Осенью. Пешком - Герман Гессе Страница 32

их пригодности. Он читал всякие документы делового или юридического свойства, начиная от простого счета или расписки и вплоть до газетных и стенных объявлений. Он понимал, что язык этих произведений столь же далек от обиходного языка, как далеко от него какое-нибудь сумасбродное стихотворение, – и предназначен для того, чтобы производить впечатление и давать владеющим им преимущество над остальными. В своих классных сочинениях он упорно подражал этим образцам и создавал порою шедевры, которых не устыдилась бы иная канцелярия. А одно объявление о беглеце, вырезанное им из отцовской газеты и находившееся в собрании его документов, он даже снабдил небольшой поправкой, доставившей ему внутреннее удовлетворение. Вслед за описанием внешности разыскивавшегося напечатано было: «знающих что-либо о разыскиваемом просят явиться в нижеуказанную нотариальную контору». Эмиль Кольб вместо этой фразы вставил слова: «Лиц, имеющих возможность дать сведения о разыскиваемом..»

Это пристрастие именно к изысканному канцелярскому стилю послужило поводом и основой для единственной дружеской связи Эмиля Кольба. Учитель задал однажды классу сочинение о весне и некоторым авторам предложил прочитать вслух свои произведения. Двенадцатилетние ученики совершили при этом первые свои робкие полеты в область творческой фантазии и украшали свои сочинения вдохновенными подражаниями описаниям весны у популярных поэтов. Здесь была речь о первых криках дрозда, о майских празднествах, а один, отличавшийся особой начитанностью, упомянул даже слово «Филомела».

Но все эти красоты нисколько не трогали слушавшего их Эмиля, он находил все это вздором и глупостями. Затем наступила очередь читать свое сочинение сыну владельца «Кружки» – Францу Ремпису. И уже при первых словах: «Не подлежит никакому сомнению, что весну вполне заслуженно можно назвать весьма приятным временем года» уже при этих словах Кольб восхищенным умом уловил звук родственной души и внимательно, сочувственно дослушал до конца, не проронив ни одного слова. В таком же стиль еженедельная газета сообщала местные и городские новости и Эмиль сам уже и не без некоторой уверенности изощрялся в нем.

По окончании уроков Кольб выразил товарищу свое одобрение, и с той же минуты оба мальчика почувствовали, что понимают друг друга и что между ними много общего. Так как никто из них не склонен был приносить жертв, то они и не требовали этого друг от друга, но сознавали необходимость заставить себя уважать взаимно, чтобы со временем быть полезными друг другу и впоследствии совершать сообща и более значительные дела. Эмиль начал с предложения основать общую сберегательную кассу. Он сумел красноречиво доказать выгодность складчины и взаимного поощрения к сбережениям. Франц Ремпис согласился и заявил, что готов поместить в эту кассу свои сбережения. Но, будучи достаточно благоразумен, он выторговал себе право оставить деньги в своих руках до тех пор, пока и друг его не сделает наличного взноса, и так как этому не суждено было осуществиться, то благой план рухнул и ни Эмиль не вспоминал о нем, ни Франц не сердился на него за попытку перехитрить его. Кольб и без того нашел вскоре возможность выгодно связать свои печальные обстоятельства с, несравненно лучшим положением сына владельца гостиницы. Он стал помогать ему в разных школьных науках в обмен за маленькие подарки и съедобные подаяния. Это длилось вплоть до конца школьного обучения, и за гонорар в пятьдесят пфеннигов Эмиль Кольб решил за Франца математическую задачу на выпускном экзамене, который оба сдали прекрасно. Эмиль даже получил такие хорошия отметки, что, по уверению его отца, мир терял ученого в его чудесном мальчугане. Но о продолжении учебы и думать нечего было. Однако отец-Кольб приложил множество усилий и совершил не одно тягостное паломничество к своим богатым родственникам для того, чтобы дать сыну особое место в жизни и поспособствовать его упованиям на блестящую будущность. Благодаря ходатайству Дирламмов, ему удалось пристроить своего сына мальчиком в банкирскую контору братьев Дрейс. Это казалось ему уже значительным шагом вперед и залогом осуществления более смелых мечтаний.

Для юных герберсауэцев, посвящавших себя коммерческой деятельности, не могло быть более блестящего, более многообещающего начала этой карьеры, как ученичество у братьев Дрейс. Банк их и торговля пользовались хорошей, старинной репутацией, и директора ежегодно делали выбор между лучшими учениками высших классов, из которых одного или двух брали в свое дело мальчиками. Так как время учебы длилось три года, то у них всегда было в учении и на содержании от четырех до шести юношей, которые со второго года, кроме стола, однако никакого вознаграждения за свою работу не получали. Но зато аттестат почтенной фирмы можно было предъявлять во всей стране, как похвальную рекомендацию.

В этом году Эмиль Кольб был единственным вновь поступившим учеником и ему завидовали многие, уповавшие на эту почетную должность. Сам он, однако, находил эту честь невеликой, – он платил за нее слишком дорогой ценой: как самым младшим из служащих, им помыкали все старшие, даже те, которые поступили лишь в предыдущем году. Когда надо было сделать то, чего другие не желали делать или считали ниже своего достоинства, то звали для этого Эмиля. Имя его всегда звучало в конторе, как звонок для прислуги. И юноша изредка лишь улучал минуту, чтобы помечтать немного о блеске будущего где-нибудь в погребе за масляными бочками или на чердаке, среди пустых ящиков. В эти суровые дни его утешала лишь уверенная надежда на блеск грядущего, да еще хороший обильный стол, который давали хозяева фирмы. Братья Дрейс, для которых даровые услуги этих мальчиков были делом весьма выгодным, да кроме того имевшие еще хорошо платившего «благотворителя», экономили на всем, кроме стола для своих служащих. И юный Кольб мог ежедневно три раза наедаться досыта, что он и делал с величайшим усердием. И если он вскоре стал ворчать и на жалкое продовольствие, то лишь в силу заведенного между мальчиками обычая, которому отдавал такую же верную дань, как обыкновению чистить сапоги утром и курить краденые папиросы вечером.

При вступлении в преддверие ада своего призвания ему пришлось расстаться со своим приятелем, что было для него большим огорчением. Отец Франца Ремписа пристроил сына на обучение в другой город, и Франц пришел в один прекрасный день проститься с Эмилем и показать ему свой новый темно-красный чемодан, на жестяных углах которого выведено было его имя. Утешение Франца, что они будут часто писать друг другу, не согрело сердца Эмиля. Он не знал, откуда добудет денег на почтовые марки. И, действительно, вскоре пришло из Лахштеттена письмо, в котором Ремпис извещал о своем прибытии. Письмо это, усердно и рачительно составленное из многих изысканных фраз и