Элис Петерсон - Лишь шаг до тебя Страница 10

Мы с моей лучшей подружкой Джейни решили заработать деньги на сигареты и устроили на углу спортивной площадки парикмахерскую.

– Мам, но она сказала, что ей нравится. – Девчонки приносили картинки из гламурного журнала с понравившимися стрижками, и мы с Джейни их копировали. Все шло гладко, пока Люсинда не захотела короткую стрижку спайк, как у Хелены Кристенсен. Я добросовестно скопировала ее, но из письма, которое читала мама, было ясно, что родители Люсинды пришли в неистовство.

– Люсинда была довольна! – снова возразила я.

Мама делает шаг ко мне и так сильно бьет меня по щеке, что даже папа в ужасе.

Я пошатнулась; слезы обжигают мне глаза.

Она говорит, что она разочарована, что ей стыдно за меня, и вскоре ее слова расплываются в моем сознании. Я не могу их слушать. Слышу лишь последнюю фразу:

– Ступай прочь! Ты месяц будешь сидеть дома.

Я медленно поднимаюсь наверх, испытывая чувство вины и отчаяние. Останавливаюсь, услышав, как мама говорит с папой.

– Я не жестокая. Моя мать била нас постоянно, но это не принесло нам вреда. Если мы не будем следить за ней, она станет как Вивьен.

Я затаила дыхание. Вивьен? Почему мне знакомо это имя? Я вспоминаю, как сидела на ступеньках вечером, после того как Хьюго отвезли в школу.

– Смотри на это как на лекарство, – сказал тогда папа. – Ты легче заснешь.

– Я не хочу! Это отрава!

– Джина, ты не Вивьен!

Вивьен. Кто она такая?

Позже в тот вечер я лежу без сна и скучаю по Хьюго. Как мне хочется пойти к нему в спальню и поговорить, как мы всегда это делали.

Когда три года назад Хьюго отвезли в интернат, в доме словно погас свет. Когда мы сидели за ужином, никто из нас не мог смотреть на пустой стул напротив меня. Комфортный четырехугольник превратился в неустойчивый треугольник. Мама больше не скрывает, что он ее любимец. Теперь Хьюго десять лет, а когда ему было восемь, в его школу приехали специалисты из Британского лыжного клуба для инвалидов. Я до сих пор помню мамин восторг, когда она рассказывала нам с папой, что они отобрали только трех учеников для подготовки к Параолимпийским играм.

– Угадайте, кого они выбрали!

Я хочу, чтобы мама смотрела на меня с такой же гордостью, но в моей школе мы занимаемся спортом лишь сорок пять минут в неделю. Пока мы все переоденемся в спортивную форму и выбежим на поле для лакросса, уже пора возвращаться в раздевалку. Я не ревную к Хьюго, вовсе нет. Я очень жду его приезда в конце недели и особенно люблю, когда мы с ним что-то готовим на кухне. Например, яблочный крамбл и пирог с курятиной для воскресного ланча. Часто мы представляем, будто демонстрируем наше умение в телевизионном шоу. Хьюго говорит, что хочет стать, когда вырастет, диктором или ведущим теледебатов. Я улыбаюсь и вспоминаю, как однажды, когда мы готовили булочки с изюмом, Хьюго перепутал и принял за молоко банку с мясной подливкой, стоявшую в холодильнике. Мы завывали от смеха, в миске прыгали кусочки куриного жира, а Хьюго говорил: «Знаете что? Вот так не надо это делать».

Мы долго гуляем у озера, и Хьюго обещает не говорить маме с папой, что я курю, хотя и не советует мне это занятие, потому что тогда у меня пожелтеют зубы. Он посмеялся, когда я сказала ему, что хочу играть с Джейни в джазе, когда подрасту, и курить марихуану.

Когда он уезжает, я страдаю от одиночества, а дом погружается во мрак. Я не могу заснуть, встаю, бреду к гардеробу, открываю дверцу. На полке под свитерами спрятана бутылка вина. Как-то вечером, после школы я стянула ее с кухни Джейни и сунула в свой рюкзак. Джейни даже и не заметила. Не помню, наказали ее тогда родители или нет.

На цыпочках я спускаюсь на кухню, выдвигаю ящик с ножами и вилками. В темноте нашариваю штопор. Беру. Тихонько возвращаюсь к себе.

Ввинчиваю штопор в пробку, откупориваю бутылку. Наливаю золотистую жидкость в стакан. Осторожно пробую. Вино легко втекает в меня, и я ощущаю тепло во всем теле. Еще глоток, и я зажмуриваю глаза, ощущая новый прилив тепла и солнечного света. Теперь мне лучше. Мне хорошо. Еще глоток. И еще. Вскоре все мои тревоги поблекли: ну и что, что кончились карманные деньги, что меня на месяц запрут дома – какая это все ерунда… Боль в щеке, оставшаяся от маминой оплеухи, исчезла. Не могу объяснить, как это и почему, но я ощущала себя посторонней, словно я не принадлежала к нашей семье. Иногда мне казалось, что мама меня ненавидит. Я закрываю глаза и пытаюсь стереть из памяти те слова, что подслушала, сидя на нижней ступеньке на лестнице: «Трудно не любить Хьюго больше».

Я допиваю стакан и наливаю себе еще. Я улыбаюсь и больше не страдаю от одиночества. Вино уносит меня в счастливое место, далеко-далеко от дома.

9

@Гато-о-Шоколад.

Ланч сегодня!

Чоризо & Каннелони – фасолевый суп вместе с нашим прославленным шоколадом.

Как вкусно!

Я работаю в Белсайз-Парк в кафе «Гато-о-Шоколад». Белсайз-Парк – маленький анклав в конце Белсайз-Лэйн, малоизвестная часть Лондона, куда, к счастью, почти не забредают туристы. Что мне нравится в этой деревне – то, что большинство лавок и кафе независимые. Тут есть своя прачечная, семейный зоомагазин, лавка деликатесов, где продают умопомрачительной вкусноты сыры, салаты и паштеты. И все это в стороне от популярных маршрутов, а мне нравится жить в таких местах.

Когда я вхожу в кафе, меня радушно встречает знакомый запах свежего чесночного хлеба с розмарином и зимнего супа, который варится на плите. Я прохожу мимо стола, где разложены кулинарные книги в твердом переплете и соблазнительных суперобложках, на которых изображены карри из Индии, паста домашнего приготовления и рыба, маринованная на травах из Италии, мясо для барбекю из Австралии и британские пироги с золотистой корочкой.

На стеллажах, обрамляющих две стены кафе, лежат и другие книги по кулинарии. На одном стеллаже книги разделены по секциям – овощи, сыр, мясо, выпечка, хлеб, кофе, вечеринки, здоровье, детские книги, специи и травы. Стеллаж у противоположной стены разделен на страны.

Наша кухня в одной стороне кафе, можно сказать, прилеплена сбоку. Она маленькая, вся в белом кафеле, с современной, со множеством функций плитой и духовым шкафом; на крючках висят медные сковороды; еще у нас есть старомодный миксер и белые фарфоровые горки для выпечки. На доске мы пишем каждый день меню ланча. У нас пять маленьких столов на двух-трех человек и большой стол на шесть персон, который стоит возле стены с изображениями лобстеров, перца чили, тарелок с супом и оливкового масла в бутылках. Еще есть мягкий диван, на котором клиенты обожают сидеть с капучино и книгой. И есть стеллажи, где продаются журналы «Шеф-повар», оливковое масло разных сортов и красное вино, произведенное во Франции на собственном винограднике моего босса.

На кухне я работаю вместе с Мэри-Джейн. Ей под шестьдесят, и она трудится здесь уже десять лет, со дня открытия этого кафе. Она приехала с острова Св. Елены, крошечного тропического островка в южной части Атлантического океана, знаменитого тем, что там жил в изгнании и умер Наполеон. Она маленькая, полная, с копной густых темных волос и решительной походкой. Когда почти четыре года назад я пришла устраиваться на работу к Жану, она стояла в своем цветастом фартуке с каменным лицом возле раковины и уж точно не светилась радушием. «Мэри-Джейн – наша гордость, – заверил меня Жан и подмигнул ей, что она благополучно проигнорировала, – но она не очень умеет… – он щелкнул пальцами, – вести беседы». – Мэри-Джейн отмахнулась от него как от назойливой мухи, но я заметила, что они тепло относятся друг к другу.

Она что-то буркнула, когда я поздоровалась с ней, потом подошла ко мне с ложкой. «На, пробуй!» Я попробовала и выставила вверх большой палец, потому что вкус был восхитительный.

Как и у меня, у Мэри-Джейн не было никакого профессионального опыта, когда она начала тут работать. Ее страсть к кулинарии перешла к ней от ее бабки, которая любила печь. Она славится своими фруктовыми тортами и кокосовыми пальчиками – коржами свежего бисквита, нарезанными полосками и обвалянными в сахарной пудре и кокосовой стружке. Бабушка жила вместе с семьей. Отец Мэри-Джейн был фермером, выращивал фрукты и овощи. Когда Мэри-Джейн рассказывает о детстве, ее глаза загораются, и она часто хихикает как девочка. «Папа выращивал бананы, Полли. Субботним утром мы помогали срывать их с деревьев и связывать веревочкой. Потом мы вешали связки на седло осла. У нас были прекрасные ослики, я даже помню до сих пор их клички, – она улыбнулась, словно в тот момент стояла возле бананов, – Принц, Вайолет и Нед. Были у нас и гуавы: они росли сами по себе, и бабушка делала из них лучшее в мире желе. Мы мазали его на поджаренный хлеб после школы».

– Вот найди еще себе такого босса, который стал бы каждый день варить тебе кофе! – смеется Жан, когда я пишу на доске меню. Он стоит в синем фартуке возле машины для капучино. Жану не так давно стукнуло пятьдесят, у него темно-русые волосы и пристальный взгляд; он высокий, тренированный, потому что каждый день плавает.