Лора Флоранд - Француженки не терпят конкурентов Страница 11

Внезапно она улыбнулась. Погруженный в свои мечты, он не сразу осознал, что она не может улыбаться ему, поскольку еще не попробовала его пирожное. В нем зашевелилось смутное опасение. Ее улыбка пробуждала настоящую тревогу.

Она отвернулась, переключив внимание на ковшик с горячим шоколадом. Но разве такой поворот не мог означать, что она сменила гнев на милость? На худой конец, поворот мог выразительно продемонстрировать осознание физической близости и желание уклониться от нее.

Филипп взглянул на ее склоненную головку, черные блестящие волосы, легкую улыбку, украсившую ее лицо. Казалось, она полностью поглощена приготовлением шоколада. Безупречно наманикюренной рукой с ноготками цвета розового шампанского, чей оттенок гармонировал с блеском ее губ, она помешивала деревянной ложкой шоколадный напиток в ковшике.

Как ни странно, вид Магали неожиданно пробудил в нем чувство сильного голода. Разумеется, сладости в его жизни хватало с избытком уже от одних только дегустаций продукции. И почти наверняка его изделия отличались как более высоким качеством, так и, безусловно, превосходящим по исполнению – до совсем идеального – внешним видом, высокомерно подумал он.

Она подняла ложку, поблескивающую расплавленным шоколадом. Густым и безупречно однородным. Вероятно, этот напиток готовился со сливками из отличного черного шоколада, поэтому его тягучие капли медленно стекали с ложки. Аромат сулил блаженство. Шоколад со сливками и… какие же туда добавили специи? Как странно, что он не смог с ходу распознать их? Обычно по одному только запаху он мог определить, откуда привезли корицу – из Шри-Ланки или с Мадагаскара.

– Enfin, bon[26], – снисходительно произнесла она, – если вы считаете, что мне следует извиниться за грубость, то, возможно, лучше в качестве извинения я предложу вам ответное угощение.

Сделав еще три круговых движения ложкой, она окунула в шоколад черпачок и налила густую шелковистую и ароматную жидкость в пиалку.

Взяв чашечку в руки, она протянула ее ему. С легкой загадочной улыбкой.

Сердце Филиппа забилось, выстукивая тревожную барабанную дробь. Он перевел взгляд с чашечки на лицо чаровницы. Почему же у него возникло ощущение того, что если он выпьет этот напиток, то превратится в жабу?

Это было глупо. Безусловно.

Он начал поднимать руку ей навстречу. Его пальцы уже чувствовали тепло, исходящее от донца пиалушки.

Она назвала его пирожное приторной сладостью… и с презрительной насмешкой помянула его фирменные макаруны… Но оскорбительнее, гораздо оскорбительнее прозвучал ее ледяной, равнодушный отказ на его предложение: «Non, merci». Пренебрежительный… безоговорочный отказ. Разворот и молчаливый уход, ее каблучки цокали так, словно она прошлась ими по его сердцу.

Рука Филиппа отдернулась от манящего тепла.

– Non, merci, – небрежно произнес он, словно эта пиалка ни в малейшей степени не привлекала его.

Неужели его лицо выглядело таким же обиженным, когда она отвергла его предложение? Словно он получил незаслуженную пощечину? Putain![27] Он надеялся, что научился скрывать свои чувства. Ведь он уже не ребенок.

Он улыбнулся ей.

Ее глаза прищурились и метнули искры, обжигающие его кожу. Он осознал, что их плохое начало готово стать еще хуже, но это ему уже нравилось. Чтобы сделать свое ледяное оскорбление кристально ясным, он так же молча развернулся и вышел вон.

Когда он выходил из кафе, его проводил лишь звон серебряного колокольчика.

Затылок у него покалывало, точно его голова все-таки подверглась колдовским чарам.

Он мельком взглянул на застекленную витрину с черепами на колах. Однако ему повезло больше других! Далеко не каждому удается выбраться из избушки Бабы Яги целым и невредимым.

Но почему же он испытывал неуверенность в том, что хотел уйти?

Глава 5

Магали хмуро взирала на череп, спрятавшийся за курьей ножкой, когда в кафе со свежим ветерком впорхнули ее тетушки. Странно, череп свалился с одного из тех колов, на которых она сама закрепляла эти охранные атрибуты.

– Вероятно, это добрый знак, – радостно заявила Женевьева. – Он подсказывает, что для этого кола нам нужен череп другого принца. Ну разве же нам не сопутствует удача? Один королевич как раз упорно навязывает нам свое общество.

