Максим Бутченко - Художник войны Страница 18

Или вот Рома, позывной Худой. Холостой гуляка, сильно пьет. Сухощавый, как фонарь. Сейчас почесывал себе по руке, там еще не зажила рана. Не работающий. Хотя и пришел ради денег – платят по $ 400 в месяц, но теперь уже так погряз в желании отомстить «украм», что не может остановиться.

В тот день «ополченцы» опять нарвались на засаду. Художник сидел с левого бока БТР, рядом свистели пули, где-то прогремел взрыв. Когда начался бой, украинский снайпер снял Ярика первым. Увесистое тело покатилось мешком по борту бронемашины. Художник спрыгнул за ним, что его и спасло. Следующим буквально через миг оказался Худой, упавший бревном на асфальт. БТР остановился: впереди, сразу за резким поворотом, завал из деревьев. Художник подскочил к Ярику, но темно-бурое, глубокое пятно дыры от пули в височной доле не оставляло шансов даже для проблесков жизни. В глазах, как затухающий свет ламп автомобиля, еще видны были проблески чего-то живого. Словно они взывали о помощи. В них как будто застыла картина, как протягивающего руки мальчика засасывают темные тени. Через какую-то секунду Художник уже смотрел в омертвевшие, стеклянные глаза. Ненависть, словно зримая волна, поднималась в невидимых материях души художника. В его мире все переворачивается вверх дном. Ярика, которого он помнил лет с пяти – уже нет. Каждый день по сантиметру закрывается дверь в то прошлое, которым он жил. Он было собирался выскочить и громить гадов, когда подоспели два танка, атаку отбили.

В палатку Художник вернулся поздно вечером. В нем боролись два желания – проверить почту и упасть на кровать. Победило первое. Прочитав письмо от Сергея, он откинулся на стуле. Перед ним всплыла картина – окровавленные руки чуть дрожат, нож поддергивается от напряжения, капли крови, как будто капельки с раздавленной кисти винограда, падают на землю и тут же пропадают, впитываются в чернозем, как будто возвращают дань, оброк, налог бытия в казну небытия. Прах ты и в прах обратишься. Прямо перед ним лежит голова Николаева…

«Убивал ли я? Пойми, запад и восток Украины в корне отличаются друг от друга: разная история, разные герои – разные понятия и склад ума. И пока не стоял вопрос ребром относительно различий, не было конфликтов. А сейчас кто-то на этом сыграл для разделения и теперь два пути: рубить корни или разойтись. Но это лишь капля в этом котле, что сейчас заварили. Не я пришел к ним, западноукранцам, в дом, а они вторглись к нам, поэтому я их убиваю». – Подписавшись «Художник», он без промедлений нажал на Enter и рухнул спать.

Эта переписка длилась больше месяца. Каждый раз Сергей обращался к разуму Антона, но тот каждый раз говорил, что это война ради будущего, так жить нельзя как они – прозябать в шахте – в 50 лет шахтеры уже старики. Где искать смысл, если его нет – нужно самим брать и строить свое будущее.

В ответ мюнхенский брат впадал в причудливые фигуры словесности, чтобы достучаться до Антона.

«В своей жизненной форме бытие сосредоточено только в точечном диапазоне «здесь и сейчас». Именно поэтому жизнь протекает, как на острие ножа, на самой его острой части. Человек видит и слышит по-настоящему только в короткий миг, миллиотрезок времени. Это свойство статично. При этом бытие никуда не движется, на него по наклонной жизненных событий приближается небытие. По сути, мы не приближаемся смерти, а смерть приближается к нам. Человек стоит, подобно столбу в поле, к которому на огромной скорости мчится грузовой автомобиль небытия, чтобы когда-то его раздавить и соединить с небытием. А ты выходишь навстречу этому грузовику. Он тебя собьет и всё. У тебя же дети», – писал Сергей.

Он считал, что важно понимать жизненные законы – на всякое разрушение жизнь отвечает еще большим разрушением. В ответ приходило письмо:

«У нас другая страна, люди сильно поменялись, война и грохот от взрывов сделали свое дело – теперь они не хотят жить в Украине. Неужели ты от проживания в Мюнхене настолько далеким стал? Неужели ты не понимаешь нынешнее положение и конфликты? Мнения людей таково, что запад воюет с террористами и оккупантами, а восток воюет с фашистами у власти. Возможно, это разработанный сценарий, а может, стечение обстоятельств и ответная реакция на них. Я не знаю. Мы знаем лишь то, что нам позволяют знать. Надеюсь, что сам того не желая, каким-то образом помог тебе понять… хотя бы меня понять… Хотел бы тебя понять, почему ты такой ярый сторонник и национальный борец, но не хочу заочно, лучше лицом к лицу, если даст Бог время и место для встречи», – ответил Художник и выключил компьютер.

