Жук. Таинственная история - Ричард Марш Страница 18

– Письма его дорогой возлюбленной!.. его возлюбленной!.. его!.. Пола Лессинхэма!.. Так!.. Все, как я предполагал… знал… видел!.. Марджори Линдон!.. Милой Марджори!.. Его возлюбленной!.. Возлюбленной Пола Лессинхэма!.. Той, что с лилейно-белой кожей и золотистыми волосами!.. И что за слова эта дорогая возлюбленная нашла в своем нежном сердце, чтобы написать Полу Лессинхэму?

Он сел на кровати и сорвал ленту. В связке оказалось, наверное, писем восемь или девять – коротких записок и пространных посланий. Но он, несмотря на длину, прочитывал их с одинаковым аппетитом, проглатывая одно за одним, опять и опять, и мне в какой-то момент подумалось, что он никогда не закончит их перебирать. Они были написаны на толстой белой бумаге, особого оттенка, с волнистыми необрезанными краями. На каждом стояли золотые оттиски герба и адреса, и все листы были одинаковой формы и размера. Я заметил про себя, что доведись мне когда-нибудь где-то еще увидеть такую бумагу, я непременно ее узнаю. Почерк, как и бумага, тоже казался необычным: четкий, решительный, и мне следовало бы сразу догадаться, что все писалось широким металлическим пером.

Во время чтения он не переставал издавать звуки, большее напоминающие вскрики и рычание, чем человеческую речь, будто дикий зверь сдерживал копившуюся ярость. Когда он покончил с чтением – на некоторое время, – он дал чувствам вырваться наружу.

– Так!.. Значит, вот что дорогая возлюбленная нашла в своем сердце и написала Полу Лессинхэму!.. Полу Лессинхэму!

Перо не в силах передать всю исступленную силу ненависти, с которой говорящий произнес это имя; было в том нечто демоническое.

– Достаточно!.. это конец!.. это его приговор! Да будет он погребен меж камнями цитаделей страдания, и все, что от него останется, да будет брошено в горькие воды реки проклятий, дабы разлагаться под залитым кровью солнцем! А что до нее… до Марджори Линдон!.. дорогой его возлюбленной!.. придет день, и она пожалеет, что родилась на этот свет… и он тоже!.. и божества тьмы вдохнут сладкий аромат ее страдания!.. Да будет так!.. будет! Это я говорю… даже я!

В безумном порыве необузданной ярости он, кажется, действительно забыл о моем присутствии. И вдруг, бросив взгляд в сторону, он увидел меня, и вспомнил, и вознамерился воспользоваться возможностью сорвать свой гнев на осязаемом объекте.

– Ты тут!.. ты, вор!.. еще жив!.. и насмехаешься над одним из божественных детей!

Он с воплями выскочил из постели, накинулся на меня, сжал мне горло своими жуткими руками, повалил спиной на пол; дыхание его смешалось с моим… Но Бог, в милости своей, даровал мне забвение.

Книга вторая. Преследуемый

История, рассказанная Сиднеем Атертоном, эсквайром

Глава 10. Отвергнутый

После нашего второго вальса я сделал это. В привычном тихом уголке, скрытом тенью стоящей в холле пальмы. Но не успел я набрать обороты, как она меня прервала – прикоснулась веером к рукаву и посмотрела испуганными глазами.

– Не надо, пожалуйста!

Однако меня было не удержать. Мимо прошествовали Клифф Шаллонер с Герти Кэзеллом. По-моему, Клифф, пока шел, кивнул мне. Но мне было все равно. Я решился, и я сделал этот шаг. Никто заранее не знает, как прозвучат его слова, пока он не заговорит с девушкой, на которой хочет жениться. У меня сложилось впечатление, что я своей речью заставил ее вспомнить поэтов эпохи Реставрации. Она, кажется, удивилась, ибо никогда доселе не замечала во мне поэтических наклонностей, и настойчиво попыталась прекратить разговор:

– Мистер Атертон, мне так жаль.

Но слова лились из меня потоком:

– Жаль, что я вас люблю!.. Отчего же? Почему вы жалеете о том, что стали предметом обожания в глазах мужчины – пусть и моих? Единственным сокровищем… тем, что по-настоящему дорого! Разве это настолько обычное для женщины дело – найти того, кто готов бросить жизнь к ее ногам, что ей приходится сожалеть, когда таковой встречается?

– Я не знала, что вы испытываете ко мне подобные чувства, хотя признаюсь, у меня были некоторые… некоторые подозрения.

– Подозрения!.. Спасибо на добром слове.

– Мистер Атертон, вы прекрасно знаете, что очень мне нравитесь.

– Нравлюсь!.. Фи!

– И не перестанете нравиться, несмотря на это «фи».

– Я не хочу вам нравиться… я хочу быть любимым вами.

– Именно. И в этом ваша ошибка.

– Моя ошибка!.. мечтать, чтобы вы полюбили меня!.. тогда как я сам вас люблю…

– Так разлюбите, хотя я не могу не подозревать, что вы ошибаетесь и в этом.

– Ошибаюсь!.. думая, что люблю вас!.. отстаивая и доказывая чувство всеми душевными силами! Что нужно сделать, чтобы убедить вас в своей любви: обнять, прижать к груди, выставить вас напоказ перед всяким заявившимся сюда?

– Я бы предпочла избежать этого, и, возможно, вы согласитесь не говорить так громко. Кажется, мистер Шаллонер заинтересовался, почему вы раскричались.

– Так не мучайте меня!

Она раскрыла и закрыла свой веер; я склонен думать, что пока она смотрела на него, опустив глаза, на ее губах была улыбка.

– Я рада, что между нами произошло это объяснение, потому что, конечно, вы мне друг.

– Я вам не друг.

– Простите, но это так.

– А я говорю, что нет; если мне не дано стать кем-то большим, то я вам не друг.

Она продолжила – безмятежно игнорируя меня и поигрывая веером:

– Так вышло, что я нахожусь, прямо сейчас, в некоем щекотливом положении и нуждаюсь в дружбе.

– Что случилось? Кто тревожит вас… ваш отец?

– Ну… не он… пока не он; хотя вскоре станет, не исключаю.

– Так кто же причина?

– Мистер Лессинхэм.

Она заговорила тише – и опустила глаза. На какое-то мгновение я растерялся, не понимая, о чем она.

– Кто?

– Ваш друг, мистер Лессинхэм.

– Простите, мисс Линдон, но я совершенно не уверен, что кому-либо стоит называть мистера Лессинхэма моим другом.

– Как!.. Даже если вы узнаете, что я собираюсь стать его женой?

Я опешил. У меня имелись некоторые подозрения, что Пол Лессинхэм ближе к Марджори, чем полагается, но я и не думал, что она сможет усмотреть нечто привлекательное в таком болване и сухаре. И я еще умалчиваю о сотне иных соображений: Лессинхэм в одной парламентской фракции, ее отец в другой; старик Линдон со свойственным аристократу-тори высокомерием не устает насмехаться над ним при всяком случае; к тому же тут и речи нет ни о каком состоянии.

Не знаю, выдал ли я свои чувства; если да, то выглядел я совершенно сбитым с толку.

– Вы выбрали подходящий момент, чтобы сделать это признание,