Гейвин Максвелл - Кольцо светлой воды Страница 20

Она проделывает это с необычайной сосредоточенностью и ловкостью, как фокусник, оттачивающий какой-нибудь трюк, как будто бы в этой игре есть какая-то цель, разгадать которую человеку не дано. Впоследствии любимым времяпровождением Миджа стала игра в шарики, и без всякого преувеличения это можно назвать именно времяпровождением. Он обычно лежал на спине и катал два или несколько шариков по своему широкому плоскому пузу, ни разу не уронив их на пол, или же по нескольку минут кряду он катал их между ладошек, держа их в вытянутых кверху лапах.

За эти первые полмесяца в Басре я научился многому в языке Миджа, языке, как позднее выяснилось, во многом схожим с языком других пород выдр, хотя у них есть любопытные варианты в его употреблении. Звуки у них довольно разнообразны по диапазону. Самый простой из них - это зов, который весьма схож у всех выдр, с которыми мне приходилось сталкиваться. Это - короткий, беспокойный, пронзительный, хоть и негромкий звук, нечто среднее между свистом и щебетаньем.

Есть у них также вопрос, применяемый на близком расстоянии. Мидж входит, например, в комнату и спрашивает, есть ли кто-нибудь там, воскликнув громким хриплым шёпотом: "Ха!" Если же он видел, что идут приготовления к его купанию, то становился у двери и издавал музыкальный булькающий звук, перемежающийся со щебетаньем. Вот это вот щебетанье в различных комбинациях и переливах высоких и низких тонов, от одной ворчливой ноты до беспрерывного чириканья и было основным средством звукового общения Миджа. И ещё он издавал один звук, не похожий ни на один из предыдущих, высокий рычащий крик, в некотором роде подвизгивающий вой, недвусмысленно означавший, что он очень зол, и, если его дразнить дальше, то укусит. Он кусался во гневе, в отличие от лёгких прикусов в возбуждённой игре, четыре раза за год, что пробыл у меня. Каждый из этих случаев запомнился очень ярко, хотя меня лично это коснулось только раз.

Челюсти выдры, разумеется, невероятно мощны, и вообще это животное обладает силой почти несоразмерной с его величиной, а челюсти оснащены зубами, моментально перемалывающими твёрдые, как камень, рыбьи головы. Подобно щенку, который лижет и грызёт руки хозяина, поскольку у него так мало других средств, чтобы выразить свои чувства, выдра также пользуется ртом, как наиболее естественным средством общения. Уж мне-то хорошо известна разрушительная сила их зубов, и поэтому я прекрасно понимаю, каких усилий им стоит быть нежными в игре, так как их игривые укусы рассчитаны на чувствительность шкуры выдры, а не человеческой кожи. Мидж обычно обижался и удивлялся, когда его ругали за то, что ему казалось самой деликатной нежностью, и, хотя со временем он научился обходиться со мной как голубок, с незнакомыми он всю жизнь оставался чересчур возбуждённым, когда был в хорошем настроении, и вёл себя совсем как сорвиголова.

Дни наши в Басре протекали мирно, но я со страхом ожидал неумолимо надвигавшегося переезда Миджа в Англию и конечный пункт назначения: Камусфеарну.

Авиакомпания БОАК вообще не принимала к перевозке животных, а в то время не было никакого другого прямого рейса на Лондон. Мне, наконец, удалось заказать билет на рейс авиакомпании "Трансуорлд" до Парижа с весьма сомнительной пересадкой на "Эр-Франс" в тот же вечер до Лондона. "Трансуорлд" потребовала, чтобы Мидж был упакован в коробку размером не более восемнадцати дюймов по ребру, чтобы эта коробка была ручной кладью и стояла на полу у моих ног.

Мидж был тогда чуть больше фута длиной, да хвост ещё около фута. На конструирование ящика у меня с незаменимым Ангорли ушло много тревожных часов, и, наконец, знакомые ему мастера изготовили его. Ящик привезли в последний день уже к вечеру, а я улетал рейсом в 21:15. Он был обит оцинкованным железом, в нём было два отделения: одно - для сна, другое для отклика на зов природы, и моему неопытному глазу он представлялся чуть ли не верхом совершенства.

Ужин был в восемь, и мне подумалось, что лучше было бы посадить его в ящик за час до вылета с тем, чтобы он хоть немного пообвык в нём до того, как качка путешествия начнёт на него плохо действовать. Не без труда мне удалось заманить его в ящик, и он не проявлял признаков беспокойства, когда я оставил его в темноте, торопясь наскоро поужинать.

Но когда я вернулся и времени оставалось ровно столько, чтобы на консульской машине вовремя доехать до аэропорта, предо мной предстало ужасное зрелище.

