Путешествие на Запад. Том 3 - У. Чэнъэнь Страница 32

с ней и даже согласился съесть пирожок, правда, постный. Ведьма взяла пирожок, разломила его пополам и дала наставнику, а он взял скоромный пирожок и, не разломив, – передал ей. Она спросила: «Почему, же ты не разломил пирожок?» «Я – монах, – отвечал наставник, – и мне не положено разламывать скоромные пирожки». Тогда ведьма сказала: «Зачем же ты пил воду из реки Матери и младенца, а сегодня ешь пирожки с начинкой «дэнша»?» Он, видимо, не понял, что она сказала, и ответил:

По высокой воде корабль плывет быстро,

А в зыбком песке конь идет медленно.

Все это я слышал слово в слово и, опасаясь как бы наш наставник не увлекся и не осквернил себя, принял свой первоначальный облик, поднял посох и стал наступать на чародейку. Тут она применила свои чары, выдохнула пламя и дым, скрывший всю беседку, а служанкам велела немедленно увести нашего наставника. Вращая своим трезубцем, она стала наседать на меня, и шаг за шагом мы очутились за воротами пещеры.

Ша-сэн внимательно слушал и от волнения кусал пальцы.

– Интересно, когда эта чертовка стала следить за нами и откуда ей известно, что с нами произошло несколько дней тому назад?

– Неужели, – вскричал Чжу Ба-цзе, – после этого мы будем сидеть сложа руки? Нужно сейчас же, несмотря на поздний час, отправиться к воротам и вызвать ее на бой. Будем кричать и биться всю ночь, чтобы она не знала ни минуты покоя, и помешаем ей завлечь нашего наставника.

– Я никуда не пойду, – простонал Сунь У-кун, – голова у меня разламывается.

– Не надо сейчас никуда ходить, – сказал тут Ша-сэн. – Сунь У-кун заболел, и, кроме того, я уверен за нашего учителя. Он настолько чист и непорочен, что никакие женские соблазны не смутят его покой. Давайте расположимся на ночлег где-нибудь здесь, на склоне горы, где нет ветра. За ночь мы наберемся сил, а утром подумаем, что предпринять.

Трое монахов крепко привязали белого коня и, по очереди карауля свою поклажу, стали отдыхать. Здесь мы их пока оставим и вернемся к чародейке.

Чародейка пришла в радостное расположение духа и от недавней неистовой злобы не осталось и следа. Она позвала своих служанок:

– Ступайте и прикажите крепко-накрепко запереть все входы и выходы, – сказала она, а двум караульным велела зорко следить за тем, чтобы Сунь У-кун снова не пробрался в пещеру: – Как только услышите малейший шорох, так сейчас же поднимайте тревогу.

– Девушки! Приберите как следует опочивальню. Зажгите свечи и благовония, а после этого приведите нашего гостя – брата Танского императора. Я хочу провести с ним время в радостном свидании.

И вот из глубины пещеры служанки ввели Танского монаха. Волшебница с чарующим видом взяла Сюань-цзана за руки.

– Мне часто приходилось слышать, – сказала она вкрадчивым голосом, – что «не так дорого чистое золото, как дороги радость и покой». Я хочу позабавиться с тобой любовными утехами, словно мы с тобой муж и жена.

Танский монах до боли стиснул зубы и не промолвил ни слова. Ему не хотелось идти за чародейкой, но он опасался, что она загубит его своими чарами, и, дрожа от страха, последовал за ней в ее благоухающие покои.

Он шел в совершенной растерянности, робкими шагами, опустив голову. До того ли ему было, чтобы осмотреть убранство опочивальни, разглядеть ложе и постель, ознакомиться с роскошными нарядами, украшениями, шкатулками и гребешками?! Он не слышал страстных, любовных речей волшебницы и вел себя как настоящий монах.

И в самом деле:

На грешную красоту очи его не глядели,

Грешных речей невнятен был ему сладкий звук.

Хуже гнили и тлена были ему противны

Взгляды очей прелестных, блеск ожерелий дивных,

Розовых уст улыбка, пожатье ласковых рук.

Что для него богатства, жемчуг бесценный, злато,

Шелковые одежды, каменные палаты,

Если закону Будды себя посвятил монах?

Если светом небесным сердце его объято,

Что для него соблазны? – пепел, песок и прах!

Хитрая чародейка множила обольщенья,

Сладостные усмешки, дерзостные движенья,

Но, как замшелый камень, был он и слеп и глух,

Взору его приятны были иные виденья,

Лепету слов любовных был закрыт его слух.

Женщина, как светильник, ярким огнем горела,

Страсть в ее теле нежном бурным ключом кипела,

Но от огня не таял мудрого сердца лед:

Тщетно льстивые ласки красавица расточала,

Сбрасывала одежды, скидывала покрывала,

Сетью уловок тайных праведника оплетала, —

Горек устам блаженным был тот душистый мед!

От шелковистых прядей, полунагого стана,

Яшмовых украшений он отвращал лицо,

Тихо творя молитву, твердо и неустанно,

Рук ее влажных, льнущих он размыкал кольцо.

Молвила чародейка: «Ты мне всего дороже,

Я ж красою своею на Лю Цуй-цуй14 похожа,

Лучшего из достойных лаской могу увлечь,

Так отчего со мною не разделяешь ложа

И для утех любовных вместе не хочешь лечь?»

Стягивая потуже рясу из ткани грубой,

Праведник отвечал ей: «Пусть твои ласки любы

Тем, чьи молитв священных не повторяют губы,

Тем, кто мирским усладам жизнь свою посвятил,

Я ж не из тех монахов, кто на соблазны льстится,

Кто свою душу предал чарке или блуднице,

Кто, ради наслаждений, светоч свой угасил!»

Отповедью достойной не смущена нимало,

Этим речам суровым дерзкая не внимала,

Снова слова хмельные праведнику шептала,

Тщетно его пытаясь лестью приворожить:

«Я ведь Си-ши прелестной ласковей и нежнее,

Буду тебе покорна – в тысячекрат дружнее,

Чем та с царем Юе-ваном15, будем с тобою жить!»

«Чья же краса сгубила славного Юе-вана, —

В гневе монах ответил, – как не твоей Си-ши?

Я предаваться блуду вместе с тобой не стану,

Не изменю обетам, не поругаю сана,

Не замараю тела, не оскверню души!»

«Царственный брат мой! – тихо женщина отвечала, —

Гневаешься напрасно! Лучше бы ты сначала

Вспомнил завет любовный, высказанный в стихах:

«Кто от любви сгорает, в скорби не умирает,

Дух его в новой жизни радостью расцветает».

Эти слова прекрасней слов твоих, о монах!»

«Что мне в твоих заветах, – молвил мудрец с досадой, —

Пагубны и тлетворны чувства твои и слова,

Лишь в чистоте нетленной я нахожу отраду,