Спустя девяносто лет - Милован Глишич Страница 24

Люди говорили: «Слава богу, спокойно теперь в деревне!» Но какое там! Ненадолго успокоилось.

Под Сретенье по деревне внезапно разошёлся слух, что по ночам теперь видят ещё и какого-то ребёнка. Никто бы даже под присягой не вспомнил, откуда пошёл слух. Некоторые говорили, что ребёнка первой увидела тётка Новка, а некоторые, что впервые услышали о нём от Неши Сернича.

Как бы там ни было – снова деревня взволновалась, куда сильнее, чем раньше. Никто и носа на улицу не кажет.

* * *

Как раз когда этот ужас охватил деревню, сидели как-то утром в деревенской корчме староста Живко, Груя Спржа, Рака Тотрк и Станко Дженабет. Сидят и разговаривают о напасти, постигшей деревню.

– Ей-богу, люди, – сказал староста Живко, – это уже слишком! Так у нас вся деревня разбежится. Это не шутки, когда на рождественские гулянья такое…

– Да ладно, староста, раньше, – подхватил Груя Спржа, – ещё до Дмитриева дня начали шептаться, что людям всякое является.

– А на Михаила-архангела Мата встретил Янко на перекрёстке, – сказал Станко Дженабет.

– А это точно был Янко? – спросил староста, как бы сомневаясь, хотя слышал эту историю, наверное, раз двадцать.

– Как вылитый, – ответил Рака Тотрк. – Зачем человеку врать? А он клянётся всеми чудесами на свете, что это был Янко. Дело было в пятницу или в субботу. Мата немного припозднился. Спускается он из дома Янко вниз, к себе в мастерскую. Ночь ясная, говорит, как стёклышко, видно хорошо. Только, говорит, я к перекрёстку, это тот, что ниже дома Янко, вдруг смотрю – а на перекрёстке человек стоит… Прямой как палка, с полотном через плечо…

– Прямо с полотном? – сказал староста Живко.

– А то ж! – продолжил Рака Тотрк. – Что делать, говорит, деваться некуда! Покашлял, говорит, немного – тот не шелохнулся. Я, говорит, подхожу ближе, присмотрелся. Что за диво!.. Братец Янко! У меня, говорит, волосы дыбом встали!

– И что он тогда? – спросил Груя Спржа.

– Ну тогда, говорит, куда деваться, заговорил я: «Не трогай меня, братец Янко, вспомни сколько мы хлеба и соли по-братски разделили! Я ведь, Христом Богом клянусь, присматриваю за домом и забочусь о Смиле, как о родной сестре!»

А тот ему отвечает: «Ну, братец Мата, если бы не твои слова… Ну, иди, иди!» А потом повернул в сад и ушёл.

– А куда же он ушёл? – спросил староста Живко.

– Правду сказать, Мата от страха даже не рассмотрел как следует. Это, брат, не шутки! «Оглянулся, – говорит, – один раз, когда уже далеко был, и всё мне кажется – наверх он пошёл, к своему дому»…

Тут Рака Тотрк замолчал. Замолчали и остальные.

Потом начал Груя Спржа, покачав головой:

– Напасть, честное слово, что за напасть!.. Я давно знал, что тут что-то нечисто. Люди зря болтать не будут…

– Да, братец, – согласится Станко Дженабет, – и помирать у нас с некоторых пор стали скоропостижно!

– Эх, люди, – говорит староста Живко, – я уж не знаю, что делать! Деревня только немного успокоилась, а теперь ещё этот проклятый ребёнок!..

– Да, это и впрямь чересчур, – согласился Груя Спржа. – Каждую божью ночь грохочет, и сплошное несчастье от него в деревне.

– Тётка Новка говорит, – сказал Станко Дженабет, – она его своими глазами видела. Говорит, и недели не прошло, как его похоронили, а он уже начал возвращаться. Сначала его слышала невестка Смиля, как он почитает-почитает на чердаке, потом встаёт и зовёт её: «Мама, мама, вставай, ужинать будем!»

– Так-таки читает? – спросил староста Живко.

– Это всё чёртовы штучки, – ответил Станко Дженабет, – читает, да ещё как! Не прошло и двух недель, как родился, а уже школу окончил. Он и в семинарию пошёл… Вон наши извозчики, которые ездили в Белград около Савина дня, клянутся и божатся, что видели его в Белграде. Пришёл в семинарию с сумочкой через плечо. По всей семинарии шум поднялся, когда он появился у дверей.

Он сразу сел среди студентов и принялся читать лучше любого богослова, лучше своих учителей. Всё смотрели и дивились, всё слушали, как читает…

– Ох, боже сохрани!.. Чтоб его черти взяли! – воскликнули все хором, и староста Живко, и Груя Спржа, и Рака Тотрк.

– Не прошло и двух-трёх дней, – продолжал Станко Дженабет, – а он, говорят, объявился в саду у дома – несёт под мышкой какие-то здоровенные книжищи, все обтянутые бычьей кожей. Невестка Смиля аж застыла от удивления, когда его увидела. В сумочке у него полно сонников, гороскопов, вечных календарей; он её повесил на крючок и говорит: «Я, маменька, выучил богословие!»… И тотчас же принялся читать. Смиля только крестится. Ему хоть бы что: сидит и читает, встаёт – читает, выходит наружу перед домом – читает, дома – читает, везде только читает и читает…

И у старосты Живко, и у Груи Спржи, и у Раки Тотрка волосы дыбом встали. Ни у кого слов нет. Только глаза округлили и смотрят друг на друга.

– Он, значит, не ест, не пьёт, – продолжает Станко Дженабет, – только читает! А спать ложится и, богом клянусь, раздувается как кузнечный мех, а к утру опять сдувается как было. Невестка Смиля это заметила и молчит; даже братцу Мате, говорит, сказать боится. Значит, не прошло и недели, как он вернулся с обучения, как вдруг отбросил книги и говорит: «Ну, мама, я всё прочитал, теперь всё знаю!» – и начал без толку болтаться по дому. Бродил так, бродил, пока не увидел на поленнице какой-то ремень. Он наклоняется за ним – нет ремня; выпрямится – опять ремень; снова наклонится – нету! И так два-три раза. И тут вдруг как закричит! Невестка Смиля выбежала из дома, у неё аж мурашки по коже. А он скорей в дом – аж позеленел весь от страха. Три дня продрожал в лихорадке, да и помер.

– А где же его закопали? – невольно спросил староста Живко.

– Говорят, где-то за кладбищем на обочине, – отвечал Станко Дженабет. – На кладбище-то нельзя. Ребёнок некрещёный, да и вообще не ребёнок, а какая-то кара Божья. Я, конечно, не знаю… К дому Янко тогда никто и близко не подходил… Похоронили его, кажется, Неша Сернич и тётка Новка… А как же! А теперь новая напасть – не даёт он деревне покоя! Каждую ночь приходит и бродит по чердаку, читает и зовёт: «Мама, мама, идём ужинать!» Невестка Смиля сама не