Редьярд Киплинг - Девять сборников рассказов Страница 4

Наутро майор с хмурым видом сказал:

-- Нам нельзя возвращаться назад до завтрашнего дня. Мы должны соблюсти приличия и дать ему достаточно времени, чтобы умереть. Запомните: он умер сегодня рано утром. Это прозвучит более естественно.

Очевидно, майор не сомкнул глаз ни на минуту и все это время обдумывал происшедшее.

-- Так почему же мы не привезли с собой его тело? -- спросил я

Майор задумался.

-- Потому что люди попрятались в своих домах, когда услышали о холере. А икка ушла.

Это была чистая правда Мы совсем забыли о пони, и он сам убежал домой. Так мы провели в загородном доме, совершенно одни, весь этот душный, жаркий день, вновь и вновь проверяя нашу версию гибели мальчика, чтобы выяснить, нет ли в ней уязвимых мест Какой-то индиец заглянул около полудня, но мы сказали, что сахиб умер от холеры, и тот сломя голову удрал. Когда спустились сумерки, майор поведал мне все свои былые опасения относительно мальчика, а также страшные истории о самоубийствах или о покушении на самоубийство, истории, от которых волосы шевелятся на голове. Он рассказал, что сам, когда был еще юн и недавно приехал в Индию, пытался однажды сойти в ту же Долину Теней. Поэтому он понимает, какие мысли теснились в смятенном мозгу бедного мальчика. Он добавил, что юношам свойственно в моменты покаяния преувеличивать свои грехи, считать их более тяжкими и неизгладимыми, чем они есть на самом деле. Мы проговорили весь вечер и еще раз прорепетировали нашу версию смерти мальчика. Когда взошла луна и мальчик, согласно придуманной нами истории, был только что похоронен, мы отправились через холмы в обратный путь. Мы шли с восьми вечера до шести утра, но и смертельно усталые, мы все же не забыли по возвращении зайти в комнаты мальчика, спрятать его револьвер с соответственным числом патронов в патронташе, а также положить на стол его бювар. Затем мы разыскали полковника и доложили ему о смерти мальчика, чувствуя себя более чем когда-либо убийцами. Потом мы отправились спать и проспали двенадцать часов: мы были вконец обессилены.

Об этом происшествии помнили столько, сколько обычно было принято в таких случаях. Не прошло и двух недель, как все забыли о мальчике. Многие, однако, не преминули заявить, что майор поступил безобразно, не доставив сюда тело для погребения с надлежащими воинскими почестями. Но самым печальным из всего, что случилось, было письмо матери мальчика, адресованное майору и мне, с большими чернильными разводами на листе. В самых прочувствованных выражениях там воздавалась хвала нашей огромной доброте. Она писала, что будет обязана нам до конца своих дней.

Если принять во внимание все, что произошло, она действительно была нам обязана -- хотя и не совсем за то, что имела в виду.

перевод Н. Толстой

САИС МИСС ЙОЛ

Если между мужчиной и женщиной есть согласие, что может поделать кази?

Мусульманская пословица

Некогорые считают, что в Индии нет романтики. Они не правы. В жизни нашей столько романтики, сколько это для нас полезно. Иногда даже больше.

Стрикленд служил в полиции, и люди его не понимали, а потому говорили, что он сомнительная личность, и сторонились его. Этим Стрикленд был обязан самому себе. Он придерживался той необычной теории, что в Индии полицейский должен стараться узнать о туземцах столько, сколько они сами о себе знают. Надо сказать, что во всей Северной Индии есть только один человек, способный по своему выбору сойти за индуиста или мусульманина, чамара или факира. Туземцы от Гхор-Катхри до ДжамаМасджид боятся и уважают его, а кроме того, верят, что он обладает даром превращаться в невидимку и управлять многими демонами. Но какую награду получил он за это от правительства? Абсолютно никакой. Ему не доверили управлять Симлой, и англичанам имя его почти неизвестно.

Стрикленд был так неразумен, что подражал этому человеку и, следуя своей нелепой теории, слонялся по всяким отвратительным местам, сунуться в которые не решился бы ни один порядочный человек, а также якшался с подонками туземного общества. Таким своеобразным способом учился он в течение семи лет, и люди были не в силах это оценить. Он вечно толкался среди туземцев в личине последователя какого-нибудь вероучения, в пользу чего ни один разумный человек, конечно, не верит. Однажды, получив отпуск, он в Аллахабаде был посвящен в Сат-Бхаи; он знал "Песню ящерицы" людей санси и видел пляску халь-е-хак -- религиозный канкан самого необычайного жанра. А уж если человек знает, какие люди пляшут халь-е-хак, как пляшут, когда и где, -- он знает кое-что, чем можно гордиться. Это значит, что он проник не только "под кожу", а глубже. Но Стрикленд не гордился, хотя однажды в Джагадхри он помогал красить Быка Смерти, которого ни один англичанин не должен даже видеть; он овладел воровским жаргоном чангаров, самолично поймал невдалеке от Аттока юсуфзайского конокрада, стоял под мимбаром в одной пограничной мечети и совершал богослужение как мулла-суннит.

