Великий Гэтсби. Ночь нежна - Фрэнсис Скотт Фицджеральд Страница 19

Дом Дейзи Фей выделялся среди других самым большим флагом и самой широкой лужайкой. Ей тогда было восемнадцать (она на два года старше меня), и ни одна девушка в Луисвилле не пользовалась таким потрясающим успехом, как она. Она одевалась во все белое и ездила в маленьком белом родстере; в их доме день-деньской звонил телефон, и восторженные молодые офицеры добивались привилегии провести вечер в ее обществе: «Когда угодно, хоть на часок!»

Когда я в то утро оказалась напротив ее дома, родстер стоял на обочине. В нем сидела Дейзи с каким-то лейтенантом, которого я раньше никогда не видела. Они были так поглощены друг другом, что она не заметила меня, пока я не подошла почти вплотную.

– Привет, Джордан, – неожиданно сказала она. – Подойди к нам, пожалуйста.

Я была польщена тем, что она заговорила первой, поскольку из всех девушек старше меня она мне импонировала больше всего. Она спросила, пойду ли я нынче в Красный Крест свертывать бинты. Я ответила, что да. Ну, тогда не могла бы я передать, что она не сможет прийти? Когда она говорила, офицер смотрел на нее таким взглядом, о каком любая девушка может только мечтать. Мне все это показалось очень романтичным, поэтому я и запомнила тот случай. Звали ее кавалера Джей Гэтсби, и после этого я не видела его четыре с лишним года – даже когда мы встретились с ним на Лонг-Айленде, мне и в голову не пришло, что это тот самый молодой офицер.

Это произошло в девятьсот семнадцатом. На следующий год у меня появились свои ухажеры, я начала участвовать в соревнованиях, так что с Дейзи мы виделись не очень часто. Она встречалась с молодыми людьми чуть постарше, если вообще с кем-либо встречалась. О ней ползли какие-то дикие слухи: будто бы мать застала ее, когда она зимним вечером укладывала чемодан, чтобы отправиться в Нью-Йорк и проститься с каким-то военным, отбывавшим на фронт в Европу. Никуда ее, разумеется, не пустили, но после этого она несколько недель вообще не разговаривала ни с кем из родни. С военными она больше не встречалась, а переключилась на близоруких молодых людей с плоскостопием, непригодных к армейской службе.

К осени девятьсот восемнадцатого года она вновь обрела свою прежнюю веселость и жизнерадостность. Вскоре после Перемирия 11 ноября состоялся ее первый выход в большой свет, а в феврале пошли разговоры о ее помолвке с каким-то молодым человеком из Нового Орлеана. В июне она вышла замуж за чикагца Тома Бьюкенена, причем свадьбу сыграли с таким блеском и размахом, каких Луисвилл никогда не видывал. Он прибыл с сотней гостей в четырех специально арендованных вагонах, снял целый этаж в отеле «Зельбах», а за день до брачной церемонии преподнес ей жемчужное ожерелье стоимостью в триста пятьдесят тысяч долларов.

Я была подружкой невесты. Зайдя к ней в комнату за полчаса до свадебного застолья, я увидела ее лежащей на кровати, прекрасной, как июньская ночь, в ее убранном цветами платье – и пьяной в стельку. В одной руке она держала бутылку белого вина, в другой – какое-то письмо.

– П-здравь м-меня, – пролепетала она. – Никогда раньше не пила, а счас до чего ж здорово!

Я перепугалась, честно говорю вам, я никогда не видела девушку в таком состоянии.

– Вот, дор-рогуша. – Она пошарила в мусорной корзине, стоявшей на кровати, и вытащила оттуда жемчужное ожерелье. – Отнеси его вниз и в‐верни за-кон-ному в‐лдельцу. Да скаж-жи там всем, что Дейзи пер-редумала. Вот так! Дей-зи пер-редумала!

Она заплакала; нет, зарыдала в голос. Я пулей вылетела из комнаты, разыскала служанку ее матери, после чего мы закрылись на ключ и затолкали Дейзи в холодную ванну. Она буквально вцепилась в письмо и так и сидела с ним в ванне, скомкав его в мокрый шарик. Она лишь тогда позволила мне положить его в мыльницу, когда увидела, что бумага расползается, как снежные хлопья.

Но больше она ни слова не сказала. Мы дали ей понюхать нашатыря, положили лед на голову и снова втиснули ее в платье. Через полчаса, когда мы вышли из комнаты, ожерелье красовалось у нее на шее, и инцидент можно было считать исчерпанным. Назавтра в пять вечера она как ни в чем не бывало обвенчалась с Томом Бьюкененом и уехала на три месяца в свадебное путешествие по южным морям.

Я встретила их в Санта-Барбаре, когда они уже вернулись, и поймала себя на мысли, что никогда не видела женщины, столь безумно влюбленной в своего мужа. Если он хоть на минуту выходил из комнаты, она начинала беспокойно озираться и спрашивать: «А где же Том?» Она успокаивалась лишь тогда, когда он появлялся в дверях. Она часами сидела на пляже, держа его голову у себя на коленях, нежно массируя ему веки и глядя на него с невообразимым обожанием. Это было столь трогательное зрелище, что так и хотелось тайком прыснуть в кулак, завидуя при этом их счастью. Это было в августе. Через неделю после моего отъезда из Санта-Барбары Том как-то ночью врезался в фургон на Вентура-роуд, при этом у него отлетело переднее колесо. Ехавшая с ним девица тоже попала в газеты, потому что сломала руку – она оказалась одной из горничных гостиницы «Санта-Барбара».

В апреле следующего года Дейзи родила дочку, после чего они на год уехали во Францию. Как-то весной я встретила их в Каннах, чуть позже – в Довиле, а потом они вернулись в Чикаго и там обосновались. Вы сами знаете, как ее любили в Чикаго. Они вращались в тамошнем свете, среди разгульной золотой молодежи, но ей удалось сохранить совершенно незапятнанную репутацию. Возможно, потому, что она не пьет. Это огромное преимущество – оставаться трезвым в пьяной компании. Никому ничего не сболтнешь, а если и вздумается пошалить, то всегда можно выбрать момент, когда все напились до такой степени, что тебя просто не замечают и всем все равно. Скорее всего, Дейзи никогда не крутила романы на стороне, однако в ее голосе иногда проскальзывает что-то такое…

Так вот, месяца полтора назад она впервые за много лет вновь услышала фамилию Гэтсби. Это было как раз тогда, когда я вас спросила – помните? – знаком ли вам Гэтсби из Уэст-Эгга. После того как вы уехали домой, она вошла ко мне в комнату, разбудила меня и спросила: