Колум Маккэнн - ТрансАтлантика Страница 2

Алкок добрался до Лондона только в декабре. Посмотрел, как мужчины в черных костюмах и котелках лавируют среди руин. Поиграл в футбол в переулке возле Пимлико-роуд, попинал мячик. Но уже чувствовал, как воспаряет вновь. Закурил, поглядел, как завивается дым – в вышину и с глаз долой.

В Бруклендсе, на заводе «Виккерс», в начале 1919 года, впервые взглянув друг на друга, Алкок и Браун мигом поняли, что обоим нужно начать с чистого листа. Стереть память. Создать новый импульс – свежий, динамичный, безвоенный. Взять свои повзрослевшие тела и вживить туда сердца молодости. Не желали вспоминать невзорвавшиеся бомбы, крушения, пожары, лагерные бараки и тварей из бездны, обитателей тьмы.

Об этом они молчали, а говорили о «Виккерс Вими». Егоза егозой.

Преобладающий ветер дул на восток от Ньюфаундленда, рьяно рвался через Атлантику. Тысяча восемьсот миль океана.

Они прибыли из Англии морем, сняли номера в гостинице «Кокрейн», подождали, пока в порт прибудет «Вими». Аэроплан доставили в сорока семи больших деревянных ящиках. В конце весны. Воздух еще отдавал хлестким морозцем. Алкок и Браун наняли грузчиков – доставить ящики из гавани. Привязали их к лошадям и телегам, аэроплан собирали прямо на летном поле.

Пологий луг на окраине Сент-Джонса – плоскость в триста ярдов, по краю болото, по другому сосняк. Целыми днями сваривали, паяли, шлифовали, сшивали. Бомбовый отсек заменили дополнительными топливными баками. Вот что тешило душу Брауна больше всего. Они использовали бомбардировщик по-новому: выдрали из аэроплана войну, выскоблили всю его кровожадность.

Чтобы выровнять луг, прикручивали детонаторы к запалам, динамитом взрывали валуны, рушили стены и заборы, разглаживали кочки. Наступило лето, однако веяло холодом. По небу струились птичьи стаи.

Через две недели луг был готов. Взглянуть со стороны – земля как земля, но для двух пилотов то был сказочный аэродром. Они расхаживали по травянистой взлетной полосе, подмечали ветер в соснах, искали погодные подсказки.

Полюбоваться на «Вими» стекались толпы зевак. Кое-кто даже на автомобиле ни разу не катался, не говоря о том, чтоб своими глазами увидеть аэроплан. Издали казалось, будто конструкцию срисовали со стрекозы. 42,7 фута в длину, 15,25 в высоту, размах крыла – 68 футов. Весил он 13 тысяч фунтов, считая 870 галлонов бензина и 40 галлонов масла на борту. Одиннадцать фунтов на квадратный фут. На обшивке – тысячи стежков. Вместо бомбового отсека – запас топлива на 30 часов полета. Максимальная скорость – 103 мили в час без учета ветра, крейсерская – 90 миль/ч, посадочная – 45 миль/ч. Два двигателя «Роллс-Ройс Игл VIII» с водяным охлаждением, по 360 лошадиных сил, 1080 оборотов в минуту, двенадцать цилиндров, два блока по шесть, и у каждого двигателя деревянный пропеллер с четырьмя лопастями.

Зеваки оглаживали подкосы, стучали по металлу, зонтиками тыкали в упругий лен крыла. Дети карандашами писали свои имена на брюхе фюзеляжа.

Фотографы накидывали черные тряпки на фотокамеры. Алкок кривлялся перед объективами, ладонью заслонял глаза, точно древний путешественник. «Вижу цель!» – кричал он и с девяти футов спрыгивал в мокрую траву.

Газеты писали, что отныне возможно все. Мир съежился. В Париже создавали Лигу Наций.

У Э. Б. Дубойс[3] созвал делегатов от пятнадцати стран на Панафриканский конгресс. В Риме крутили джазовые пластинки. Радиолюбительские вакуумные лампы передавали сигналы на сотни миль. Еще чуть-чуть – и мы сможем ежедневно читать свежий «Сан-Франциско Экзаминер» в Эдинбурге или Зальцбурге, в Сиднее или Стокгольме.

В Лондоне лорд Нортклифф[4], основатель «Дейли Мейл», пообещал 10 000 фунтов стерлингов пилотам, которые первыми пересекут Атлантику и приземлятся на том или другом берегу Желали попытаться еще минимум четыре экипажа. Хокер и Грив[5] уже рухнули в воду Другие – например Брэкли и Керр[6] – окопались на аэродромах вдоль побережья и ждали перемены погоды. Перелет надлежало совершить за семьдесят два часа. Без посадок.

Ходили слухи о богатом техасце, который тоже хотел рискнуть, и о венгерском принце, и, что всего хуже, об одном немце из Имперских ВВС, который в войну летал на дальние бомбардировки.

Поговаривали, что редактор отдела очерков «Дейли Мейл», подчиненный лорда Нортклиффа, от одной мысли о победе Германии заработал язву.

– Бош! Бош, прах его побери! Да упаси нас господь!

Отправил газетчиков разведать, возможно ли, чтобы враг и после поражения очутился в голове гонки.

В подвале на Флит-стрит, подле отливных машин для горячего набора он расхаживал туда-сюда, так и эдак переиначивая будущие заголовки. На подкладку пиджака жена пришила ему британский флаг, и редактор щупал его, точно святую реликвию.

– Давайте, ребятки, – бубнил он себе под нос. – Ать-два. Ну-ка домой, родина заждалась.

По утрам авиаторы просыпались в гостинице «Кокрейн», завтракали овсянкой, яичницей, беконом и гренками. Потом петляли крутыми улицами и Лесной дорогой выезжали на луг, отороченный изморозью. Ветер с моря кидался на них и кровожадно кусался. Авиаторы вшили в комбинезоны провода, чтобы греться от аккумулятора; подбили мехом наушники шлемов, перчатки, сапоги.

Миновала неделя. Затем две. Их не пускала в небо погода. Облачность. Гроза. Прогноз. По утрам оба тщательно брились. Ритуал исполнялся у дальнего края луга. В брезентовой палатке разжигали газовую горелку, грели на ней воду в стальном тазу. Вместо зеркала – металлический колесный колпак. В бортовой аптечке припасены бритвы: если приземлятся в Ирландии, нужно быть свежими, прилично выбритыми, импозантными гражданами Империи.

Июньские вечера затягивались, а авиаторы повязывали галстуки, сидели под крылом «Вими» и красноречиво беседовали с канадскими, американскими и британскими газетчиками, что собрались посмотреть на взлет.

Алкоку исполнилось двадцать шесть лет. Из Манчестера. Гибкий, дерзкий красавец, из тех, кто глядит вперед, но всегда готов посмеяться. Рыжая шевелюра. Холостяк: говорил, что женщин любит, но предпочитает двигатели. Не было для него большей радости, чем разобрать на детали нутро «роллс-ройса», а потом собрать заново. Делился с газетчиками своими бутербродами, и на хлебе оставались масляные отпечатки его пальца.

Браун сидел на деревянном ящике подле Алкока. В свои тридцать два уже выглядел стариком. Нога больная – ходил с тростью. Родился в Шотландии, но вырос под Манчестером. Родители были янки, и Браун говорил с легким американским акцентом, который пестовал как только мог. Себя считал гражданином Атлантики. Читал антивоенные комедии Аристофана и не отрицал, что прожил бы счастливую жизнь в вечном полете. Бобыль, но не любил одиночества. Кое-кто отмечал, что Браун похож на викария, но глаза его блистали синевой далеких далей, и с недавних пор он был помолвлен с молодой лондонской красоткой. Писал Кэтлин любовные письма, говорил, что не прочь зашвырнуть свою трость к звездам.

– Боже милостивый, – удивился Алкок. – Что, прямо так и сказал?

– Так и сказал.

– А она что?

– Ну ее, говорит, эту трость.

– Ага! По уши, значит.

На пресс-конференциях за штурвалом сидел Алкок. Браун штурманил молча, щупая галстучный зажим. Во внутреннем кармане всегда носил флягу с бренди. Иногда отворачивался, приоткрывал полу, отпивал.

Алкок тоже пил, но в полный голос, публично и от души. Облокотившись на стойку в гостиничном баре, до придури фальшиво голосил «Правь, Британия».

Местные – в основном рыбаки да несколько лесорубов – грохотали кружками по деревянным столам и распевали песни о возлюбленных, затерянных в море.

Спевки продолжались далеко за полночь, когда Ал кок и Браун уже отправлялись на боковую. Даже на четвертый этаж к ним долетали печальные ритмы, что разбивались волнами хохота, а затем, еще позже, пианино гремело регтаймом «Кленовый лист»[7]:

Мужик, ты вали отседа,Я гипнотизирую нацию,Я землю трясу до прострацииРегтаймом «Кленовый лист».

Алкок и Браун вставали с солнышком и ждали, когда прояснятся небеса. Созерцали погоду. Гуляли на лугу. Играли в рамми. Еще ждали. Нужен теплый день, яркая луна, благоприятный ветер. Прикинули, что на перелет понадобится меньше двадцати часов. О неудаче и не задумывались, но Браун втихомолку написал завещание, все имущество оставил Кэтлин, конверт хранил во внутреннем кармане.

Алкок завещанием не озаботился. Вспоминал ужасы войны, по сей день порой изумлялся, что вообще способен проснуться.

– Меня теперь ничем не пронять.

Он хлопнул «Вими» по фюзеляжу посмотрел, как вдалеке на западе сгущаются тучи.

– Разве что еще дождичка подбавить.

Погляди вниз – глаза вбирают череду труб, и оград, и шпилей, ветер серебристыми волнами зачесывает травяные челки, река захлестывает канавы, две белые лошади вольно скачут полем, длинные гудронные шарфы растворяются в грунтовках – лес, кусты, коровники, сыромятни, верфи, рыбацкие хижины, тресковые фабрики, благоденствие, мы плывем в море адреналина, и… Бщди! Тедди, вон там, внизу, шлюпка на речке, и на песке одеяло, и девчушка с ведерком и совочком, и женщина закатывает подол, а вон там, смотри, паренек в красном свитере гонит ослика по берегу, давай, развернись еще, порадуй мальчонку, пускай ему тенек будет…