Джон Кутзее - Медленный человек Страница 14

Спасать от чего? Он не может этого сказать – пока не может. Но в первую очередь он хочет спасать Драго, готов заслонить его от удара молнии завистливых богов, подставив собственную грудь.

Он подобен женщине, никогда не рожавшей, которая теперь, когда стала слишком стара для этого, вдруг страстно жаждет материнства. Достаточно страстно, чтобы украсть чужого ребенка, – да, просто безумно.

Глава 12

– Как дела у Драго? – спрашивает он Марияну как можно более небрежным тоном.

Она с унылым видом пожимает плечами.

– В этот уик-энд он поедет со своими друзьями на пляж Тункалулу. Вы так это говорите – Тункалулу?

– Тункалилла.

– Они едут на мотоциклах. Буйные друзья, буйные парни. Девочки тоже – вы просто не поверите, такие молодые. Я рада, что вы говорите с ним на прошлой неделе. Говорили.

– Это пустяки. Всего лишь несколько отеческих слов.

– Да, он получает мало отеческих слов, как вы говорите, в этом его проблема.

Впервые она критикует отсутствующего мужа. Пол ждет продолжения, но это все.

– В этой стране мальчику нелегко расти, – осторожно отмечает он. – Преобладает климат мужественности. Мальчик испытывает сильное давление: нужно показать себя с наилучшей стороны в мужских делах, в мужском спорте. Быть сорвиголовой. Рисковать. Вероятно, там, откуда вы родом, все иначе.

«Там, откуда вы родом».

Теперь, когда слова прозвучали, они кажутся исполненными снисхождения. Почему бы мальчикам и не быть мальчиками там, откуда Йокичи родом? Что он знает о том, какие формы принимает мужественность в Юго-Восточной Европе? Он ждет, что Марияна его поправит. Но ее мысли где-то далеко.

– Что вы думаете о школе-интернате, мистер Реймент?

– Что я думаю о школе-интернате? Я думаю, что она может быть очень дорогой. Я также думаю, что будет ошибкой – большой ошибкой – верить, что в закрытых учебных заведениях за молодыми людьми следят день и ночь, чтобы с ними не случилось плохого. Но в подобном заведении можно получить хорошее образование, это несомненно, во всяком случае – в лучших школах-интернатах. Это для Драго? Но вы узнали о стоимости? Это вам следует сделать прежде всего. Плата за обучение может быть высокой, абсурдно высокой, просто астрономической.

Он недоговаривает следующее: такой высокой, что туда не поступить детям, чьи отцы зарабатывают на жизнь сборкой автомобилей. Или чьи матери ухаживают за престарелыми.

– Но если вы говорите об этом серьезно, – продолжает он, чувствуя, насколько безрассудны его слова, но не в силах остановиться, – и если сам Драго действительно хочет туда поступить, я мог бы помочь с финансами. Мы могли бы считать, что это ссуда.

На минуту воцаряется молчание. Итак, думает он, все сказано, пути назад нет.

– Мы думаем, может быть, он смог бы получить стипендию – со своим теннисом и всяким таким, – говорит Марияна, которая, кажется, не восприняла его слова и то, что за ними стоит.

– Да, конечно, можно получить и стипендию, вам нужно узнать.

– Или мы можем взять ссуду. – Теперь, по-видимому, до нее дошло эхо его слов, и ее чело наморщилось. – Вы сможете одолжить нам деньги, мистер Реймент?

– Я могу одолжить вам деньги. Без процентов. Вы можете вернуть, когда Драго начнет зарабатывать.

– Почему?

– Это вложение в его будущее. В будущее всех нас.

Она качает головой.

– Почему? – повторяет она. – Я не понимаю.

Сегодня она снова взяла с собой Любу. Девочка вытянулась на диване, свесив руки; на ней темно-красный фартучек, одна нога в алом чулке, другая – в темно-красном. Ребенка можно принять за куклу, если бы не пытливые черные глаза.

– Конечно же, вы должны знать, Марияна, – шепчет он. Во рту у него пересохло, сердце бешено колотится, ему страшно, и он испытывает такое волнение, словно ему шестнадцать лет. – Конечно, женщина всегда знает.

Марияна снова качает головой. Кажется, она на самом деле озадачена.

– Не понимаю.

– Я скажу вам наедине.

Она что-то шепчет ребенку. Люба послушно берет свой маленький розовый рюкзачок и отправляется на кухню.

– Ну вот, – произносит Марияна. – Теперь говорите.

– Я люблю вас. Вот и все. Я люблю вас и хочу что-нибудь вам дать. Позвольте мне.