Внутри ящика было полное молчание, но из вентиляционных отверстий и прорезей вокруг крышки на петлях сочилась кровь и запекалась на белой древесине. Я сорвал замок, рывком открыл крышку, и Мидж, обессиленный и весь забрызганный кровью, заскулил и попытался выбраться вверх по моей ноге. Он изорвал жестяную подкладку в куски, и рваные ленты её торчали по стенкам и полу коробки. Когда я удалил её остатки так, чтобы не было острых краёв, до рейса оставалось лишь десять минут, а до аэропорта было пять миль. Тяжело мне было заставить себя снова посадить несчастного Миджа в этот ящик, ставший теперь для него камерой пыток, но я пересилил себя прищемив себе при этом крышкой пальцы, не давая ему улизнуть оттуда. Потом началась такая езда, какой, надеюсь, мне больше никогда не придется пережить. Я сидел на заднем сиденье машины, ящик был рядом со мной, а шофер-араб летел по улицам Басры как пуля рикошетом. Ревели ослы, дико шарахались велосипедисты, в пригороде козы табунами бросались наутёк, а у домашней птицы совершенно неожиданно проявились лётные качества. Мидж беспрестанно скулил в ящике, и нас обоих бросало из стороны в сторону и снизу вверх подобно коктейлю в смесителе. Как раз тогда, когда машина с визгом остановилась у входа в здание аэровокзала, я услышал какой-то треск из коробки рядом со мной и увидел нос Миджа, приподымавшего крышку. Он напряг все силы своего маленького тельца и начисто вырвал одну из петель крышки.

Самолёт уже был готов к взлёту. В то время как рассвирипевшие служащие протаскивали меня через таможню, я старался прижимать одной рукой крышку ящика, а другой, в которой держал "позаимствованную" у шофера отвёртку, пытался вогнать шурупы в потрескавшиеся доски. Но я понимал, что всё это, в лучшем случае, лишь временная мера, и у меня голова шла кругом от мысли о том, что предстоит мне в ближайшие сутки.

Мне повезло лишь в том, что заказанное мне место оказалось в самом носу самолёта и передо мной вместо спинки сиденья была перегородка. Остальные пассажиры, весьма красочная смесь запада и востока, с любопытством взирали на всклокоченного опоздавшего, который пробирался по проходу с огромной коробкой, из которой доносились какие-то ужасные звуки. Зная о том, как недолго можно будет держать коробку закрытой, мне очень не терпелось увидеть, кто же будет моим непосредственным соседом. И у меня совсем упало сердце, когда я увидел, что им оказалась элегантно одетая, ухоженная американка средних лет. Мне подумалось, что у неё не очень-то найдешь сочувствия и понимания к взъерошенному и грязному выдрёнку, который вскоре неизбежно окажется с ней рядом. Крышка пока ещё держалась, и пока я усаживался на место и пристёгивал ремень, внутри ящика всё было тихо.

Взревели двигатели по левому борту, затем по правому, самолёт задрожал и задёргался под напором пропеллеров и покатился по рулёжной дорожке. Я подумал, что бы теперь не случилось, от этого не уйдёшь, потому что следующая остановка была в Каире. Десять минут спустя мы уже летели на запад над огромными болотами, где когда-то был дом Миджа и, вглядываясь вниз в темноту, я видел мерцанье их вод при свете луны.

У меня был с собой портфель, набитый старыми газетами и сверток с рыбой, и с этими скудными ресурсами я собирался выдержать осаду. Я разостлал газеты по полу у себя под ногами, позвонил стюардессе и попросил её положить рыбу в холодное место. У меня до сих пор сохранилось чувство глубокого восхищения этой женщиной, и в последующих осадах и стычках с выдрами в общественных местах мысли мои всегда обращались к ней, как мысли человека в пустыне обращаются к воде. Она была просто королевой в своём деле. Я доверился ей, события последнего часа а также перспектива ближайших суток несколько пошатнули моё душевное равновесие, и надо сказать, что речь моя была не очень-то членораздельной, но она, вся в нейлоне, всё распрекрасно поняла и приняла кое-как завёрнутый пакет в свои изящные руки так, как будто бы я был путешествующей особой царского дома и отдавал ей на хранение ларец с драгоценностями. Она поговорила со своей землячкой, сидевшей слева, а затем спросила меня, не хочу ли я посадить зверька к себе на колени. Животное, разумеется, будет чувствовать себя гораздо уютнее, а соседка не возражает. Я был так за это благодарен, что готов был расцеловать ей руки. Но не зная выдр, я был совсем не подготовлен к тому, что произошло потом.