Башир Керруми - Красная пелена Страница 13

Меня от вратаря отделяло метров двадцать. Я ударил по мячу сухим, слегка резаным и мощным ударом – с такой силой я никогда раньше не бил. Чтобы обойти стенку, я метил в левый верхний угол. Мяч пролетел по траектории, напоминающей траекторию ракеты, слегка задел верхнюю перекладину и упал в сетку ворот.

Мы выиграли.

Товарищи бросились меня поздравлять. У меня же в голове билась одна-единственная мысль: «Возможно, сегодня я лягу спать в тепле и не на голодный желудок, а завтра мне помогут найти работу». Эта мысль согревала, но я не собирался впадать в эйфорию. Я понимал, что мне следует хранить холодный рассудок.

На обратном пути игроки, болельщики и комендант шумно выражали свою радость, а я снова уснул.

В тот же вечер комендант устроил товарищеский ужин, на котором я был главной достопримечательностью. Все вокруг изумлялись моей молодости, моему росту и моей безмятежности.

Один рабочий сказал мне:

– Ты классно играешь! Тебе надо в спортивную секцию!

Перед тем как мы сели за стол, комендант произнес хвалебную речь в мою честь. Потом всем раздали награды – пластиковые пакеты с продуктами: кофе, рисом, медом, печеньем и тому подобным.

Ужин проходил шумно и весело. Я устал от него еще больше, чем от матча.

Наконец комендант отвел меня в мою комнату.

Она была маленькой и очень чистой, явно недавно отремонтированной. Из всей мебели здесь имелось: раковина справа от двери, деревянная кровать возле стены и небольшой комод.

Стоя возле большого окна без занавесок и глядя на бежевого цвета стены, я со страхом думал: неужели мне предстоит застрять в этой комнатушке навсегда? Или мой путь приведет меня куда-то еще? Но куда?

Я слишком устал, чтобы долго размышлять над этими вопросами. Но прежде чем погрузиться в глубокий сон, я успел уловить мелькнувшую в мозгу ясную мысль. Выход из любого положения найдется всегда. Все зависит от меня. Я ни от кого не завишу. И у меня есть крыша над головой.

На следующий день мне предложили работу на стройке. Начинать надо было в ближайший понедельник.

Работа была очень тяжелой.

В первый же день я дважды поранился. В первый раз, поднимая балку, пропорол гвоздем руку. Во второй раз, разбивая молотом стену, уронил себе на ногу камень. Меня пронзила острая боль, как при вывихе. Возвращаясь домой, я вопрошал сам себя: в какой ад я угодил? От усталости я еле шевелился. Одна мысль о том, что завтра – и всю неделю – мне предстоит повторение этого кошмара, на меня нападала безысходная тоска. Может, бросить все это? Но как тогда жить? Чем платить за жилье? Я продолжал размышлять над своим будущим и постепенно пришел к выводу, что мне надо поискать другую работу – не такую выматывающую.

И вдруг меня осенило. А что, если обратиться к коменданту? Пусть поговорит с остальными рабочими и убедит их давать мне работу полегче. Аргумент у меня был самый простой: если комендант хочет, чтобы я забивал голы, он должен меня беречь. Дойдя до общежития, я прямиком направился к нему в кабинет. Он принял меня очень тепло, начал расспрашивать, как у меня прошел день. Я все ему рассказал, намеренно сгущая краски, и под конец открыто попросил уговорить начальника стройки не нагружать меня самой тяжелой работой, иначе я не смогу успешно играть в футбол. Он прямо-таки вскипел от ярости. И сказал, что сегодня же вечером поговорит с начальником стройки – своим хорошим знакомым – и что все устроится.

Действительно, на следующий день мне поручили не такую сложную и физически не такую трудную работу.

Прошло несколько недель. За это время я познакомился с молодым – лет двадцати пяти – тридцати – марокканцем, место которого занял в футбольной команде. Мы сразу прониклись взаимной симпатией. Во время нашего разговора он сказал, что, если я недоволен своей нынешней работой, он может устроить меня мойщиком посуды в ресторан, где трудится сам. Я радостно согласился и попросил его отвести меня к владельцу.

Уже со следующей недели я начал мыть посуду в ресторане. Обстановка здесь была совсем другая. Работа оказалась более монотонной, чем на стройке, и гораздо более утомительной, особенно в обеденное время. Но все эти недостатки искупались тем, что около трех часов пополудни наступал благословенный миг – я садился напротив нашей молоденькой кассирши, голубоглазой и белокурой, и пил кофе с молоком, краешком глаза разглядывая ее. Я восхищался ею, как восхищаются прекрасной картиной в музее. Почему я вспомнил о картине? Потому что образ этой девушки преследовал меня днем и ночью и оставался единственным, что примиряло меня с окружающим миром и человечеством.

Из лишенных корней небес

Родились солнце и луна,

Родились свет и тень,

Родился жизни сок

И страсть к творению

Меж пламенем и горькими слезами.

Через пару дней она, разгадав мою хитрость, стала посматривать на меня с дружелюбным лукавством. Наверное, решила, что я хочу за нею приударить, тогда как на самом деле ни о чем подобном я даже не помышлял. Мне просто хотелось смотреть на нее, пить глазами ее красоту. В каком-то смысле она была моим солнцем – тем самым солнцем, что согревает вас своими живительными лучами.

Зато вечером, возвращаясь в общежитие – благодаря своим футбольным успехам я стал здесь местной знаменитостью, – я снова чувствовал себя запертым в гетто.

Да, в гетто, мало чем отличающемся от того, из которого я вырвался, сбежав из Орана. Никаких книг, никаких интересных собеседников. Меня окружали люди по большей части неграмотные или, в лучшем случае, невероятно ограниченные. О чем они могли говорить? О работе, о семье, о футболе… Всякий раз, столкнувшись с кем-нибудь из них, я приходил в свою комнату и без сил опускался на стул. Мне требовалось время, чтобы хоть немного прийти в себя…

Как-то воскресным днем я сидел на скамейке в парке и в сотый раз перечитывал тоненькую книжку стихов, с которой не расставался. Я заучивал наизусть пару-другую строф, заодно размышляя о своей судьбе. Что мне делать? Оставаться здесь или вернуться во Францию?

Вдруг мимо прошла та самая кассирша. Она увидела меня, повернулась и подошла ближе. Я так растерялся, что не мог выдавить из себя ни слова – да и на каком языке? По-голландски я не говорил, по-французски – еле-еле. И что-то подсказывало мне, что она не знает арабского. Поэтому я просто ей улыбнулся.

Она подошла к скамье. Я поднялся ей навстречу и протянул руку. К моему изумлению, она поцеловала меня в губы. От неожиданности я совсем ошалел. Подозреваю, что на протяжении нескольких секунд на моем лице последовательно сменились все цвета радуги. Стоит ли упоминать, что из головы у меня вылетели даже те немногие французские слова, которые я знал? Она заметила мое смущение и поцеловала меня еще раз, на сей раз долгим поцелуем. В этот миг со мной произошло какое-то волшебное превращение, и я уже сам потянулся к ней губами. Когда мы сели на скамью, я спросил:

– Ты говоришь по-французски?

– Немножко, – ответила она.

– Как тебя зовут?

– Анна.

Я назвал свое имя. Мне пришлось повторить трижды, чтобы она сумела его правильно воспроизвести. Затем между нами завязалась совершенно сюрреалистическая беседа. Каждый из нас произносил одно, максимум два слова, надеясь, что второй поймет, что имеется в виду. Я бы сказал, что мы вели «символический разговор».

Зато наши взгляды были красноречивее любых слов. Я смотрел ей прямо в глаза, и она отвечала мне тем же. В ее зрачках вспыхивали искры искреннего чувства. Потом настал миг, когда я больше не мог сдерживаться. Я обнял ее за талию и привлек к себе, тем самым положив конец нашей странной беседе, состоявшей из междометий. Я обнимал и целовал ее. Мне было легко, все заботы и печали исчезли без следа. Я вдруг понял, что такое счастье. Давно я не испытывал ничего похожего. Давно, а может быть, никогда. Это было глубокое и сильное чувство. Мне казалось, что у меня больше нет тела – я парил в нематериальном и сладостном мире.

Вдруг она оторвалась от меня, посмотрела на часы и сказала:

– Мне пора.

Затем поцеловала меня в последний раз и ушла к остановке трамвая.

Я остался, и меня охватила грусть. Постепенно возвращались все черные мысли, все заботы и тревоги.

К тому моменту, когда я вернулся в общежитие, во мне уже созрело решение. Я должен уехать. Я еще не знал, куда и когда я поеду, но одно понял наверняка: мне надо получить профессию.

Возможно, мне удастся поступить на учебу, используя свой футбольный талант?

Но на следующий день, когда настал час моего благословенного отдыха, я с удивлением обнаружил, что созерцание кассирши больше не доставляет мне никакого удовольствия. Я просто пил свой кофе с молоком, но не испытывал к девушке никаких чувств.

Наверное, дело было в том, что, стоило мне задуматься о ней, как в голову лезли самые печальные мысли. Вот почему я стал ее избегать. Из отвлеченного прекрасного образа она превратилась в живую женщину. Она мне нравилась, но я понимал, что нас с ней разделяет слишком много непреодолимых барьеров.