Осенью. Пешком - Герман Гессе Страница 8

– Пешком.

– У вас дела здесь?

– Нет. Я хотел только повидать еще раз город.

– Когда вы были здесь последний раз?

– Десять лет тому назад. Вы ведь знаете. Я не нашел в городе больших перемен.

– В самом деле? Вас я бы едва узнала.

– А я вас тотчас узнал бы.

Гершель кашлянул.

– Не хотите ли отужинать с нами? Чем богаты…

– Если я вас не стесню…

– Нисколько, помилуйте…

Было, однако, холодное жаркое с желе, салат из бобов, рис и вареные груши. Пили чай и молоко. Хозяин потчивал меня и занимал разговором. Юлия почти все время молчала, и только от времени до времени надменно и недоверчиво взглядывала на меня, словно хотела узнать, зачем собственно я пришел. Если бы я сам знал это!..

– Есть у вас дети? – спросил я.

Тогда она стала немного разговорчивее. Болезни, заботы по воспитанию, школа. Все в отменном обывательском стиле.

– А благодать эти школы, как хотите… – заметил Гершель.

– Вы думаете? Мне казалось всегда, что лучше как можно дольше воспитывать детей в семье.

– Видно у вас самих детей нет.

– Не осчастливила судьба.

– Но вы женаты?

– Нет, я живу один.

Бобы застревали у меня в горле, они были плохо очищены.

Когда убрали со стола, хозяин предложил распить с ним бутылку вина, на что я охотно согласился. Как я и рассчитывал, он сам пошел в погреб, и я остался на несколько минут один с его женой.

– Юлия… – начал я.

– Что угодно?

– Вы даже руки не подали мне…

– Я считала, что так лучше…

– Как хотите… Я рад видеть, что вам хорошо живется. Ведь вам хорошо живется?

– Да, нам жаловаться не на что.

– А тогда… скажите мне, Юлия, вы вспоминаете иногда…

– Чего вам от меня надо? Оставим в покое все эти старые истории. Все устроилось так, как должно было быть, и я думаю, что к лучшему для нас всех. Вы уже тогда не совсем подходили к Ильгенбергу, со всеми вашими идеями, и это было бы безрассудно…

– Конечно, Юлия… Я не смею и желать, чтобы было иначе. Я хотел только услышать одно слово прежнее, одно воспоминание. Вам не зачем думать обо мне, конечно, нет… Но обо всем остальном, что было в то время прекрасно и дорого… Ведь это была наша молодость, ее вот я и хотел разыскать и посмотреть ей в глаза.

– Пожалуйста, будем говорить о чем-нибудь другом. Не знаю, как вы, но я уже давно успела все это перезабыть.

Я взглянул на нее. От былой красоты не осталось следа. Это была жена Гершеля.

– Несомненно, – грубо ответил я, и даже рад был, когда в комнату вошел Гершель с двумя бутылками вина. Откупорили первую бутылку, и я даже не почувствовал себя задетым, когда Юлия отказалась выпить с нами.

Это было тяжелое бургундское вино, и Гершель, очевидно не привыкший пить, изменился уже за вторым стаканом. Он начал поддразнивать мною свою жену. Но она на его подшучивание не отвечала, и он рассмеялся и чокнулся со мною.

– Она сначала было и принять вас не хотела, – признался он мне.

Юлия встала.

– Простите, мне надо к детям. Девочка наша все прихварывает.

Она ушла, и я знал, что она больше не вернется. Гершель, подмигивая мне, откупорил вторую бутылку.

– Не надо было бы говорить этого, – заметил я.

Он рассмеялся.

– О, Господи… Не так уже она глупа, чтобы обижаться на это. Пейте! Или вам не нравится вино?

– Вино хорошее.

– Не правда ли? Вот что… вы скажите, что такое было тогда меж вами и моей женой? Ребячество, а?

– Ребячество, конечно. Но все-таки лучше бы об этом не говорить.

– Конечно, конечно… Я и не желаю быть нескромным. Десять лет уже прошло, да?

– Простите, теперь я должен уйти.

– Почему же так скоро?

– Так лучше, пожалуй, будет. Мы, быть может, еще увидимся завтра.

– Если вам непременно хочется уйти… подождите, я вам посвечу. А когда вы придете завтра?

– Вероятно, после обеда.

– Отлично, к черному кофе, стало быть. Я вас провожу в отель. Нет, нет, непременно. Мы еще там выпьем чего-нибудь…

– Спасибо, я сейчас лягу, я устал, передайте поклон мой вашей супруге, до завтра.

Уже внизу, у выхода я отделался от него и пошел один через широкую площадь и по тихим темным улицам. Долго еще бегал я по маленькому городу, и если бы с какой-нибудь старой крыши свалился кирпич и убил меня, это было бы для меня облегчением…

– Дурак! дурак! – с сердцем ругал я себя.

Туман

На следующее утро я встал рано и решил тотчас же двинуться дальше. Было холодно, и стоял густой туман, за которым ничего нельзя было разглядеть.

Дрожа от холода, выпил я свой кофе, расплатился и большими шагами вышел в сумеречную утреннюю тишь.

Город и сады уже быстро оттаивали и нагревались, когда я врезался в плавучий туман.

Это удивительное, волнующее зрелище, когда туман разлучает близкие предметы, кажущиеся части целого, когда обволакивает каждую фигуру, отдаляет ее и делает ее неизбежно-одинокой. По дороге идет мимо вас человек, гонит корову или козу или тащит тележку, или несет узел, и за ним, помахивая хвостом, бежит его собака. Он приближается к вам, вы с ним здороваетесь, и он отвечает; но едва он прошел мимо, и вы оборачиваетесь и глядите ему вслед, вы видите, как он расплывается и бесследно исчезает в серых волнах. То же с домами, садовыми оградами, деревьями, виноградниками. Вам кажется, что вы наизусть знаете местность и с изумлением замечаете вдруг, как далека та стена от улицы, как высоко это дерево и как мал тот домик. Избушки, которые, казалось вам, тесно примыкают друг к другу, разбросаны так далеко, что с порога одной едва разглядеть возможно другую… И вы слышите близко-близко людей и животных, и не можете видеть, как они ходят, работают и кричат.

Что-то сказочное есть в этом, далекое и скрытое, и мгновеньями вы с жуткой ясностью постигаете во всем этом символ… Что одна вещь другой, и один человек другому, кто бы он ни был, в сущности, неумолимо чужд, и что пути наши скрещиваются лишь на несколько шагов, на несколько мгновений, и получают быстро-преходящую видимость близости, соседства и дружбы…

Мне припомнилось одно стихотворение, и я на ходу, тихо читал его про себя:

В раздумье брожу сквозь туман по земле…

Растенья и камни так странно далеки,

Деревья не