Эша выглядела задумчивой. Магали недовольно сморщила нос. Она отдавала себе отчет в том, что хочет как-то заставить Филиппа Лионне пожалеть, что он принял ее за деревенскую простушку, но почему-то ей вовсе не хотелось увидеть его череп на колу. Если она попросту снесет ему голову, у него не будет возможности вымолить прощение.

Ни Эша, ни Женевьева, видимо, не осознавали, что его мольбы о прощении или его череп на колу относятся к царству фантазии. И что в реальности вторжение этого «королевича» может стать концом их мира.

Что, если он завоюет их остров? Что, если они потеряют всех своих habituйs? Что, если все туристы, которые могли бы в ином случае забрести в их конец улицы, будут останавливаться в его кондитерской? Фирменная кондитерская Лионне. Это имя наверняка способно застопорить уличное движение. Что, если их кафе зачахнет? И что будет, если тетушка Женевьева не сможет заплатить налоги за этот дом, давно подаренный ей одной подругой, и им вдруг придется убираться с острова?

Всякий раз, озадачиваясь этими страшными вопросами, Магали испытывала физические страдания. А после прихода сюда Филиппа она уже не могла думать ни о чем другом.

Где-то в глубине души у нее таилась мысль, что ее могут лишить и этого дома. Разве могла она приобщиться к жизни Парижа? Ведь даже француженка она была лишь отчасти. Родилась в Америке, а потом всю жизнь ее таскали, как чемодан, туда-сюда, забрасывая то в лавандовые поля Прованса, то в нью-йоркскую Итаку. И все благодаря браку, заключенному на небесах ее родителями. Благодаря тому, что один пасечник полюбил девушку с лавандовых полей. Только вот он был начинающим ученым-энтомологом с амбициями из Корнеллского университета в Итаке, а верность ее матери родным лавандовым полям в Провансе была настолько велика, что она – и это не фигура речи – не могла жить без них.

Любовь, соединившая два мира. И соединившая их. Боже милостивый, неужели им удалось соединить разные континенты? Беременность Стефани Шодрон вдалеке от родителей и драгоценных лавандовых полей протекала весьма нелегко. Когда Магали было всего шесть месяцев от роду, Стефани улетела с дочерью домой. Отец последовал за ними два месяца спустя, едва закончив курс в Корнелле, и провел с ними лето в Провансе. Ее мать решила сделать еще одну попытку и в конце августа перебралась обратно на Итаку. Так они и жили на два мира.

Начиная с американского детского сада и до получения степени бакалавра во Франции, в одной школе Магали удалось проучиться лишь четыре полных года, хотя и с перерывами.

И Магали справлялась с такой жизнью легко. Даже, можно сказать, превосходно. Родители очень гордились ее успехами, они, не стесняясь, хвалились своим многосторонним культурным ребенком, который мог без малейшего замешательства переселяться из одного мира в другой. Она свободно говорила на двух языках, и оба они стали для нее родными. У нее развилось очень сильное чувство обособленности, оторванности от реальной жизни. Поскольку в любом обществе она постоянно чувствовала собственную исключительность.

Первый раз, вернувшись в семь лет в старую школу после года жизни в другой стране, она испытала особое волнение. Ей казалось, что, как только она вернется к старым друзьям, все будут очень рады и опять станут вместе играть, и все будут любить ее, и всем будет очень весело. Но все получилось вовсе не так, как она ожидала. Ее мир взорвался, распался на части. Точно она была кусочком, выброшенным из мозаичной картинки, хотя в той картинке почти ничто не изменилось; она продолжала прекрасно расти и изменяться, и сама Магали росла и менялась, а когда попыталась занять свое старое местечко в мозаике, то… у нее ничего не получилось. Вновь и вновь она пыталась обуздать себя, стараясь втиснуться на свое прежнее место. Но поскольку ей часто приходилось выпадать из одного мира, перелетая в другой, тонкие мирские связи рвались и слабели, ведь те, кого ей приходилось покидать, тоже понимали, что она вряд ли сможет оказаться поблизости, когда подружку бросит приятель или даже просто захочется сходить с кем-то в кино.

В восемнадцать лет ей удалось найти две родственных души, которые никуда не переезжали уж без малого сорок лет: ими оказались ее тетушки Женевьева и Эша. Магали давно знала об их существовании, в том числе благодаря неизменным коробочкам шоколадных конфет. Они прибывали дважды в год, на день ее рождения и на Рождество, прямо из Парижа, с незыблемым постоянством, вне зависимости от того, где Магали находилась – в Провансе или в северной части штата Нью-Йорк. Печать на коробке изображала летящую на фоне луны ведьмочку. И эта ведьмочка выглядела так, будто оригинал печати нарисовали простой шариковой ручкой, и сама угловатая и загадочная фигурка выглядела так же угловато и загадочно, как почерк ее создательницы в письмах.