Под крики сов - Дженет Фрейм Страница 16

– …когда ты был маленьким, Тоби, а Цыпка еще не родилась, и вы с Фрэнси гостили у бабушки, помнишь?

Насытившись щедро сдобренной маслом оливковой ветвью от Эми Уизерс, семья Уизерсов, Тоби и его мать и отец, примирятся и будут благословенны.

Так вышло и в эту субботу. Тоби собрал деньги, сложил их в серебристую жестяную банку из-под какао, которую держал на каминной полке, и взглянул с вызовом на отца, взявшего с другого конца каминной полки свою серебристую жестянку из-под трубочного табака, где хранил сэкономленные трехпенсовики.

Тоби зевнул.

– Тут жарковато.

– Из-за плиты, Тоби. Подожди, я открою окно.

– Ладно. Мам, я, пожалуй, побреюсь.

Он пошел в спальню и включил электробритву. Этот звук, зудящее вжж-вжж, донесся до кухни, где сидел Боб Уизерс, стеная над пригоршней трехпенсовиков, и желая, и желая

Художественный союз? Ходили слухи, что, если купить билет на север, где больше всего населения, обязательно выиграешь приз. В лотерею? От «Таттс»? Он слушал электробритву, новый способ бритья, по голой коже, преступный и властный, без мыла для бритья, без горячей воды, закрытой двери в ванную и пара, который нужно стирать с зеркала.

Он подумал: Это от меня далеко, не угнаться.

18

Первое мая, открытие охотничьего сезона, и вечерние газеты пестрели фотографиями людей в резиновых сапогах и непромокаемых куртках, опирающихся на ружья и высоко держащих за изогнутую шею мокрого лебедя, или гуся, или дикую пеганку, которая переливается синим и зеленым, как расколотая радуга. И казалось, что накануне всю ночь и утро утки летели низко в тумане, под облаками, чтобы найти убежище в городских садах, где они смешались со своими ручными и пухлыми сородичами, и в специальном утином пруду дети гонялись за ними, забрасывали камнями и душили миллионами крошек белого хлеба из щедрости душевной; или у дома Уизерсов, где протекал ручей, и султанки большими шагами мерили болото, дергая белыми хвостиками. Там, на берегу ручья, птицы-беженцы могли свободно ходить вразвалку и прихорашиваться, и, застигая воду врасплох, так что она едва успевала разделить свою волну под садящейся птицей, тихонько проскальзывали на поверхность, шлепая ситцевыми лапками, бесшумно плывя под прикрытием ивы, в укромной тени. Там, рядом с домом Уизерсов, они вили гнезда, высиживали яйца, шагали взад и вперед стройными рядами, как на флоте, за исключением самого маленького, растерянного и встревоженного селезня, который утенком проводил дни в изнурительном труде, пытаясь наверстать упущенное.

– Берегись угрей, – говорила мать. – Берегись угрей, они тебя проглотят и не подавятся. Иди же, непослушная ты птица.

День обещал быть ясным, практически ясным над побережьем в Отаго, писала газета, потому что газета каждый день публиковала карту погоды. Утверждалось, что на севере жил человек, который сидел в башне и проводил свои дни, не работая, как другие люди, а отслеживая воздушные потоки и их связь друг с другом, чтобы составить карту завитушек и волн. И Боб Уизерс говорил, вспоминая о человеке в башне:

– Некоторым дано жить в покое.

Для него работа, пока он не вышел на пенсию, получив в подарок дорожные часы, будто он хоть куда-то вообще поедет, и он спрятал эти часы, ни разу на них не взглянув, – значило двигаться, потеть, носить и таскать; но уж точно не сидеть в башне, высокой и тихой, как церковная колокольня в будний день.

Итак, день обещал быть погожим, и море лежало стеганым одеялом, подоткнув волны, и деревья дрожали, как безлистная вода, вырезанная из прозрачной глыбы голубого воздуха и мороза.

– Какой денек, – сказал Тоби, закончив бриться и намазав лицо кремом. Точно рак, подумал он. Мой отец боится идти в ногу со временем. Вот почему он никогда не станет пользоваться электробритвой. Мыльный раствор по старинке, ремень и бритва – вот что он признает. Тоби сунул бритву обратно в кожаную куртку и застегнул молнию. – Какой отличный день!

Отличный день для чего, Тоби?

О, я спущусь в долину и соберу железный лом для литейного цеха, заберу, наверное, тряпье у Джозефа, сбегаю к Чоклинам, отнесу книги для Джима. Есть чем заняться. Он раздвинул шторы и посмотрел вниз, на долину возле ручья, где по берегу вперевалку ходили утки. Скворец на грушевом дереве или одном из дубов издавал шелестящий звук, словно рвался шелк, какой-то черный блестящий шелк или, возможно, тафта, которая позеленела от времени и долгого употребления.

– Сезон охоты на уток, – сказал Тоби. – Может, и мне взять лицензию на отстрел?

Отличный день, Тоби.

– Да, отличный день, есть чем заняться. Вечером в кино.

Тоби, давным-давно субботнее утро, в двадцать пять лет, а ты ничем не занят, проводишь все утро с ивовой палкой, освобождаешь ее от мелких веток, строгаешь, тыкаешь в воду, бьешь ею траву, и о чем ты мечтаешь, Тоби?

– Мечтаю, как приду домой и увижу, что все исчезло, вычищено метлой, и я стану жить у ручья с Цыпкой, Фрэнси и Дафной, буду есть леденцы, и у меня больше нет припадков, и нам светит солнце, и у меня есть палка, которой я отобьюсь от темноты, когда она нагрянет.

– Да, пожалуй, я куплю ружье, чтобы пострелять. Только потом. Но почему? Или завтра. Не знаю, мне пора к Чоклинам.

Он осторожно вел свой грузовичок по главной улице вдоль вязовой аллеи, чувствуя себя за рулем счастливым, стрелка на отметке тридцать и нога – как бы выразиться? – тревожно-радостная на педали тормоза. Он проехал мимо полицейского участка на тридцати. Если сержант там, он выглянет из окна, увидит меня за рулем и подумает: Тоби Уизерс достоин водить машину, он осторожнее даже тех, у кого не бывает припадков, этот недостаток преподает урок, а в нем все равно видят лишь недостаток. И все же, несмотря на сплетни, он перерастает свои припадки, так говорят, так говорят.

Тоби проехал мимо неопрятных, застигнутых врасплох субботних магазинов с переполненными мусорными баками, еще у дверей подающими печальные сигналы; и наглый гастроном нового типа, где гастро-ковбой пижоном околачивается у дверей и кладет монету за монетой в музыкальный автомат, чтобы звучало:

О, мой папа для меня был замечательным,

О, мой папа со мной был таким добрым [6].

Ведя машину, Тоби напевал продолжение песни себе под нос. О, мой папа на пенсии, отрезан от всего, что имело для него значение, от железной дороги, от суеты на весь день,