Желтые обои, Женландия и другие истории - Шарлотта Перкинс Гилман Страница 32

— А у ваших людей всего одно имя? — как-то спросил он после того, как нас представили группе женщин с приятными малосложными странными именами, как у всех, кого мы знали.

— О да, — ответила Моадин. — Однако у многих из нас есть еще одно, которое дается по мере жизненного роста — описательное. Его мы заслуживаем. Иногда даже оно меняется или «надставляется», если кто-то прожил яркую жизнь. Как у нашей теперешней Матери-Земли, которую вы бы, полагаю, назвали президентом или царицей. Даже в детстве ее звали Мера, что означает «мыслящая». Потом прибавили Ду, она стала Ду-мера — мудро-мыслящая, а теперь мы знаем ее как О-ду-меру — много-мудро мыслящую. Вы с ней обязательно встретитесь.

— И никаких фамилий? — продолжал Терри с несколько покровительственным видом. — Никаких родовых имен?

— Нет-нет, — сказала она. — Зачем они нам? Все мы происходим от общего предка и на самом деле являемся одной «семьей». Понимаешь, у нашей относительно короткой и спокойной истории есть по крайней мере это преимущество.

— Но разве каждая мать не хочет, чтобы ее ребенок носил ее имя? — спросил я.

— Нет… А зачем? У ребенка же есть имя.

— Ну, для… отождествления… чтобы люди знали, чей она ребенок.

— Мы тщательным образом ведем учетные записи, — ответила Сомель. — У каждой из нас имеется совершенно четкая линия родства, уходящая корнями в нашу дорогую Праматерь. На это есть множество причин. Но чтобы все знали, какой ребенок принадлежит какой матери — зачем это ей?

Как и во многих других случаях, нас подвели к осознанию разницы между чисто отцовским и чисто материнским складом ума. Странно, но элемент личной гордости за потомство, похоже, здесь отсутствовал.

— А как насчет других записей? — спросил Джефф. — Разве вы не наносите надписи на книги, памятники и так далее?

— Да, конечно, с радостью и гордостью. Не только на книги и памятники, но и на все предметы. Вы увидите короткие имена на домах, на мебели, иногда на посуде. Потому что в противном случае все может забыться, а мы хотим знать, кому быть благодарными.

— Ты говоришь так, словно это делается для удобства потребителей, а не для престижа производителей, — предположил я.

— Для всех, — ответила Сомель. — Мы все гордимся своей работой.

— А почему к детям это не относится? — спросил Джефф.

— Относится! Мы чрезвычайно ими горды, — настаивала она.

— Тогда почему же вы их не «помечаете»? — с торжествующим видом осведомился Терри.

Моадин повернулась к нему с несколько вопросительной улыбкой.

— Потому что сложившийся ребенок не принадлежит кому-то лично. Пока они младенцы, мы действительно иногда называем их «Лато Эссы» или «Амель Новины», но лишь описательно и в разговорах между собой. В учетных записях ребенок, разумеется, вносится в его материнскую линию, но в личном обращении фигурирует как Лато или Амель без упоминания предков.

— А у вас достаточно имен, чтобы давать новое каждому родившемуся ребенку?

— Разумеется, достаточно для каждого живущего поколения.

Затем они спросили, как это заведено у нас, и сначала узнали, что мы делаем так-то и так-то, после чего выяснили, что у разных народов детей называют по-разному. После чего им захотелось узнать, чей способ оказался наилучшим, а нам пришлось признать, что попытки сравнивать имена не предпринимались, и каждый народ следует своим традициям в полной убежденности в своем превосходстве, при этом презирая другие народы или вовсе их не замечая.

В обществе этих женщин наиболее ярким признаком всех их начинаний являлась рациональность. Когда я погружался в архивные записи, чтобы проследить любую линию развития, именно это поражало и бросалось в глаза — осознанные усилия по улучшению всего.

Они очень рано подметили ценность некоторых иноваций и быстро пришли к выводу, что им всегда есть место, и поэтому тщательно культивировали два склада ума — критический и творческо-изобретательский. Тех, кто проявлял раннюю склонность к наблюдениям, анализу и выработке вариантов, специально обучали развитию этой склонности. Некоторые из членов их высшей иерархии занимались самым тщательным изучением какого-либо вида деятельности с точки зрения его дальнейшего улучшения.

В каждом поколении обязательно появлялся кто-то, замечающий недостатки и указывающий на необходимость изменений. Множество изобретателей тотчас обращали свои способности на анализ критики и внесение предложений.

К тому времени мы уже научились не начинать дискуссию касательно какого-либо вида деятельности, предварительно не приготовившись отвечать на вопросы о наших методах. Так что я предпочитал не распространяться по теме осознанного улучшения. Мы были не готовы доказывать, что превзошли их в этом.

У нас, по крайней мере у меня и у Джеффа, росло восхищение достижениями удивительной страны и ее управлением. Терри не изменил критическому настрою. Мы относили это по большей части за счет его нервозности. Он, безусловно, стал раздражительным.

Самой яркой и бросающейся в глаза чертой всей этой земли было изобилие продуктов питания. Мы начали его замечать еще во время первой прогулки по лесу и первого полета на аэроплане. Теперь нас отправили посмотреть на огромный сад и познакомили с методами его культивации.

Страна была размером примерно с Голландию с площадью около двадцати пяти — тридцати тысяч квадратных километров. А среди отрогов могучих гор без труда уместилось бы множество Голландий. Население ее составляло примерно три миллиона человек — небольшое, но работящее и с высоким уровнем жизни. Трех миллионов вполне достаточно для возникновения значительных отличий, которые проявлялись куда шире и ярче, чем мы могли предположить в самом начале.

Терри настаивал, что если они размножаются путем партогенеза, то должны быть похожи друг на дружку, как муравьи или тли. Он полагал, что их видимые различия доказывали, что должны быть мужчины — где-то рядом.

Но когда мы спросили их в более поздних и доверительных разговорах, чем они объясняют подобную разницу без наличия ксеногамии[5], то последовал ответ, что их относили отчасти на счет образования, поощряющего любую склонность к вариации,