В книгах, которые его мать выписывала из Парижа, когда он был еще ребенком, и которые прибывали в коричневых бандеролях с гербом «Librairie Hachette»[10] и с марками, на которых красовалась голова суровой Марианны во фригийском колпаке, – книгах, над которыми его мать вздыхала в гостиной в Балларэте, где всегда были закрыты ставни – либо от жары, либо от холода, и которые он втайне читал после нее, пропуская неизвестные ему слова (это чтение шло в русле вечного поиска, что именно может доставить ей удовольствие), – так вот, в этих книгах было бы написано, что губы Марияны презрительно скривились или даже что ее губы презрительно скривились, в то время как глаза блестели от тайного ликования. Но когда детство осталось позади, он утратил веру в мир «Hachette». Если когда-либо и существовал – в чем он сомневается – свод внешних проявлений движений души, усвоив который можно безошибочно читать мимолетные чувства по губам и глазам, то теперь он исчез, унесенный ветром.

Повисает тишина, а Марияна не делает ничего, чтобы ему помочь. Но, по крайней мере, она не поворачивается на каблуках. Независимо от того, кривит ли она губы или нет, она, судя по всему, готова слушать дальше это странное, удивительное признание.

Что ему следует сделать – так это, несомненно, обнять женщину. Грудь к груди – и она уже не сможет неверно его понять. Но чтобы обнять ее, он должен отставить в сторону нелепые костыли, которые позволяют ему встать; а как только он это сделает, он будет еле ковылять, может быть, даже упадет. Впервые он видит смысл в искусственной ноге – ноге с механизмом, благодаря которому освобождаются руки.

Марияна машет рукой, словно протирает оконную раму или встряхивает кухонное полотенце.

– Вы хотите заплатить, чтобы Драго поступил в школу-интернат? – спрашивает она, и чары рассеиваются.

Это действительно то, чего он хочет, – заплатить за образование Драго? Да. Он хочет, чтобы у Драго было хорошее образование, а затем, если он не откажется от своих честолюбивых планов, если море действительно у него в сердце, – чтобы он стал морским офицером. Он хочет, чтобы Люба и ее старшая сестра тоже выросли счастливыми и осуществили то, чего желают их сердца. Он хочет защитить всех этих детей щитом своей благотворительности. И он хочет любить эту превосходную женщину, их мать. Это прежде всего. За это он заплатит чем угодно.

– Да, – отвечает он. – Именно это я и предлагаю.

Она встречается с ним взглядом. Хотя он бы в этом не поклялся, но ему кажется, что она краснеет. Потом быстро выходит из комнаты. Через минуту Марияна возвращается. Она сняла красную косынку, волосы рассыпались. Она держит за руку Любу, в другой руке – розовый рюкзачок. Она что-то шепчет ребенку на ухо. Девочка, сунув в рот большой палец, поворачивается и смотрит на него с любопытством.

– Мы должны идти, – говорит Марияна. – Спасибо вам. – И в мгновение ока они исчезают.

Он это сделал. Он, пожилой человек с узловатыми пальцами, признался в любви. Но осмелится ли он хоть минуту надеяться, что эта женщина, на которую он, ничего заранее не обдумав, не колеблясь, возложил все свои надежды, ответит ему взаимностью?

Глава 13

На следующий день Марияна не приходит. Не появляется она и в пятницу. Тучи, которые, как он думал, исчезли навсегда, возвращаются. Он звонит Йокичам домой, слышит на автоответчике женский голос, но это не голос Марияны (чей? другой дочери?).

«Это Пол Реймент, – говорит он. – Не могла бы Марияна мне позвонить?»

Звонка не последовало.

Он садится писать письмо.

«Дорогая Марияна, – пишет он, – боюсь, что вы меня неправильно поняли».

Он зачеркивает «меня» и пишет: «смысл моих слов». Но какой такой смысл могла она неправильно понять?

«Когда я впервые вас встретил, – пишет он, начиная новый абзац, – я был в тяжелом состоянии».

Что неверно. Быть может, его колено было в тяжелом состоянии, но не он сам. Если бы он знал, каким словом описать свое состояние, когда он познакомился с Марияной, он бы также знал и смысл своих слов – каков он сегодня. Он зачеркивает «тяжелом». Но что написать вместо этого?

Пока он размышляет, звонят в дверь. Его сердце начинает радостно биться. Значит, это трудное слово да и трудное письмо в конце концов не понадобятся?

– Мистер Реймент? – звучит голос в домофоне. – Это Элизабет Костелло. Могу я с вами поговорить?

Элизабет Костелло – кто бы она там ни была – требуется немало времени, чтобы подняться по лестнице. Когда она добирается до двери, то тяжело дышит. Пожалуй, ей за шестьдесят – скорее около семидесяти, нежели шестьдесят с небольшим. На ней шелковое платье в цветочек. Сзади такой глубокий вырез, что видны довольно мясистые плечи в малопривлекательных веснушках.