Испанская баллада - Лион Фейхтвангер Страница 98

Галиана подернулась дымкой воспоминаний. Альфонсо сам уже не понимал, как мог он так долго сносить праздное, мирное существование, утопать в роскоши. Теперь все его помыслы были о предстоящей войне, благословенной войне. Как бывает порой во время охоты, в жаркий летний день, когда хочется окунуться в прохладную воду, так жаждал он теперь ринуться в битву. Он рожден для войны, война – его настоящее дело. Вдобавок честолюбие Альфонсо подхлестывала и слава шурина, короля Ричарда, которого арабы прозвали Мелек Рик. Между тем он, Альфонсо, стяжал себе славу военачальника даже в тех малых войнах, которые ему случалось вести прежде. Ныне, когда грядет настоящая большая война, непременно случится так, что молодое, нежное деревце его славы разрастется в могучий дуб.

Альфонсо с большим воодушевлением излагал свои военные планы дону Мартину. Они снова сделались добрыми друзьями. И как это они недавно умудрились поссориться? Альфонсо не преминул обратиться за советом и к баронам Вивара и Гормаса, опытным в ратном деле; видя воодушевление короля, они вкладывали всю смекалку в планы будущей кампании. Между Бургосом и Калатравой тоже часто скакали гонцы – это король совещался с Великим магистром, своим лучшим военачальником.

Какая досада, что он не мог целыми днями заниматься военными приготовлениями, а вместо того вынужден был то и дело выслушивать всякую дребедень насчет хозяйства, мастерских, горожан, крестьян, пошлин, закладов и займов, а также привилегий городов! Ибо нельзя не признать, что оба Ибн Эзры оказались правы: между Кастилией и Арагоном существовало множество мелких неурядиц и распутать эти узлы было не так-то просто. О приданом инфанты Беренгарии, разумеется, столковались очень скоро, и свадьбу можно было праздновать хоть завтра. Однако некоторые соглашения, без которых нельзя было заключить союз между двумя державами, требовали еще немалых усилий и времени.

Поэтому Альфонсо был очень рад прибытию королевы Эллинор. Он надеялся, что эта великая женщина, столь умудренная в государственных делах, столь разумная и предприимчивая, разрешит в краткий срок все запутанные вопросы.

Впрочем, в представлении Альфонсо визит его тещи в Бургос имел не одни только хорошие стороны. Его раздражала ее свита, все это расфранченное сборище. Дамам он еще мог как-то простить подобное кривлянье, но мужчинам – никогда. Он диву давался, как могут рыцари, отправляясь в крестовый поход, уделять столько внимания тому, чтобы нарядиться по последней моде. К тому же они еще и лица себе брили – ни дать ни взять хуглары или канатные плясуны.

Однако он прощал благородной даме Эллинор все мелкие неудобства за ту мудрую осмотрительность, с какой она устраняла препятствия, мешавшие заключить союз с Арагоном. С непререкаемой убедительностью судила она об общем положении дел и разрешала спорные вопросы. У старой королевы были все основания требовать, чтобы ее и по сей день считали настоящей главой семьи.

И дон Альфонсо был не слишком удивлен, когда теща однажды спросила его напрямик:

– А теперь, сын мой, расскажи-ка мне, что это еще за красавица такая, твоя еврейка, о которой все судачат? Что она собой представляет?

Разумеется, король Кастильский не обязан был отвечать на расспросы подобного рода, хотя бы даже со стороны благородной дамы Эллинор. И все-таки она была вправе полюбопытствовать. К тому же в его глазах Галиана уже стала невозвратимым прошлым, а потому он мог откровенно, спокойно и трезво рассказать о Ракели.

Он открыл рот, собираясь ответить старой королеве, но с удивлением понял: ему трудно описать, что представляет собой донья Ракель. Какая она? Все, что он знал, было так сбивчиво, неопределенно, скудно – ясной картины не складывалось. Память у него была цепкая, он всегда этим гордился. Однако теперь лишь смутно мог припомнить собственную возлюбленную.

– Она и в самом деле прекрасна, – молвил он наконец. – Все ее так и называют – Красавица. И это чистая правда, не лесть и не выдумки. Она обворожительна, и она надолго сумела меня обворожить, – признался он без утайки. – Но теперь всему этому конец. Abest[120], она для меня больше не существует. Пагубный яд ушел из моей крови, – заключил он решительно и бесповоротно.

Эллинор отвечала ему самым добродушным тоном:

– Однако же я очень надеялась, что ты мне ее опишешь как можно подробнее. Всегда обожала слушать любовные истории! Ну да ладно, вижу: ты не годишься ни в трубадуры, ни в сочинители романов. А все-таки позволь узнать: сынком-то своим ты доволен? Хорошенький малыш твой бастардик?

– Да, за малыша я должен быть ей благодарен, и небесам тоже, – с гордостью отвечал Альфонсо. – Сынишка родился ладный – большой, красивый, крепкий, хоть сама-то она хрупкая и скорее маленькая. Да и умом, верно, не обделен: глазки уже в первый день были такие живые, смышленые.

– Неудивительно, – заметила Эллинор, – недаром же мать у него еврейка. А как его нарекли, твоего бастарда?

– Санчо, – ответил дон Альфонсо, – и я намерен пожаловать ему графство Ольмедо. – Он уже и думать забыл о том, что младенец еще некрещеный. – Как по-твоему, госпожа моя и высокочтимая мать, я правильно сделаю, если подарю ему графство?

– А земли там много, в этом твоем графстве? – продолжала выспрашивать Эллинор. – Или только красивый замок да несколько сот крестьян?

– Обширное и богатое графство, насколько мне известно, – ответил Альфонсо.

– По нынешним временам с доходного поместья больше толку, чем с многобашенного замка, – пояснила Эллинор. – Я многие свои замки обменяла на хорошие поместья. А когда твой бастард подрастет, замкам и вовсе будет грош цена, зато поместья будут цениться еще выше.

– Значит, ты не станешь возражать, госпожа моя, великая королева, – для надежности переспросил Альфонсо, – если я сделаю своего сынишку графом Ольмедским?

– Раз уж твой бастард Санчо такой славный малыш, – рассудительно и твердо ответила королева Эллинор, – значит тебе подобает о нем хорошенько позаботиться.

Два дня спустя состоялась торжественная церемония: старой королеве Эллинор были представлены обе принцессы, одной из которых суждено было сделаться королевой Франции.

В зале собралось большое блестящее общество. Были здесь и гранды, и прелаты Кастилии и Арагона, были здесь и бароны королевы Эллинор, и чрезвычайный посланник короля Филиппа Августа – епископ Бове.

Умелые руки мастериц много недель трудились над платьями для обеих инфант – ткали, кроили, вышивали. В таких нарядах нечего было смущаться взыскательных взглядов благородного собрания. И вот они стоят посреди