Плоды земли - Кнут Гамсун Страница 47

– Ты уже думал об этом? – спросил сын.

Отец ответил:

– Нет. Разве что Элесеус согласится на нем поработать.

– Элесеус?

– Да уж не знаю.

Оба надолго замолкают. Отец начинает собирать инструменты – пора домой.

– Разве что так, – говорит наконец Сиверт. – Ты бы поговорил с ним.

Отец заканчивает сборы и говорит:

– Ну вот, и сегодня мы не нашли хорошей приступки для новой избы.

На следующий день суббота, им надо выйти из дома спозаранку, чтоб успеть перебраться с ребенком через перевал. Работницу Йенсину берут с собой, так что одна крестная мать уже есть, других восприемников придется поискать по ту сторону перевала, среди родных Ингер.

Ингер страх как разрядилась, она сшила себе нарядное ситцевое платье с белой оторочкой у ворота и обшлагов. Ребенок весь в белом, по подолу рубашечки продернута новая голубая шелковая ленточка, да и малютка-то тоже совсем особенная, все время только и знает, что улыбается и лепечет что-то свое, прислушиваясь к бою часов в горнице. Отец все никак не мог выбрать ей имя. Право назвать ее оставалось за ним, и он намеревался поставить на своем – вы только слушайте меня! Он колебался между именами Якобина и Ребекка, оба в некотором роде были близки к его имени, а кончилось тем, что он пошел к Ингер и робко спросил:

– Гм. Что ты скажешь насчет Ребекки?

– Ну что ж, хорошо, – ответила Ингер.

Услышав это, Исаак почувствовал себя героем и решительно заявил:

– Если ее как-нибудь называть, так только Ребеккой! Я буду не я, ежели не так!

И разумеется, он пожелал тоже отправиться в церковь – помочь нести ребенка, и вообще для порядка. У Ребекки да чтобы не было провожатых! Он подстриг бороду и надел, как в молодые годы, красную рубаху; стояла несусветная жара, но у него был новый зимний костюм, и он нарядился в него. Впрочем, Исаак был не такой человек, чтоб превыше всего ставить расточительность и красоту, поэтому он надел в дорогу огромные сапожищи.

Сиверт и Леопольдина остались дома присматривать за стадом.

Озеро переплыли на лодке, и это было большим облегчением против прежнего, когда приходилось обходить его кругом. На самой середине озера, когда Ингер стала кормить девочку грудью, Исаак увидел, как у нее в вырезе платья блеснуло что-то на тесемочке, – что бы это такое было? В церкви он заметил у нее на пальце золотое кольцо. Ох уж эта Ингер, не могла-таки утерпеть!

XVII

Элесеус приехал домой.

Он пробыл в отсутствии несколько лет и стал ростом выше отца, руки у него были длинные и белые, а усы маленькие и темные. Он не чванился, а явно старался держаться просто и ласково; мать дивилась и радовалась. Его поместили в каморке вместе с Сивертом, братья ладили между собой, устраивали друг другу разные каверзы – и оба потом весело смеялись. Но, разумеется, Элесеусу пришлось помогать строить новую избу, и тут он скоро утомлялся и вконец раскисал, потому что не привык к физической работе. Совсем плохо стало, когда Сиверт отошел от работы и оставил ее на тех двоих – тогда помощи отцу все равно что и не было.

А куда же девался Сиверт? Да вот, явилась в один прекрасный день из-за перевала Олина гонцом от дяди Сиверта и сообщила, что он лежит при смерти! Как тут было Сиверту-младшему не пойти? Вот так положение, и не придумать было времени неудобнее, чтоб оторвать Сиверта от работы, но делать нечего.

Олина сказала:

– Уж как мне некогда было идти, уж так некогда, да что поделаешь, привязалась я ко всем здешним детям и к Сиверту, вот мне и захотелось помочь ему получить наследство.

– Выходит, дядя Сиверт очень болен?

– Господи, да он тает с каждым днем!

– Он лежит?

– Лежит? Не смейтесь над смертью перед престолом Всевышнего! Дяде Сиверту уж не придется больше попрыгать и побегать в этом мире!

Из этого ответа им следовало заключить, что дела у дяди Сиверта совсем плохи, и Ингер настояла, чтоб Сиверт-младший сейчас же отправлялся в путь.

А дядя-то Сиверт, этот шутник и бездельник, вовсе и не лежал при смерти, он даже и не все время лежал в постели. Придя к нему, Сиверт-младший нашел в его маленькой усадьбе страшный беспорядок и запустение, даже и весенние работы не были проведены должным образом, даже зимний навоз не вывезен на поля; смерти же пока вроде бы не предвиделось. Дяде Сиверту было уже за семьдесят, он очень исхудал, бродил полуодетый по горнице и часто прикладывался отдохнуть, он явно нуждался в помощнике для разных дел, скажем, для починки сельдяных сетей, которые висели в сарае и ветшали; но от конца он был настолько далек, что преисправно ел соленую рыбу и курил носогрейку.

Пробыв в усадьбе с полчаса и ознакомившись с положением дел, Сиверт собрался обратно домой.

– Домой? – сказал старик.

– Мы строим избу, отцу больше некому помочь.

– А Элесеус-то разве не дома? – спросил старик.

– Дома, да только он совсем непривычный к такой работе.

– Тогда зачем же ты пришел?

Сиверт рассказал, с какой вестью пришла к ним Олина.

– При смерти? – спросил старик. – Так она решила, что я при смерти? Черт возьми!

– Ха-ха-ха-ха, – засмеялся Сиверт.

Старик сердито посмотрел на него и сказал:

– Смеешься над умирающим, а ведь Сивертом тебя назвали в мою честь.

Сиверт был слишком молод, чтоб вешать голову, дядя и всегда-то не больно его интересовал, и теперь он стремился поскорее попасть домой.

– Значит, и ты поверил, что я лежу при смерти, потому и прибежал? – сказал старик.

– Олина так сказала, – отвечал Сиверт.

Помолчав с минуту, дядя продолжил:

– Если ты починишь мои сети в сарае, я тебе кое-что покажу.

– Ну, – сказал Сиверт, – а что?

– Не твое это дело, – отрезал старик и опять улегся в постель.

Переговоры грозили затянуться, и Сиверт прямо весь извертелся от нетерпения. Он вышел на двор и оглянулся по сторонам: все было запущено, неприглядно, руки не поднимались браться за какую-нибудь работу. Когда он вернулся в горницу, дядя уже встал и сидел у печки.

– Видишь? – сказал он, указывая на дубовый сундучок, стоявший на полу между его ногами. Это был сундучок для хранения денег. Собственно, это был обыкновенный винный погребец с многими отделениями для бутылок, из тех, какие начальство и разные господа в старину брали с собой в дорогу; теперь бутылок в нем не было, старый общинный казначей держал в нем деньги и счета. Ох