Потерянные следы - Алехо Карпентьер Страница 49

Тем не менее каноэ входит в узкий туннель, обдирая борта об узловатые, перекрученные корни. Веслами и руками мы помогаем нашей лодке продолжать это невероятное плаванье сквозь полузатопленный кустарник. Сверху на меня вдруг падает остроконечная палка, больно ударив в плечо и расцарапав до крови шею. С ветвей сыплется дождь отвратительной, похожей на сажу древесной трухи, словно неосязаемый, рассеянный в воздухе планктон, порою, однако, тяжелый, будто горсти металлической стружки. И еще – целая лавина высохшего растительного волокна, обжигающего кожу, мертвых плодов и колючих семян, от которых слезятся глаза, и зловонной грязи, быстро покрывающей коростой наши лица. Ткнувшись носом, лодка разрушает гнездо термитов, которое рассыпается, словно куча коричневого песка. Однако то, что плавает по воде, еще отвратительнее того, что нависает над нашими головами. На поверхности лежат огромные продырявленные листья, похожие больше на бархатные маски охряного цвета, которые служат одновременно убежищем и засадой множеству насекомых. По воде плавают гроздья грязных пузырей, склеенных, словно лаком, налетом красноватой пыльцы. При малейшем ветерке они, колыхаясь, неловко, как голотурии, пускаются в плаванье по стоячей воде. Словно густая опаловая марля обволакивает густонаселенные личинками ямки в камне. На дне, откуда торчат крючковатые лохматые ветки, идет глухая, скрытая борьба, – там все словно кишит отвратительным переплетением ядовитых змей. Неожиданные всплески, внезапная рябь, шлепанье по воде извещают о бегстве невидимых тварей, оставляющих за собой отвратительные следы нечистот и воронки мутно-серой воды, образующиеся у подножья деревьев, кора которых сплошь усеяна личинками. Под слоем темной, затхлой воды угадывается целый мир, полный пресмыкающимися, миллионы лет копившимся илом и гниющей зеленью, – вязкое дно, замешанное на уксусе и падали; по маслянистой поверхности воды скользят насекомые, приспособленные именно к такому способу передвижения: почти прозрачные клопы, белые блохи, мухи на причудливо изогнутых длинных ножках, крошечные комары, в зеленом свете походящие на пульсирующие точки. Такая толща зелени ограждает все это зловонное царство от солнца, что лишь несколько слабых лучей проникают сквозь зеленый купол, и мшисто-зеленый цвет превращается у корней деревьев в цвет болота.

Спустя некоторое время после того, как мы начали наше плаванье по этому тайному проходу, нас охватывает ощущение, схожее с тем, что возникает у жителей гор, когда им случается заблудиться в снегах: пропадает чувство вертикального равновесия, перестаешь ориентироваться в пространстве и все начинает плыть перед глазами. Мы уже не различаем, где дерево, а где его отражение в воде. Трудно понять, откуда льется слабый свет: сверху или снизу. Иногда кажется, что вода, словно свод, нависает над нами сверху, а потом чудится, что вся земля превратилась в воду. Или вдруг принимаешь сноп лучей, пробившийся через узкое оконце в листве, за светящийся колодец, пронизывающий воду. Все кругом – стволы деревьев, ветви, лианы – отражаются в воде под острыми или тупыми углами, и поэтому кажется, что повсюду вокруг какие-то берега, какие-то проходы в чаще и просветы в листве, на самом деле лишь созданные воображением. Все вокруг становится зыбким, множится миражами, которых, кажется, можно коснуться рукой, и от этого во мне растет чувство внутреннего недоумения, полной неуверенности и теряется привычное ощущение реальности. Все равно как если бы вдруг человека заставили долго кружиться на месте, чтобы он не мог ориентироваться, когда его приведут к тайному убежищу. Я спрашиваю себя, представляют ли сами гребцы, какое расстояние мы прошли. И мне становится страшно. Страшно, хотя ничто, казалось бы, мне не угрожает. Остальные, похоже, совершенно спокойны; однако необъяснимый страх, вздымающийся из самых тайников моего существа, заставляет меня дышать глубоко, и все равно воздуха не хватает. В довершение всего теплая, липкая, словно мазь, сырость проникает сквозь одежду, покрывая кожу и волосы, отчего еще невыносимей становится назойливость оводов, москитов и других, безымянных насекомых, которые хозяйничают в воздухе, предвещая неминуемое появление малярийных комаров сразу же с наступлением сумерек. Мне на лоб падает жаба. Я вздрагиваю, отметив, однако, что мне приятно это прохладное прикосновение. Не знай я, что это жаба, я бы с удовольствием удержал в руке ее прохладу и даже, может, прижал бы к вискам. Теперь на каноэ вдруг начинают падать сверху крохотные красные паучки. Склонившиеся к воде ветви оплетены сетью паутины. Лодка движется вперед, а на нее сверху сыплется вязкая сероватая масса – затянутые паутиной высохшие пчелы, остатки щупальцев и крыльев, наполовину высосанные скорлупки, некогда сами бывшие насекомыми. Мы сразу же становимся грязными и липкими. Наши потемневшие от пота рубахи перепачканы тиной, смолой и соками растений. Лица приобретают восковой оттенок. На них успела уже лечь печатью тень сельвы, куда почти не проникают солнечные лучи. Мы вплываем в небольшое, покрытое тиной озерцо, застывшее в покое у подножья желтой скалы, и я вдруг начинаю чувствовать себя пленником, со всех сторон стиснутым стенами. Аделантадо подзывает меня и неподалеку от того места, где мы причалили, показывает на отвратительное зрелище: под шкурой мертвого, уже начавшего разлагаться каймана копошатся стаи зеленых мух. Жужжание, несущееся изнутри падали, то и дело переходит в слащавую жалобу, так что кажется, будто устами дохлого хищника причитает какая-то женщина. Я бросаюсь прочь – сейчас мне нужна Росарио, мне необходимо ее тепло. Мне страшно.

Тени сгущаются в ранние сумерки, и не успели мы разбить лагерь, как наступила ночь. Все улеглись по своим гамакам. А сельва наполняется кваканьем гигантских лягушек. Слышно, как в темноте что-то катится в страхе, что-то скользит и извивается. Откуда-то несутся страшные звуки, словно кто-то дует в фантастический гобой. В глубине ущелья что-то прогрохотало медным хохотом. Кажется, будто тысячи флейт перекликаются на двух нотах сквозь листву. И, словно повсюду, вокруг играют на металлических расческах, вгрызаются пилами в деревья и дуют в губные гармошки под аккомпанемент треска и щелканья сверчков. То вдруг чудится, что прокричал павлин, и тут же раздается бурчание, а через мгновение оно слышится совсем в другой стороне, и при этом не смолкает, лишь чуть утихая на время, какой-то свист. Под нами, прижимаясь к земле, ползают невидимые существа. Какие-то твари ныряют в воде, стучат, трещат, плачут, как дети, ржут с верхушек деревьев и звенят колокольчиками со дна ям. Я оглушен и