

Да, бывают случаи — чтобы поддержать разговор, я вспомнил, что по ТВ показывали, как два панка решили ограбить Музей аптеки в Хайдельберге, где первыми лечебными экспонатами лежали два здоровенных бруска, кило по четыре — опиума и гашиша, я сам видел (мы со школой ездили на трехдневную экскурсию, собор смотреть); на опиуме штамп «East India Company, 1816», на гашише — «Radshastan, 1821». Панки спрятались в музее, а ночью вытащили бруски, как-то открыли дверь и убежали. Их скоро нашли, очень разочарованных — оказалось, что они украли муляжи (а настоящие опиум и гашиш были использованы по назначению ещё во время войны).

— Вот у них облом был! — зло восхитился Винт. — Прикинь, ждешь четыре киляги опиухи — а тебе пластик суют!

Помолчали. Я спросил:

— А давно это делаешь?

Винт, лежа на спине, нога на ногу, дрыгнул грязной кедой:

— С детства. Да и детство было — пшик: чердак, подвал, подъезд, вокзал… Сейчас вот гепатит, нос сломан, ножевое в живот перенёс… Такая жизнь злоебучая…

Я поддержал его:

— Да, дикие люди-людоёбы… И что куда теперь сейчас?

— Со мной? Да лет восемь дадут как пить дать…

— Дать воду? — Я потянулся за стаканчиком, но он махнул рукой:

— Нет, спасибо… Много воды нельзя… У меня уже третья ходка, рецидив… До восьми, легко, как два пальца обоссать…

Я подумал — что за странная идиома? Разве это легко сделать? Обязательно и на третий-четвертый палец капли попадут, но не стал спорить, уточнил:

— Рецидив — наркотик?

— Да. Одна ходка еще с грабежом — барыгу по ходу дела обобрали… А чего — смотреть на него, когда он такие цены заламывает?.. За коробок мацанки — штуку баксов! Это где видано? Правда, мацанка — бомба. Но и штуки по улицам не разбросаны… А тебя за что? На ширакета не похож…

— Чего?

— За что тебя повязали?

Я не знал, как уйти от этого вопроса:

— Совсем нет. Неприятное злосчастие такое… с визой…

Винт понял:

— А, ерунда. Значит, выпустят скоро… А мне греметь на всю катушку.

Я решил осторожно спросить:

— А штраф… нельзя заплатить?…

— Бабки ментам дать?.. Как нельзя?.. Да где бабки-то?.. Я всё проширял, на полном голяке. Думал, с этого чемодана разживусь, раскручусь… Какое там!.. Вот, чужие люди заходом греют… Спасибо тебе, братан, хоть на допросе язык шевелиться будет!

— Ничего, хорошо… Я понимаю… Я сам… Язык шевелится… Себя шевелит.

Он поворочался, почесался, допил из стаканчика:

— Этот винт ебучий постоянно колоть надо… Это не герыч: раз сделал — и полдня тихо торчишь… Это ширево в приходе переёбывает, а потом через полчаса отпускает… И всё по новой. Уже сил нет. Про жизнь забыл, живую манду год не видел, а чего на неё смотреть? Под кайфом — не можешь, без кайфа — не хочешь… От винта чувырло, как чайник, распухло! Вен нет, поверишь? Дырки гноятся!

И он закатал рукава, показывая на сгибах рук что-то чёрное, ужасное. Я поспешил отвести глаза и согласиться, чтобы он не начал доказывать:

— Поверю, да… вижу… яблон ебатый…

Он ещё что-то говорил на своём тайном языке, из которого я мало что понимал, а переспрашивать не хотел. Только вписал в дневник, на полях, два слова: «драп» и «ширакет», надо будет потом уточнить.

В окошке под потолком потемнело.

Джанки затих, задремал, неестественно согнувшись на досках.

Я продолжал украдкой писать, думая о том, что и фон Штаден вот так собирал свои истории, а потом издал книгой, которая имела успех. Больше того: он получил известность как дипломат, стал ездить с параноиком-пфальцграфом по королевским дворам в поисках денег для захвата Московии, был у масонов, у императора Рудольфа II и даже у самого Стефана Батория, который денег не дал, покрутил пальцем у виска и сказал, что да, Московию время от времени следует разорять и грабить, но захватывать её — гиблое и бесполезное дело, себе дороже станет, куда она денется, на Луну же не улетит?

Часов в восемь Винта увели (уходя, он ещё раз поблагодарил меня за помощь).

Я остался один. Что происходит там, наверху? Но когда попросил Саню узнать у полковника, как дела, он сказал, что этого делать не следует, а полковник ничего не забывает:

— Да оставь ты их! Они лучше знают!

— Как это — лучше! Что, тут ночевать?.. — начал было я, но оборвал себя острой мыслью, что я уже и одной ночи не желаю остаться, а ведь еще утром пятнадцатилетняя тюрьма грозила!.. Вот наглое существо человек!.. И если он создан по божьему подобию, то — мое соболезнование богу, mein herzliches Beileid an den Herrn Schöp-fer![104] А если папа деньги не отдаст?..

Саня пообещал:

— Я тебе матрас дам.

На остаток денег он принёс из ларька курицу-гриль — ничего другого не было, но птица была вкусная. И я подумал, что не всему надо верить, что говорят. Может, около Виталика куры гриль и были плохие, а тут хорошие…