Да здравствует фикус! Дочь священника - Джордж Оруэлл Страница 39

Одной рукой Равелстон поддерживал приятеля, в другой нес доверенную ему раньше бутылку кьянти. Однако перед самым выходом Гордон вдруг негодующе качнулся в сторону и с гордым величием произнес:

– Вы, кажется, сказали, что я пьян?

Снова взяв его под руку, Равелстон смущенно забормотал:

– Боюсь, вы действительно несколько…

– Сшит колпак не по кол-па-ков-ски, его надо пе-ре-кол-па-ко-вать! – без запинки отчеканил Гордон.

– Дружище, вы перебрали, вам надо домой.

– Узри в своем глазу соринку, прежде чем видеть сучок в глазу брата твоего, – парировал Гордон.

Равелстон уже успел вытащить его на улицу. «Сейчас возьмем такси», – сказал он, напряженно вглядываясь в поток машин. Шумно валил народ из закрывшегося паба. Гордону на воздухе стало лучше. Рассудок работал как никогда. Сатанинский неоновый огонь подсказал новую блестящую идею.

– Послушайте-ка, Равелстон! Эй!

– Да?

– Давайте прихватим пару шлюх.

На пьяную болтовню не стоило обращать внимания, и все же Равелстон был шокирован.

– Не надо о таких вещах, дружище.

– А? К черту ваши барские замашки. Почему нет?

– Ну, Гордон, что вы говорите? Едва расставшись с вашей милой, очаровательной Розмари.

– Ночью все кошки серы, – заметил Гордон, ощущая себя мудрейшим циником.

Равелстон решил не отвечать.

– Пожалуй, имеет смысл дойти до площади. Там скорее такси поймаешь.

В театрах заканчивались спектакли. Толпы людей и машин текли туда-сюда в мертвенном свете. Мозг Гордона все понимал; все гадости, что сделаны и еще предстоит сделать. Словно издалека, как через перевернутый бинокль, виделись свои тридцать лет, пустая жизнь, безнадежное будущее, Джулия, Розмари. С неким сторонним, философским интересом он пристально смотрел на горящие вывески:

– Видите, как зловеще мигает мне этот неон над магазином? Это значит, что я навеки проклят.

– Вполне, – не слушая, откликнулся Равелстон. – Такси! Такси! Эх, не увидел. Подождите меня здесь.

Оставив Гордона у входа в подземку, он торопливо перешел улицу и устремился к площади. На какое-то время мысли затуманились. Затем Гордон обнаружил рядом две хищные мордашки с начерненными бровками, двух девиц в нахлобученных фетровых тарелках, карикатурно напоминавших шляпку Розмари. И они перешучивались.

– Ну, Дора, Барбара (оказывается, он даже знал, как их зовут), что новенького? Что хорошенького под саваном старушки Англии?

– О-ой, у его прям вся щека красная!

– Зачем же вы, барышни, здесь глухой ночной порой?

– О-ой, на прогулочке гуляем!

– Аки львы алчущие?

– О-ой, а другая-то щека, гляди-ка, вовсе белая! Ой, точно, дали ему по щеке-то!

Подъехал поймавший наконец такси Равелстон. Выйдя, остановился как вкопанный.

– Гордон! О боже мой! Ну что вы тут придумали?

– Позвольте представить: Дора и Барбара.

Равелстон строго сжал губы, но злиться он совершенно не умел. Расстроиться, переживать – сколько угодно. Но не злиться. Пытаясь игнорировать девиц, он потянул Гордона за руку:

– Поехали, старина! Пожалуйста, садитесь.

Дора, крепко схватив Гордона за другую руку, как похищаемую сумочку, заверещала:

– А вам-то че? Че пристаете?

– Полагаю, вы не хотите оскорбить двух леди? – сказал Гордон.

Равелстон в смущении отступил. Требовалось проявить твердость, но этим качеством он тоже не обладал. Взгляд его все-таки скользнул, упав на Дору, на Барбару – роковая ошибка. Какие-никакие, это были человеческие лица. Что он теперь мог, чувствуя ту же беспомощность, которая мгновенно заставляла руку лезть в кошелек при виде нищего? Несчастные создания! Не хватало духа прогнать их. Более того, Равелстон понял, что придется ввязаться в это скверное приключение. Впервые в жизни его вынудили общаться с проститутками.