Глава 12

Красивые, нарядные храмы, дома, ухоженная земля, мирный край. Сегодня все это в прошлом, все предстоит восстанавливать, возрождать из руин и пепла. Сегодня Ровеньковская епархия перепахана снарядами и минами украинской армии.

В кабинете Ильича нервно замигала одноименная лампочка в люстре. Военный комендант что-то писал на листочке формата А4. Медленно выводя символы и знаки почерком первоклассника, Ильич от усердия высунул краюшек языка, как делал в школе. А в школе, как вы понимаете, Ильич, если точнее – в мирской жизни Павел Резников, делал многое, что можно и чего нельзя. Но по большей части чего нельзя.

Однажды он не хотел идти на урок математики – не любил эту «королеву и служанку наук». Дело было в шестом классе. Пашка, или как его называли в классе – Гвоздь, решил сорвать урок. Имя и фамилию учителя по предмету он уже не вспомнит, хотя точно знал, что в школе его называли Сухарь – поджарый, худощавый мужчина под сорок лет, редко улыбающийся и влюбленный в математику больше, чем в свою жену. В тот день он прошел по коридору и повернул на лестницу, чтобы подняться на третий этаж – там будет урок. А в это время Гвоздь, сбегал в столовку, стырил ведро помоев, накрыл его полотенцем с надписью «для рук» и быстрее учителя примчался на третий этаж. Когда Сухарь дотронулся ногой ступеньки лестницы, шустрый Пашка перевернул ведро и деру в класс – обеспечивал себе алиби.

В голове уже вертелась фраза, как на улице будет хвастаться соседским мальчишкам – «подмочил репутацию Сухарю». Но на беду Гвоздя и счастье верного слуги математики, в тот момент, когда огрызки, недоедки и недопитки под силой притяжения рванулись вниз мутной, коричневатой массой – именно в тот момент учителя остановила директор школы. Она что-то хотела сказать Сухарю, но не успела – вмиг рыжая, борщевая струя обняла упитанное тело, обтянутое бело-синим платьем.

«Ох, и досталось мне тогда. Помню, стоял на коленях на линейке перед всей школой, а дома батя так выпорол – до сих пор шрамы на жопе», – улыбаясь своим воспоминаниям, мысленно произнес Ильич.

Размышления коменданта прервал стук в дверь. Вошел Митяй, в руке у него несколько отпечатанных на принтере бумаг.

– Вот, как просил, поднапряг парней – они написали о ситуации в городе, – сказал заместитель и плюхнулся на ярко-красный стул.

Обычно на этом стуле сидели замы мэра, а теперь вот Митька, положив нога на ногу, как заправский ковбой. Его довольное лицо расплылось в улыбке, словно он выиграл 100 тысяч гривен, но на деле Митяня получил даже больше – революционная волна вынесла его из социального болота. А собственная значимость человеку, которого всю жизнь унижали и гнобили, стоит дороже любых денег.

– Посмотрим, посмотрим, – сказал Ильич, натягивая очки. Эти очки он прятал от братков-казачков. Те поговаривали, что в них какой-то секрет. Как только коменданту приносили любую бумажку, тот сразу очки на нос и изучает листок, даже если эта бумажка проездной талончик.

– Может быть, там стоит телепередатчик, все транслирует в Кремль, – сказал как-то Митяне старый-престарый казак с запоминающимися пышными усами.

На что тот усмехнулся и в ответ покрутил пальцем у виска.

И опять в мэрском кабинете обычная схема – Ильич – бумажка – очки. Митька смотрел внимательно на военного коменданта, вспомнил об усатом казаке и невольно отодвинулся на полметра от очков. Мало ли что – сейчас кремлевские спецы заподозрят что-то неладное, и пиши пропало – бритвой по горлу и в колодец, как в том фильме.

А секрет очков Ильича прост – они с обычными, а не увеличительными стеклами. Носит их, чтобы выглядеть солидней, а прятал, чтобы не узнал никто о желании «бати» выглядеть умнее.

– Оналитичиская заметка, – прочел вслух Ильич и выразительно посмотрел на Митьку из-под очков. Гвоздь хоть плохо учился в школе, но знает, что «аналитика», подобно «анналам», пишется на букву «а». Да, «анналы» он запомнил.

Перепуганный Митька подумал, что его сканируют российские гэбисты, и поднял ворот курки, словно продрог. Но в кабинете было даже несколько душно, оттого его неожиданное движение обескуражило коменданта. Тот поправил очки, сделал солидное лицо и нахмурил брови. Неизвестно, сколько бы еще эта пара соревновалась в том, чья физиономия серьезнее, однако Митька не выдержал первым и почти пискливо вскричал: