Укридж. Любовь на фоне кур - Пэлем Грэнвилл Вудхауз Страница 49

И так же, к моему удивлению, ее оценивал сам кандидат. Когда мы в этот вечер покончили с обедом и беседовали за сигарами, пока Укридж шумно почивал в покойном кресле, Носач Лаурор заговорил о своих шансах с хриплой уверенностью.

– И как ни странно, – сказал Носач, подтверждая то, что до этой минуты я считал пустым укриджским хвастовством, – если я выиграю выборы, то больше всего буду обязан этим старине Укриджу. Пожалуй, в своих речах он опасно балансирует на грани клеветы, но, бесспорно, у него есть дар заручаться симпатиями аудитории. За неделю он сумел стать видной фигурой в Редбридже. Должен сказать, иногда я чуть нервничаю из-за этой его популярности. Я знаю, как он непредсказуем, и если он окажется в центре какого-нибудь скандала, это будет означать неминуемое поражение.

– То есть как – скандала?

– Иногда меня посещают жуткие видения, – сказал Носач Лаурор с легкой дрожью. – Внезапно в зале встает какой-нибудь его кредитор и обличает его в том, что он не заплатил за брюки или за еще что-либо.

Он пугливо посмотрел на спящего.

– Если он и дальше будет носить этот костюм, можешь ничего не опасаться, – сказал я, проливая бальзам на его душу, – потому что его он слямзил у меня. Я долго недоумевал, почему пиджак выглядит таким знакомым.

– Ну, как бы то ни было, – сказал Носач с упрямым оптимизмом, – я полагаю, что если бы что-то такое могло случиться, оно уже случилось бы. Он всю неделю выступал на собраниях, и все шло гладко. Я намерен позволить ему открыть бал на нашем заключительном митинге завтра вечером. Он умеет подогреть аудиторию. Ты, конечно, придешь?

– Если я могу увидеть, как Укридж подогревает аудиторию, меня ничто не удержит.

– Я позабочусь, чтобы тебя посадили на эстраде. Это самое большое наше собрание. Выборы послезавтра, и это наш последний шанс привлечь колеблющихся на нашу сторону.

– А я и не знал, что колеблющиеся приходят на такие митинги. Я думал, что аудитория там состоит сплошь из сторонников ораторов.

– Возможно, так бывает в других избирательных округах, – мрачно сказал Носач, – но к Редбриджу это никак не относится.

Колоссальный митинг в поддержку кандидатуры Носача Лаурора был устроен в Зале Ассоциации Механиков, весьма популярном здании, ранящем взыскательные взоры. Сидя среди привилегированных особ на эстраде в ожидании начала, я ощущал смешанное благоухание пыли, одежд, апельсиновых корок, мела, дерева, штукатурки, помады и ассоциированных механиков – и постепенно приходил к выводу, что могу не выдержать богатства этих сочетаний. Я сменил свое место на другое, чтобы оказаться рядом с маленькой, но многообещающей дверкой, через которую в случае необходимости можно будет удалиться, не привлекая к себе внимания.

Полагаю, процедура избрания председателя подобных митингов так хорошо известна, что не требует подробного ее изложения здесь, но на случай если кто-либо из моих читателей не знаком с механизмом политических машин, я упомяну, что избранник не должен быть моложе восьмидесяти пяти лет, причем предпочтение отдается страдающему аденоидами. Ради Носача Лаурора власти предержащие особенно постарались и избрали чемпиона в этом классе. Вдобавок к аденоидам высокородный маркиз Криклвудский держал во рту (или казалось, что держал) картофелину максимальных размеров и температуры, а ораторское искусство он несомненно постигал на курсах по переписке. Я разобрал его первую фразу – что он займет наше внимание не долее минуты, – но все следующие пятнадцать минут он оставался для меня недоступен. Я видел, что он продолжает говорить, так как его кадык пританцовывал, но о чем именно он говорил, было скрыто от меня завесой тайны. И вскоре, не в силах более противостоять безмолвному приглашению ближайшей ко мне дверки, я тихонько выбрался через нее и притворил ее за собой.

Правда, теперь я не мог видеть председателя, но в остальном мое положение не особенно улучшилось. Архитектурные эффекты зала не очень завораживали, однако тут и вовсе смотреть было не на что. Я оказался в коридоре с выложенным каменными плитами полом, стенами нездорового зеленого оттенка и лестницей в дальнем конце. Я как раз направился к ней, повинуясь мимолетному капризу любознательности, но тут послышались грузные шаги, в следующий миг замаячил шлем, под ним в порядке очередности возникли багровая физиономия, синий мундир и большие крепкие сапоги, а вместе они сложились в констебля, который прошествовал по коридору в моем направлении размеренной походкой, словно совершая обход. На его лице мне почудилось выражение строгого неодобрения, которое, решил я, было вызвано тем, что я как раз закурил сигарету предположительно там, где курение не одобрялось. Я уронил сигарету и виновато наступил на нее каблуком – в чем не замедлил раскаяться, когда в следующее мгновение констебль извлек из глубины кармана собственную сигарету и попросил у меня спичку.

– На дежурстве курить не положено, – сказал он благодушно, – ну да пара затяжек ничему не повредит.

Тут я понял, что подмеченное мной выражение строгого неодобрения было лишь официальной маской, и согласился, что пара затяжек не повредит решительно ничему.

– Митинг начался? – осведомился констебль, дернув головой в сторону дверки.

– Да. Председатель обещал быть кратким, когда я вышел сюда.

– А! Ну, пусть разогреются, – сказал он загадочно. На несколько минут наступило благостное молчание, и аромат дешевой сигареты слился с другими запашками коридора.

Вскоре, однако, тишина была нарушена. Из невидимого зала донеслись еле слышные рукоплескания, а затем зазвучала музыка. Я вздрогнул. Слова были неразличимы, но в мужественном ритме ошибиться было нельзя.

Тум тумтити тумтити тумтити тум,

Тум тумтити тумтити тумтити тум,

Тум тумтити тумтити тумтити тум.

Тум тумтити тумТИТИ ТУМ.

Да! Несомненно! Я весь засиял скромной гордостью.

– Мое, – сказал я с вымученной небрежностью.

– А? – вопросил констебль, впавший в задумчивость.

– Да то, что они поют. Моя вещица. Мой Гимн Избирателей.

Мне показалось, что констебль посмотрел на меня как-то странно. Возможно, с восхищением, только оно больше смахивало на разочарование и неприязнь.

– Так вы за Лаурора? – сурово вопросил он.

– Да. Я написал гимн для его избирателей. Они как раз сейчас его поют.

– Я против него in toto[6] от корней до верхушки, – категорически сказал констебль. – Мне не нравятся его взгляды – крамола, вот что они такое. Чистейшая крамола.

Я не нашелся что сказать на это. Такое расхождение во мнениях было прискорбно, но что делать? В конце-то концов, почему политические разногласия должны были помешать тому, что выглядело зарождением чудесной дружбы? Оставить их без внимания, вот что подсказывала тактичность. Я попытался