Кингсли Эмис - Эта русская Страница 2

– Здравствуйте, Нейл, – ровным голосом проговорил Халлет, – А мы думали, вы уже уехали.

– Почти уехал. Следующая остановка Хитроу, потом прямиком в старушку Москву. Просто заскочил подкрепить силы перед дальней дорогой. Ну и попрощаться, конечно.

– Вам повезло, что вы нас застали, – заметил Ричард.

– Да, очень жаль, что я пропустил заседание. – У Нейла был провинциальный выговор, и только внушительный список академических успехов открыл ему, несмотря на это, путь на кафедру – Как оно прошло? Вижу, вам удалось невредимыми выйти из боя.

– Вам передадут протокол, – отозвался Халлет.

– А их по-прежнему ведут? Ну, с этим можно не спешить, по крайней мере в моем случае. У меня впереди полтора месяца блаженной свободы.

– Довольно курьезно звучит, если учесть, куда вы едете, – заметил Ричард.

Прежде чем ответить, Нейл Дженкинс поставил выданный ему стакан на узкий низенький столик, оценил расстояние до ближайшего кресла-раскоряки и легким скачком метнул туда свое тело. Это действие сопровождалось его характерным, отрывистым смешком, звучавшим почти непрестанно. Смешок повторился, когда Дженкинс перевел взгляд с Ричарда на Халлета и обратно, впрочем, в этом не было ничего непочтительного.

– Пожалуй, – проговорил он. – Пожалуй. Я прилагаю массу усилий, чтобы по прибытии на место как можно сильнее удивиться.

– Вы только в Москву или еще куда-нибудь? – спросил Халлет.

– Еще в Киев, разве я не говорил? Развлечение похоже, будет по полной программе. Одна ложка дегтя в бочке меда: я вряд ли увижу дивную Данилову. – После короткой паузы и парочки смешков Дженкинс пояснил: – Анну Данилову, поэтессу, то есть, я хотел сказать, поэта. Вы, конечно, слыхали, что она здесь?

– А, эта, – проговорил Халлет. – Юное скандальное дарование?

– Сколько я знаю, со скандалами покончено. Она утихомирилась. Уважаемый деятель искусств и все такое прочее.

– Кто это вам сказал?

– Не помню, Ричард. – Дженкинс опять перевел взгляд с одного на другого. – Все говорят. То есть те, кто не так привередлив по части художественных достоинств, как вы. Без этих вечных: «Да она ведь совсем бездарна, да он ведь совсем бездарен». Это, конечно, не мое дело, но вам не кажется иногда, что вы много теряете?

Ответа не последовало. Халлет проговорил:

– Возможно, стоит устроить ей творческий вечер, раз уж она здесь.

Вскоре после этого Дженкинс откланялся.

– А все-таки согласись, он довольно симпатичный. И действительно большой знаток Пушкина.

– Совершенно согласен. И все-таки я бы ни за что не взял на себя ответственность за его поведение в Москве.

– Ты что, не помнишь себя в его возрасте? Любой человек старше сорока казался не то чтобы старикашкой, а страшным занудой. Кстати о занудах, я ведь собирался пробрать тебя не только за то, что ты как клещ вцепился в свои русские тексты, но и за злостное нежелание пойти на компромисс. Тебе не кажется, что лучше спасти хоть какие-то обломки кораблекрушения, пока еще есть что спасать? Умей приспосабливаться – так это, кажется, теперь называют.

– Это призыв к попустительству. Совершенно бессмысленный.

– Может, и так. Ну что ж, удачи тебе, Уинстон. – Почему-то в этот момент борода Халлета приобрела особенно нелепый вид. – Вся беда в том, что тебя некому поддержать.

– В каком смысле?

– Даже моя поддержка – в том смысле, что я с тобой не согласен, но не пытаюсь тебе мешать, – не вечна. Я хочу сказать, что я не вечно буду сидеть в своем кресле. Ты и не догадываешься, до какой степени не вечно. Черт. Ричард, я просто пытаюсь сказать, что, как ни грустно, я, возможно, уйду на пенсию в конце года, уж никак не позже конца следующего.

– Надеюсь, не из-за здоровья.

– Нет. Вернее, не только.

– Это очень грустно, Тристрам.

Ричарду действительно было грустно. За одиннадцать лет работы он привык к Халлету и искренне восхищался его неколебимой приверженностью собственным принципам.

– Спасибо. Я уведомлю тебя и о сроках, и о причинах, когда все немножко прояснится. Но как бы то ни было, без меня тебе придется туго. Трудно вообразить себе нового заведующего, который станет потворствовать твоему преподаванию русских авторов на русском.

– Или заведующую.

– Тем более заведующую. Кстати, пока не забыл, тебя просили забрать записку из центра перераспределения информации, или как там теперь называют будку привратника.

Через несколько минут, после нисходящего путешествия на лифте мимо непостижимых картин научной жизни на других этажах, Ричард шагал по тесному, мощенному камнем дворику к главным воротам. Его довольно высокая, довольно мрачная, внушительная фигура с привычно опущенной головой достигла входа в каморку привратника под часовой башней. Отсюда, подняв глаза, он увидел двух девушек, судя по виду студенток, ему незнакомых, которые приближались к нему со стороны улицы. Одна промелькнула и тут же исчезла, другая оказалась блондинкой с длинными прямыми волосами, в узкой голубой юбке. В этот момент грузовик, кативший мимо метрах в десяти, громко фыркнул или хрюкнул – словом, издал не свойственный грузовикам звук Ричард отвлекся, и блондинка прошла мимо раньше, чем он успел снова на ней сосредоточиться. Да, вид на голубую юбку сзади был даже более впечатляющим, но на Ричарда словно повеяло предостерегающим холодком старости. Ему всего сорок шесть, а уж гудок грузовика способен отвлечь его от такого достойного внимания зрелища. А ведь в былые времена он бы и бровью не повел, столкнись рядом два самосвала. Или, может быть, сами по себе такие мысли – признак старения? Ричард покачал головой и свернул в каморку.

Внутри, под еще одним низким потолком, весьма и весьма древним, он встретился взглядом с толстым ломтем облаченной в униформу пожилой женской плоти, всем своим видом напоминавшей начальницу концлагеря, слава Богу, без косынки на голове.

– Вновь, мой свет, мы вместе, – проговорил он, цитируя непонятого, неуслышанного Хаусмена.

Страховидная привратница не удостоила его вниманием, однако через некоторое время извлекла из какого-то укрытия листок малоформатной бумаги, на котором было накарябано нечто невразумительное о необходимости встретиться, России и, кажется, поэзии; все это заканчивалось номером телефона, в котором, по крайней мере, хватало цифр, чтобы придать ему правдоподобие.

– В котором часу мне звонили? – спросил Ричард.

Привратница, опустив глаза, сосредоточенно копалась в ящиках под стойкой.

– Утром, – невнятно пробормотала она. – Примерно…

– Я почти все утро был у себя в кабинете, а моя секретарша все время у телефона.

– У меня рабочий день только начался, – заявила привратница, с торжествующей улыбкой извлекая из-под стола какой-то съедобный предмет и начиная деловито сдирать с него обертку.

– Разве вы больше не переадресуете звонки на кафедральные телефоны?

Набив рот батончиком с орехами, привратница помотала головой, не обязательно выражая несогласие, а потом махнула рукой, уведомляя, что вопрос закрыт. Видимо, по ее понятиям рабочий день уже закончился.

Не вдаваясь в дальнейшие расспросы, Ричард скомкал листок и аккуратно засунул в карман, чтобы потом выбросить. Встреч, России и поэзии в его жизни и так было с избытком.

Тем не менее он поблагодарил привратницу. Преподавателям предписывалось быть вежливыми с обслуживающим персоналом, что на практике означало: ты, преподаватель, пореже разевай рот а то в следующий раз и вовсе никакой записки не получишь. Доблестная представительница обслуживающего персонала аккуратно смахнула кончиками пальцев несколько крошек со своего рабочего места и решительным кивком предложила Ричарду выметаться.

Стоял июнь 1990 года, промозглый и дождливый; неопрятные лужи неспешно подсыхали на тротуаре. Некоторое время спустя Ричард уже шагал сквозь сутолоку по Карет-стрит, направляясь к омерзительному на вид, но весьма полезному подземному лабиринту, где дожидался его «Фиотти ТБД»; спустя порядочное время он все еще сидел за рулем, рывками продвигаясь по той же самой, теперь и вовсе запруженной улице в обратном направлении, к элегантному, удобно расположенному домику времен Регентства в западном квартале, где он жил. По дороге он твердо решил продать машину в начале зимнего семестра, чтобы не тратить попусту денег, не свалиться с инфарктом и т. д., – такое твердое решение он принимал каждый рабочий день вот уже несколько лет кряду.

Добравшись до цели, он поставил «ТБД» в садике перед домом, заняв его чуть ли не весь, и открыл своим ключом парадную дверь. Внутри было теплее, потолки выше, чем в институте, а тамошнего ощущения уныния, неприкаянности и неуютности не было и в помине, и сегодня, как всегда, он был за это благодарен. Тем не менее далеко не все здесь было так, как ему бы хотелось.

Во-первых, хотя в доме и было теплее, чем на улице, но все-таки не особенно тепло. Поскольку на календаре значился месяц июнь, отопление было выключено. Ричард даже не попытался пойти его включить, потому что это закончилось бы либо подскоком температуры до тридцати градусов, либо взрывом. Его так и не научили управляться с этим устройством, вернее, он сам не научился, а даже если бы и научился, ему никогда не пришло бы в голову позволить себе такую вольность – как, например, не пришло бы в голову в неурочное время запустить водогрей, отключавшийся с часу до пяти, что дня, что ночи. Нет, во всех подобных вещах, от отопительных приборов и сухих завтраков до планов на отпуск и семейного бюджета, Ричард полностью полагался на свою жену.