Антония Байетт - Детская книга Страница 154

Олив и Хамфри сидели за завтраком в Лондоне и читали рецензии. Они захлебывались восторгом. «Таймс» указала, что «Том-под-землей», как и «Питер Пэн», использует старые театральные формы – пантомиму, балет – новыми способами. «Питер Пэн» был спектаклем для детей, скрывающим в себе глубину, открывающим скрытые истины о детстве и материнстве. «Том-под-землей» был спектаклем для взрослых, хоть и принял форму древних волшебных сказок, «Страны под холмом», в сочетании с вагнеровскими образами черных гномов и персонажами современной угледобычи. Постановка сочетала магию «Питера Пэна» с чем-то темным, германским, с яркой, насыщенной чернотой и безумием мира кукол и марионеток. Критик даже процитировал эссе фон Клейста о превосходстве марионеток и их чистых жестов. Что-то в этом роде и чувствовали вчера вечером околдованные зрители.

– Ты героиня, – сказал Хамфри и поцеловал жену.

– Я все пытаюсь понять, куда делся Том.

– Он вечно куда-то уходит сам по себе. Он не любит толпу. Он всплывет.

– Да, я тоже так думаю.

Они сели на поезд и вернулись в «Жабью просеку».

На рассвете Том достиг края города. Он увидел звезды и край лондонской дымовой траурной завесы, и вышел из-под нее, и увидел, как восходит солнце над Северным Даунсом, и пошел вверх. Он знал пути, которыми гуртовщики гнали стада, и заросшие, брошенные дороги Даунса и Уилда. Он остановился у колоды, из которой поили лошадей, набрал воды в ладони и напился. Вода была очень холодная. Год только начался, но снега еще не было, и земля не размокла. Том вышел на дорогу, ведущую домой. Он дойдет туда за день или около того. В лавке деревни Барсучий Холм он купил краюху хлеба.

Приехала журналистка из журнала «Леди», чтобы взять интервью у Олив. Журналистка описала «Жабью просеку» в лучах зимнего солнца:

Она живет в доме, идеальном для писателя: одновременно чарующем и очень реальном. Мне показалось, что в названии «Жабья просека» есть что-то ведьминское, но хозяйка меня тут же просветила. Оказалось, что название «Жабья просека» происходит от жаб и старого кентского слова, означающего «лужайка». И никаких ведьм! Это прекрасный, приятный дом, с яркими, необычными горшками и плошками, с современной мебелью ручной работы, однако выглядящей так, словно ей сотни лет. Здесь есть красивый газон – подходящее место для детских игр, – а рядом с ним вполне таинственный лес. У миссис Уэллвуд семеро детей – от школьников до молодых мужчин и женщин. Все они имели честь и удовольствие стать первыми слушателями завораживающих сказок миссис Уэллвуд! В доме на каждом шагу видны следы их присутствия – биты и мячики, модели и учебники; конечно же, этих детей не изгоняли в детскую и никто не требовал, чтобы их было видно, но не слышно.

Мы поговорили о восхитительных плодах фантазии миссис Уэллвуд – Сильфе и Гаторне, и о чудесной актерской игре мисс Бреттл и мастера Торнтона в этих ролях. Понравилось ли миссис Уэллвуд решать нелегкую задачу – работать с неживыми актерами: куклами в человеческий рост и крохотными марионетками? Она с энтузиазмом отозвалась о новаторском освещении мистера Штейнинга, о талантах семьи Штерн из Мюнхена.

Журналистке не хотелось покидать очаровательный домик. Виолетта напоила ее кофе, а Хамфри отвез на станцию.

– Ви, как ты думаешь, где Том?

– Ходит где-нибудь. Как всегда.

– Эта женщина хотела с ним поговорить.

– Наверняка его потому и нету. Он, конечно, не от мира сего, но понимает, что именно сейчас лучше залечь на дно.

Том сделал неожиданный привал. Он наткнулся на сарай на краю вырубки, среди полей, покрытых стерней, вошел и увидел дрова и тюки соломы. Он распростерся на соломе и стал слушать мышиный шорох и карканье грачей в лесу.

Он уснул без снов, а когда проснулся, не сразу понял, где он и почему. На него мрачно смотрел человек с серо-белой пышной бородой, в приплюснутой шляпе.

– Извините, – сказал Том. Собственный голос показался ему странным. – Я ничего плохого не сделал.

– А я вроде и не говорил, что сделал.

– Я сейчас пойду.

– Куда это?

Они вышли на склон холма и поглядели на горизонт.

– Вон туда, я думаю. Мне надо в «Жабью просеку».

– Вон туда. Угу. Иди по тропке мимо того леска и возьми вправо, и при удаче выйдешь на дорогу. Ты голодный?

– Есть немного, – ответил Том. Он и хотел изнурить себя, и теперь был рад тому, что мысли замедлились, а голод казался не частью его существа, но чем-то отдельным.

Старик дал ему яблоко, красно-желтое, сочное, и Том вонзил в него зубы. Затем старик предложил ему отломанный кусок лепешки с начинкой – в основном из овощей: брюква, морковка, лук.

Они вышли на тропу в ярком солнечном свете, и Том снова пустился в путь по меловым дорогам и короткой траве холмов, вверх, к горизонту.

Легче всего было попасть домой, выйдя на большак, который огибал Биггин-Хилл и шел на юг к Уэстерхэму. Том стоял на гребне и озирался; холодный ветер играл его волосами.