– Будь оно проклято! – тихо пробормотал он.

– Allons-y![21] – сказал Гордон.

В такси Дора назвала адрес. Затиснутый в угол Гордон мгновенно куда-то провалился, изредка выныривая из густой мглы со слабым ощущением реальности. Его несло сквозь тьму, мерцающую разноцветными огнями (или это огни неслись мимо?). Словно на океанском дне, и вокруг косяки стремительных светящихся рыб. Ну да, он же проклятая душа, блуждающая в преисподней: черная бездна, колючие искры адского пламени. Однако в аду непременно адские муки, а здесь? Он напрягся, пытаясь выяснить свои чувства. Провалы в сознании совершенно обессилили, голова раскалывалась. Гордон шевельнул рукой – рука нащупала коленку, резинку чулка, чью-то вяло отзывчивую ладонь. В следующий момент его тряс за плечо Равелстон:

– Гордон, Гордон! Проснитесь!

– М-м?

– Боже мой, Гордон! Causon en francais. Qu’est-ce que tu as fait? Crois-tu que je veux coucher avec une sale?[22] О, черт!

– Парлей вуй франсей! – радостно завизжали девицы.

Гордон был приятно удивлен. Славный все-таки малый Равелстон – поехал к девкам правоверный социалист. Вот это по-пролетарски! Будто догадавшись о впечатлении Гордона, Равелстон удрученно затих и ехал, употребляя все силы, чтоб не коснуться сидящей рядом Барбары. Такси остановилось возле какой-то дыры с криво висевшей над подъездом табличкой «Гостиница». Почти все окна были темными, но изнутри доносился пьяный песенный вой. Кое-как выкарабкавшись из машины, Гордон привалился к помогавшей ему Доре. Дай руку, Дора. А, ступенька? Во как!

В темноватой и грязноватой, покрытой линолеумом прихожей пованивало низкопробным временным обиталищем. Откуда-то слева протяжно выводил рулады дребезжащий хриплый фальцет. Явилась, кивнув Доре, злющая косоглазая горничная (ну и харя! в страшном сне не привидится!). Поющий голос, переключившись на весьма натужное веселье, затянул:

Если кто своей мамашке

Скажет про милашку,

Ему надо рот зашить,

Ему надо…

И нудное похабное перечисление всяческих наказаний. Совсем мальчишеский голос парнишки, которому бы сидеть дома с матерью и сестричками, играть в шарады. Компания каких-нибудь юных идиотов, упившись, резвится со шлюхами. Гордону песня напомнила о чем-то важном:

– Мне надо хлебнуть! Где мое кьянти?

Вошедший последним Равелстон протянул бутылку. Вид у него был просто затравленный, на неотступную Барбару он боялся даже взглянуть, глаза его умоляюще взывали к Гордону (ради всего святого, нельзя ли нам отсюда?). Гордон в ответ метнул сердитый взгляд (терпи! не трусь!) и подхватил под локоть свою спутницу. Пошли, Дора! Ага, по лесенке. Лови момент!

Умело, крепко поддерживая кавалера, Дора оттянула его в сторону. Сверху по неприглядной лестнице спускалась пара. Впереди, торопливо застегивая перчатки, молодая дама, за ней средних лет облысевший господин в черном пальто и белом шелковом кашне, с цилиндром в руке. К выходу господин прошел, словно бы никого не замечая; нашкодивший почтенный отец семейства. Гордон смотрел на его глянцевую лысину – предшественник! Наверное, в той же кровати. Под тем же святым покровом. Ну, Дора, наш черед! Эх, лесенка! Difficilis ascensus Averni[23]. Все правильно! Еще ступенька? Вот и пришли; линолеум в шашечку, белые двери. Запах помоев и, чуть слабее, несвежего белья.

Нам сюда, вам туда. Равелстон замер у