Испанская баллада - Лион Фейхтвангер Страница 85

сообщить тебе кое-что новенькое, отец и друг мой. Возможно, мне следовало рассказать о том раньше. Ракель беременна. – Он подождал, пока смысл сказанного дойдет до сознания Родрига, и продолжал радостно и доверительно: – Да, Господь не оставил меня своей милостью. До сих пор мне не удавалось спасти душу Ракели, но, наверное, Господь на сей раз решил пошутить и избрал окольный путь. К Христовой вере приобщится не одна душа, а две! – ликующе объявил он. – У меня будет дитя от Ракели! И неужто ты сомневаешься, что, когда мы окрестим младенца, мать тоже примет крещение? Я чертовски счастлив, отец и друг мой дон Родриг.

Каноник был глубоко взволнован. Выходит, пока он собирался с силами, дабы произнести свое назидание, его возлюбленный сын уже и сам узрел свет. «Мои мысли – не ваши мысли, а пути ваши – не Мои пути»[109], – сказал Господь. И Альфонсо понял это лучше, чем сам он, каноник Родриг.

А король тем временем продолжал:

– Теперь ты не станешь требовать, чтобы я с ней расстался. – Альфонсо широко улыбнулся, его лицо так и просияло. – Оставим все как есть, пока я не выступлю в поход, – вкрадчиво молвил он. – Как можно куда-то отослать мать моего ребенка? Господь отпустил мне уже не один проступок. Я буду честно сражаться с Его именем на устах, и Господь вряд ли осудит меня за то, что я не был жесток с этой милой мне женщиной.

Впоследствии Родриг горько сожалел, что согласился. Но, увы и ах, он хорошо понимал дона Альфонсо! Альфонсо любит Ракель, ну и что же? Разве Вергилий, благочестивейший из язычников, ближе всех других подошедший к христианству, не пел о чарах любви, о том, как она околдовывает чувства и душу, отнимает свободу воли и связывает человека по рукам и ногам? И разве донья Ракель не достойна любви, разве не прекрасна? Люди из народа правы, когда называют ее Фермозой; ее красота трогала и самого дона Родрига, будила в нем благоговение. Он не хотел оправдывать короля, даже перед самим собой не хотел. Но раз уж Господь поставил эту женщину на пути этого мужчины, то не затем ли, чтобы подвергнуть его сугубому испытанию? Чем испытание тяжелее, тем блистательнее будет торжество.

Альфонсо после этого разговора с духовником испытывал стыд и раскаяние. В тот самый час, когда старший друг и наставник разоблачил его прежнюю ложь, Альфонсо вновь солгал ему. Он изобразил дело так, будто война предстоит очень скоро, и на этом основании выговорил себе право еще немножко погрешить. Между тем ему было известно, что поход начнется не сегодня и не завтра. И он собственнолично помогал отсрочить войну.

Треклятые расхождения в хозяйственных вопросах, которые так мешали заключению союза между королевствами, теперь осложняли и ход переговоров о приданом инфанты Беренгарии. У дона Иосифа в Сарагосе возникали все новые и новые придирки, у короля Генриха Английского тоже. То, мол, одно недостаточно ясно, то другое. Альфонсо прекрасно понимал, что все эти затруднения чинит Иегуда. Он разыгрывал сильнейшую досаду и нетерпение, но на самом деле хотел, чтобы Иегуда и дальше упорствовал во всех этих мелочных разбирательствах. Они видели друг друга насквозь, и каждый угадывал затаенные желания другого, однако ни один не сознавался в этом. Они словно бы разыгрывали представление, вели лукавую игру, между ними возник безмолвный сговор, они сделались сообщниками – король и его эскривано.

При всем том Альфонсо ревновал к еврею, так как Ракель была привязана к отцу, а Иегуда ревновал к Альфонсо, потому что Ракель любила короля. И Иегуда радовался, когда смотрел на Ракель и находил сходство с собой; Альфонсо же, вглядываясь в лицо Ракели, злился, обнаруживая у нее общие черты с отцом. Однако оба настойчиво продолжали свою странную игру и даже находили в этом какое-то злорадное удовольствие. Даже с глазу на глаз они изображали, будто всеми силами стараются ускорить обручение инфанты и союз с Арагоном, и сами же постоянно сводили на нет все плоды своих предполагаемых усилий.

Дон Мартин, видя, что король по-прежнему часто бывает в Галиане и под разными недостойными предлогами оттягивает священную войну, дал волю своему возмущению. В проповедях он громогласно обличал короля: он, дескать, внимает советам мошенников-евреев, он потворствует обрезанным, дает им власть над христианами, а тем самым угнетает церковь Божию и поощряет синагогу диавольскую. Прославленный своими добродетелями писатель древних веков однажды выразился так: «Sicut titulis primi fuere, sic et vitiis» – «Первые в почестях, первые и в пороках»[110]. То же самое совершается ныне в Кастилии, удрученной великой скорбью. Упоминал архиепископ и о царе Соломоне, коего распутные наложницы превратили в идолопоклонника.

По всей стране церковники следовали примеру архиепископа. Они открыто заявляли, что еврей Иегуда (поистине исчадие ада!) употребил саладинову десятину на то, чтобы выстроить волшебный дворец Галиана; он поселил туда свою дочь, дабы она одурманила короля злыми чарами. Буревестница Сатаны – такую кличку изобрели они для Ракели.

Кастильцы чувствовали себя одураченными. Собственный король отнял у них все обетования священной войны. Студенты слагали потешные песенки о доне Альфонсо, называя его eques ad fornacem, рыцарь-лежебока, и рассуждали о том, когда он подвергнется обрезанию. Вся страна пребывала в растерянности и возмущении.

И все-таки, несмотря на благородное негодование, многие радовались, что война заставляет так долго себя ждать. Они вспоминали старинную пословицу: «Лучше вареное яйцо в мирную пору, чем зажаренный вол в дни войны». Но поскольку Кастилия была страной богобоязненной, а длительный мир не по душе Господу Богу, даже те, кому такое положение дел было по вкусу, высказывались начистоту только у себя дома, в четырех стенах. На улицах же и в кабаках все по-прежнему кричали о священной войне, все желали, чтобы Господь поскорее вразумил ослепленного дона Альфонсо. Таким образом, вся страна по-своему участвовала в лицедействе, коему предавались король и его еврей.

К дону Родригу явился за советом падре из какой-то деревеньки. Один из его прихожан, канатных дел мастер, человек набожный и рачительный, озадачил его своим вопросом:

– За последний год Господь благословил мои труды, и мне удалось скопить почти два золотых мараведи. Так почему же Он посылает меня на войну с неверными именно сейчас? Почему губит мое небольшое дельце, когда оно наконец-то пошло на лад?

Каноник понимал, что дон Альфонсо солгал ему, однако, несмотря на свое возмущение, он радовался затянувшемуся перемирию; выходит, он был грешен не меньше, чем тот бедолага, канатных дел мастер. Осознав это, он утратил свою