Спустя девяносто лет - Милован Глишич Страница 33

Этот англичанин уже несколько дней досаждал всем полицейским участкам Белграда и даже начальству. Каждый день приходит по нескольку раз – потерял что-то. Бормочет наполовину по-английски, наполовину по-немецки, что-то по-сербски вставляет; просит, чтобы что-то ему поискали. В остальном его сам чёрт не разберёт. Чиновники уже не знают, куда деваться, так надоел!

Только окружной начальник пришёл в канцелярию, а тут ему приносят письмо от уездного писаря из Космая. Он прочитал и оторопел.

– Ей-богу, точно какая-нибудь ерунда! – сказал он секретарю и пошёл во двор посмотреть, что происходит.

А там крестьяне как раз сняли ящик с телеги, а полицейские и чиновники собрались вокруг и глазеют.

– Откроем, господин начальник? – спросил полицейский, держа в руке топорик и готовый взломать крышку.

– Осторожнее! – говорит начальник. – Он мне тут пишет, что это очень опасный зверь. Будьте осторожны, чтобы он никого не покалечил.

Полицейский подошёл и начал осторожно открывать ящик.

И тут во двор вошёл тот самый англичанин.

– Ох! Опять он! – сказал начальник и нахмурился. – Как же надоел-то!

Англичанин совсем запросто подошёл к начальнику и спросил:

– Иметь написать, что ищи? – и спрашивает начальника мимикой и жестами, записано ли уже, что надо ему поискать, что он просил.

– Да, да! – ответил начальник и тоже показал ему жестами, что записал.

– Аф, аф! – сказал англичанин и принялся что-то показывать мимикой и жестами.

– Но-с, пожалуйста, – говорит начальник уже сердито, – обождите немного! Видите, у нас тут работа! – и показал мимикой, что ему сейчас некогда разговаривать.

– Гуд, гуд, сэр! – сказал англичанин и совершенно запросто тоже стал разглядывать ящик.

Тут полицейские открыли крышку, и все сначала вздрогнули, увидев этого зверя внутри.

Англичанин тут же подбежал к ящику и заглянул внутрь, затем громко расхохотался и начал что-то говорить животному, вроде как ласково. Потом страшно обрадованный повернулся к начальнику и воскликнул сквозь смех:

– Здесь он, аф![43]

Наклонился и вытащил зверя из ящика.

– Но это же обезьяна! – сказал начальник в изумлении.

– Йес, йес, йес! – ответил англичанин и принялся гладить обезьяну, говоря ей что-то ласковое по-английски и грозя пальцем.

– Хорошо, сэр, хорошо! – сказал начальник, добавив вполголоса: – Слава богу, хоть ты теперь меня донимать перестанешь! – и ушёл к себе в канцелярию.

Англичанин сунул обезьяну за пазуху и пошёл в город, продолжая с ней щебетать.

– Что там было? – спросил секретарь, когда начальник вошёл.

– Ничего. Господи боже! – сердито ответил шеф. – Глупости! Этот болван писарь нашёл где-то обезьяну и понавыдумывал бог знает что!

– А откуда там взялась обезьяна?

– Да вот откуда: у этого чокнутого англичанина, который нам тут всё досаждал, сбежала обезьяна. И чёрт знает как добралась до Космая. Там на неё наткнулись крестьяне и подняли шум: «Дикий человек!» – а этот дурак принял всё за чистую монету, будто обезьяны никогда не видел!

– Может, и не видел, – сказал секретарь.

– Ох, я ему задам жару! – сказал начальник, грозя пальцем, затем сел и принялся писать письмо Живану, исполняющему обязанности начальника уезда.

Должно быть, он писал что-то очень резкое, потому что всё время морщился и качал головой.

Циркуляр

Однажды под Петров день в занимавшихся сумерках заскрипела по белошевацкой насыпи маленькая обшарпанная телега Симицы Шепелявки из Меоницы. Симу все звали Симицей, потому что он был мелкий и проворный, как петушок, а Шепелявкой потому, что он слегка пришёптывал при разговоре. Все посмеивались над его телегой и костлявой лошадёнкой грязноватой масти, хотя это был единственный доступный транспорт для ехавших из Меоницы и нескольких других окрестных деревень в Валево и обратно.

Симица был очень наивен, но всё равно сознавал ценность своей телеги для окрестностей, поэтому он не обижался, что люди смеются над телегой и худой лошадёнкой, а с гордостью называл их «мой экипаж».

Однако кто хоть раз ездил в этом его «экипаже», тот уже может без календаря предсказывать, когда изменится погода: невозможно себе представить, чтобы такой путешественник не скатился хоть раз в кювет или овражек на обочине. А уж что касается тряски, то крестьяне всем рекомендовали Симицын экипаж как вернейшее средство от грыжи.

Итак, по белошевацкой насыпи громыхал Симицын экипаж, а в нём сидели учитель Никола и Савва, писарь из управы в Меонице.

Савва тот ещё чертила – весёлый, разговорчивый и любит пошутить, а Никола – тот более серьёзный и молчаливый. Обоим парням лет по 25–26, в самом расцвете сил. Обоих в окрестностях любят и гордятся ими.

Сейчас они оба пассажиры Симицы. Симица, так рад, боже мой, так рад, что везёт таких прекрасных людей! То машет каким-то прутиком, к которому он привязал верёвочку и сделал вроде как кнут, и охаживает лошадёнку, то затянет, как умеет: «Разве, Юлка, до сих пор ты в девках?» Кляча пустится рысью, а экипаж мотает из стороны в сторону, а по обе стороны дороги много глубоких ям и канав, некоторые ещё и с грязью. Савва и Никола ухватились за борта телеги и стараются держаться поближе туда, откуда спрыгивать удобнее. Бывали моменты, когда они запросто могли вмиг стать такими же красавцами, как те рабочие, которые весь день месят глину и делают кирпичи на берегу Колубары.

– Эй, эй, поосторожнее! Что ты делаешь? – воскликнул Савва, когда экипаж прогрохотал над довольно глубокой и опасной ямой посреди дороги, а пассажиры подпрыгнули на целую пядь над устилавшей доски редкой соломой.

– Ничего, ничего, не боись! – подбодрил их Симица и быстро спрыгнул на землю посмотреть, не упало ли что-нибудь с экипажа.

– Останови, мы слезем – так будет безопаснее, да и холм крутой, твоя лошадь нас всё равно не вытянет.

Симица остановил экипаж, чтобы Савва и Никола слезли, а сам поехал вперёд, всё продолжая нахлёстывать лошадёнку, которая едва тащила и пустую телегу на холм у Белой скалы.

Сава и Никола поспешили за ним пешком.

– Ох, братец, но как он меня сегодня разозлил, ты бы знал! – говорит Савва.

– А чего ты опять нервничаешь? – спросил Никола. – Пусть его болтает!.. Бывают и хуже, а с таким ещё можно ужиться.

– Это верно, но я его прямо слушать не могу. Куда ни пойдёт, с кем ни заговорит, всё хвалится, какой он самый непогрешимый, самый уважаемый и самый знающий в своём деле.

– Ну слабость у человека такая.

– Слабость-то слабость, но устал я от этой его слабости.

– Ну вот такой он, что с ним поделаешь…