Золото тигров. Сокровенная роза. История ночи. Полное собрание поэтических текстов - Хорхе Луис Борхес Страница 21

Что такое бегущее время, если в нем

был единственный вечер полноты и самозабвенья!

Он сражался в своей Америке тринадцать лет, под конец

оказавшись в Восточной Республике, в поле у Рио-Негро.

Закатной порой он, скорей всего, вспоминал,

что и для него однажды раскрылась роза:

алый бой под Хунином, тот бесконечный миг,

когда пики сошлись, приказ, открывший сраженье,

первый разгром и среди грохотанья битвы

(оглушившей его, совсем как его парней) —

собственный крик, поднимающий перуанцев,

блеск и натиск и неумолимость атаки,

взвихренный лабиринт полков,

схватка пик без единого выстрела,

испанец, раскроенный пополам,

победа, счастье, усталость, отяжелевшие веки

и брошенные умирать в болоте,

и Боливар с какими-то историческими словами,

и солнце, уже на закате, и первородный вкус воды и вина,

и труп без лица, дочиста стертого схваткой…

Его внук ставит в строчку эти слова и слышит

тихий голос из древних глубин своей крови:

– Что такое бой под Хунином – лишь славное воспоминанье,

дата, которую учат к зачету или выводят на карте?

Бой бесконечен и обойдется без помпы

живописных полков и военных труб:

Хунин – это двое в кафе, проклинающих тиранию,

и неизвестный, гибнущий в каземате.

1953

Мф. 25: 30

Мост над платформой Дня Конституции. Под ногами

лязг поездов, ткущих стальной лабиринт.

Гарь и гудки осадили ночь,

вдруг представшую Страшным судом. За незримым краем земли,

прямо во мне зазвучал вездесущий голос,

произнося все это (все это, а не слова —

мой жалкий, растянутый перевод единого слова):

– Звезды, хлеб, книги Запада и Востока,

карты, шахматы, галереи, подвалы и мезонины,

тело, чтобы пройти по земле,

ногти, растущие ночью и после смерти,

тьма для забвенья и зеркала для подобий,

музыка, этот вернейший из образов времени,

границы Бразилии и Уругвая, кони и зори,

гирька из бронзы и экземпляр «Саги о Греттире»,

пламя и алгебра, бой под Хунином, с рожденья вошедший в кровь,

дни многолюдней романов Бальзака и аромат каприфоли,

любовь – и ее канун, и пытка воспоминаний,

подземные клады сна, расточительный случай

и память, в которую не заглянуть без головокруженья, —

все это было дано тебе и, наконец,

измена, крах и глумленье —

извечный удел героев.

Напрасно мы даровали тебе океан

и солнце, которое видел ошеломленный Уитмен:

ты извел эти годы, а годы тебя извели,

и до сих пор не готовы главные строки.

1953

Компас

Эстер Семборайн де Торрес

Мир – лишь наречье, на котором Он

Или Оно со времени Адама

Ведет сумбурный перечень, куда мы

Зачем-то включены. В него внесен

Рим, Карфаген, и ты, и я, и сон

Моих непостижимых будней, драма

Быть случаем, загадкой, криптограммой

И карою, постигшей Вавилон.

Но за словами – то, что внесловесно.

Я понял тягу к этой тьме безвестной

По синей стрелке, что устремлена

К последней, неизведанной границе

Часами из кошмара или птицей,

Держащей путь, не выходя из сна.

Ключ в салониках

Абарбанель, Фариас иль Пинедо,

изгнанники столетия назад, —

в чужом краю потомки их хранят

от дома старый ключ. Дом был в Толедо.

У них надежды нет, им страх неведом:

достанут ключ и смотрят на закат;

нездешние «вчера» в той бронзе спят,

усталый блеск и равнодушье к бедам.

Ключ от дверей, что ныне только прах,

стал тайным знаком на семи ветрах,

как ключ от храма, что не сдался Риму:

когда внутри уже пылал огонь,

его швырнули в воздух, чтоб незримо

тот ключ на небе приняла ладонь.

Поэт XIII века

Он смотрит на хаос черновика —

На этот первый образец сонета,

Чьи грешные катрены и терцеты

Сама собою вывела рука.

В который раз шлифуется строка.

Он медлит… Или ловит звук привета, —

В нездешнем, вещем ужасе поэта

Вдруг слыша соловьев через века?

И чувствует сознаньем приобщенным,

Что преданным забвенью Аполлоном

Ему открыт священный архетип:

Кристалл, чьей повторяющейся гранью

Не утолить вовеки созерцанье, —

Твой лабиринт, Дедал? Твой сфинкс, Эдип?

Солдат капитана Урбины

«Я недостоин подвига другого.

Тот день в Лепанто – верх моих деяний», —

грустил солдат, в плену мирских заданий

скитаясь по стране своей суровой.

Постылой повседневности оковы

желая сбросить, он бежал в мечтанья,

былых времен волшебные сказанья,

Артуром и Роландом очарован.

Садилось солнце на полях Ла-Манчи.

Он думал, провожая отблеск медный:

«Вот я пропащий, всем чужой и бедный…» —

не замечая песни зарожденья.

К нему через глубины сновиденья

уже спешили Дон Кихот и Санчо.

Пределы

Одним из утопающих в закате

Проулков – но которым? – в этот час,

Еще не зная о своей утрате,

Прошел я, может быть, в последний раз.

Назначенный мне волей всемогущей,

Что, снам и яви меру положив,

Сегодня ткет из них мой день грядущий,

Чтоб распустить однажды все, чем жив.

Но если срок исчислен, шаг наш ведом,

Путь предрешен, конец неотвратим,

То с кем на повороте в доме этом

Расстались мы, так и не встретясь с ним?

За сизыми оконцами светает,

Но среди книг, зубчатою стеной

Загромоздивших лампу, не