Венцом его подвигов были одиннадцать дней, проведенных под видом факира в амритсарских садах Баба-Атала, где он распутывал нити крупного уголовного дела об убийстве Насибана. Но люди говорили -- и довольно резонно:

-- Почему, черт возьми, Стрикленд не может сидеть у себя в канцелярии, писать служебные отчеты, полнеть и помалкивать, вместо того чтобы выставлять напоказ неспособность своих начальников?

Итак, дело об убийстве Насибана не принесло ему повышения по службе; но после первой вспышки гнева он опять принялся, по своему странному обыкновению, совать нос в туземную жизнь. Между прочим, если человек однажды войдет во вкус этого своеобразного развлечения, он уже не отвыкнет от него до конца своих дней. Это самое увлекательное в мире занятие, не исключая любви. Когда другие уезжали на десять дней в Гималаи, Стрикленд, взяв отпуск, отправлялся на шикар, как он это называл, и, приняв тот вид, который ему хотелось принять тогда, смешивался с коричневой толпой, а та на время поглощала его. Это был спокойный смуглый молодой человек, худощавый, черноглазый и -- если только он не думал о чем-нибудь постороннем -- очень интересный собеседник. Стрикленда стоило послушать, когда он описывал местный быт таким, каким видел его. Туземцы ненавидели, но боялись Стрикленда. Он знал слишком много.

Когда в город приехали Йолы, Стрикленд очень серьезно -- как и все, что он делал,--влюбился в мисс Йол, а она немного погодя влюбилась в него, потому что не могла понять, что он за человек.

Тогда Стрикленд попросил ее руки у ее родителей; но миссис Йол заявила, что она не намерена бросить свою дочь в самое скуднооплачиваемое ведомство империи, а старик Йол сказал напрямик, что не одобряет деятельности и поведения Стрикленда и просит его отныне не говорить с их дочерью и не писать ей.

-- Хорошо, не буду, -- ответил Стрикленд, ибо не хотел портить жизнь своей возлюбленной. После одного длинного разговора с мисс Йол он окончательно отказался от своих притязаний.

В апреле Йолы уехали в Симлу.

В июле Стрикленд взял трехмесячный отпуск под предлогом "срочных личных дел". Он запер свой дом -- хотя ни один человек во всей провинции ни за что на свете не рискнул бы умышленно тронуть имущество "Истрикин-сахиба" -- и отправился в Тарн-Таран навестить своего приятеля -- старика красильщика.

Тут следы его затерялись; но вот однажды на бульваре в Симле ко мне подошел какой-то саис и протянул нижеследующую странную записку:

"Дорогой друг, передай, пожалуйста, подателю сего коробку чирут, желательно высшего сорта э 1. Самые свежие можно найти в клубе. Заплачу, когда снова появлюсь на горизонте, а пока что я -- вне общества.

Твой Э. Стрикленд".

Я купил две коробки и отдал их саису, приказав передать привет. Этот саис был сам Стрикленд, он служил у старика Йола и был приставлен к арабскому скакуну мисс Йол. Бедный малый соскучился по английскому табаку и не сомневался, что, пока все не закончится, я буду держать язык за зубами, что бы ни случилось.

Вскоре миссис Йол, вечно занятая возней с прислугой, стала рассказывать во всех домах, где она бывала с визитами, о своем образцовом саисе -- парне, которому всегда хватает времени встать спозаранку и нарвать цветов для украшения стола к первому завтраку и который начищает -- можно сказать, до черноты начищает -- копыта коней не хуже, чем какойнибудь лондонский кучер! Арабский скакун мисс Йол был выхолен так, что просто чудо, смотреть приятно. Стрикленд -- то бишь Далу -- вознаграждался теми ласковыми словами, которые говорила ему мисс Йол, катаясь верхом. Родители ее радовались, видя, что она позабыла о своем глупом увлечении молодым Стриклендом, и называли ее хорошей девочкой.

Стрикленд уверяет, что те два месяца, которые он провел в услужении, оказались для него самой суровой школой душевной выдержки. Не говоря уж о том маловажном обстоятельстве, что жена одного из его товарищейсаисов увлеклась им и чуть было не отравила его мышьяком за то, что он отверг ее домогательства, ему пришлось выучиться сохранять спокойствие, когда мисс Йол ездила кататься с каким-нибудь мужчиной, который пытался флиртовать с ней, в то время как сам он, Стрикленд, должен был трусить позади с пледом на руке и слышать каждое слово! Ему приходилось сдерживаться и в тех случаях, когда какой-нибудь полисмен орал на него у подъезда Бенмора -- особенно в тот раз, когда его изругал наик, которого он сам же и завербовал на службу в деревне Айсар-Джанг, или еще хуже, когда какой-нибудь юный офицер обзывал его свиньей за то, что он не успевал достаточно быстро посторониться.