Он повернул налево, а не направо, к Дауну, и продолжал путь на восток, в сердце Северного Даунса.

Он намеренно себя изнурял. Тело было чем-то таким, за чем он наблюдал, шагая, растягивая и сокращая мышцы.

Он думал: «А что до головы, у меня там особо много никогда и не было, правда».

Полный нереального мира, он думал: может, осталась еще миля. Какая-то тварь попыталась материализоваться у него в голове: мальчик-женщина с шапкой золотых волос, с красивыми ногами в черных чулках, в какой-то невероятной робин-гудовской куртке с элегантным широким кожаным поясом, с серебряной пряжкой. Том сопротивлялся. Он представил себе эту тварь кровоточащей, покрытой кровью. Он попытался вовсе отключить воображение.

Ему это удалось; он сосредоточился на своих твердо шагающих ногах и оттого начал спотыкаться.

Он увидел в небе ястреба и пережил миг счастья. Он не спрашивал себя, куда идет. Это было не важно. Он шел не домой. Даунс был пуст, и Том был пуст. Им владела энергия. Он даже подумывал перейти на бег.

Олив написала Дороти письмо. Она уговорила Флориана отвезти его на велосипеде на станцию, чтобы дошло побыстрее.

Не видала ли ты, случайно, Тома? Он вышел из театра после спектакля – было шумно, а он не любит толпы. Вполне естественно, что ему захотелось ускользнуть, но прошло уже три дня, а он не объявился. Я помню, давно, когда он пропал, ты нашла его в каком-то вашем тайнике в лесу. Как ты думаешь, может быть, он опять там? Когда ты сможешь приехать домой? Мы так волновались и радовались из-за пьесы, но теперь я беспокоюсь за Тома. Надеюсь, твоя работа идет хорошо.

Она остановилась и пожевала перо.

Я давно должна была сказать и не сказала, как я восхищаюсь твоим упорством и трудолюбием. Ты говоришь, что унаследовала эти качества от меня. Мне хотелось бы в это верить.

Она еще посидела. Выглянула в окно, на безлюдный газон.

Она хотела объяснить, почему так беспокоится за Тома. Дороти была единственной, кто знал Тома. Но Олив не могла признаться дочери, что не открыла Тому всю правду о пьесе. Увидев название пьесы на программках, а потом на афишах, он кивнул, и лицо его словно закрылось, но он вполне спокойно пошел на премьеру.

Он поступил так, как всегда поступал с трудностями: убедил себя, что, если о них не говорить, они исчезнут. Олив знала его, он был ее любимым сыном. Это она назвала Тома-под-землей Томом.

Это была просто сказка.

Не просто.

Дороти ответила.

Том не может быть в древесном доме. Я точно знаю, что не может, потому что он водил меня на то место и показал мне: лесник спилил древесный дом и сложил в поленницу. С виду Том был этим не очень расстроен, но по его виду никогда не скажешь.

Я еще не видела постановку. Мы получили билеты, что ты прислала, и я собиралась пойти на выходных с Гризельдой, и Джулианом Кейном, и одной приятельницей-медичкой. Но может быть, мне вместо этого лучше приехать домой. Как ты думаешь?

Олив ответила: «Пожалуйста, приезжай домой. От Тома до сих пор никаких вестей. Виолетта говорит, что это буря в стакане воды, но она всегда так говорит».

Она запечатала письмо и написала несколько ответов на письма друзей и зрителей об оригинальности постановки «Том-под-землей».

Том поднялся на высоты Северного Даунса. Он шел не останавливаясь. Он обнаружил, что пересекает какую-то дорогу – видимо, лондонскую, – перешел ее, не глядя ни направо, ни налево, и увидел телегу, которая тащилась на юг, и фырчащий, скрежещущий автомобиль, едущий на север с пассажирами, замотанными плотными шарфами и вуалями. Том дошел до перекрестка с выцветшим указателем с едва различимыми буквами. Указатель гласил, что дорога называется «Напрасный труд», и по ней можно дойти до деревни, которая тоже называется «Напрасный труд». Тому понравилось название, он отправился в ту сторону и дошел до деревни, которую и деревней-то трудно было назвать. Из-за этого он слегка отклонился на юг, а потом снова повернул на восток и обнаружил, что вышел на Путь паломников – древнюю дорогу, по которой некогда ходили паломники в Кентербери, к могиле убиенного Фомы Бекета. Это ему тоже понравилось. Он свернул на северо-восток и пошел по Пути через Даунс до Чаринг-Хилла и Клирмаунта. Оттуда Путь паломников шел по южному краю Фриттенфилдских лесов. Том, дойдя до конца леса, повернул на юго-запад, следуя указателю, на котором было написано «Ферма Диггера». Оттуда он пошел к Хотфилд-Коммон и Хотфилдским болотам. Так он оказался на железнодорожной ветке, соединяющей Семь Дубов и Девичий Камень. Том слез по откосу и постоял на путях, меж двух сверкающих рельсов. Он услышал, что с севера приближается поезд. И подумал, что можно просто остаться на путях, и пусть. Потом обнаружил, что стоит по другую сторону путей, и стал ждать паровоза, струи пара, огненного дыма, деловитого лязга поршней. Том вспомнил рассказы о кончине Степняка. Тот смог.