Пьеро Дельи Антони - Блок 11 Страница 20

– Что в этом плохого? Может, я должен не вступать с врагом вообще ни в какие контакты? Я должен предпочесть смерть, чтобы сохранить – как это называется? – свое достоинство?…

Никто ему ничего не ответил.

– Может, вы думаете, что если бы я не проворачивал никаких дел с нацистами – чтобы раздобыть хлеба, хорошей похлебки или сигарет, – то русские уже нагрянули бы сюда и нас бы освободили? Вы думаете, что если бы я не таскал различные ценные предметы из «Канады», то Берлин бы уже нал? И, по-вашему, я не был бы уже мертв?… Меня уже давно запихнули бы в газовую камеру, а затем сожгли бы труп в крематории. Ну и что с того, что местные эсэсовцы присвоили благодаря мне несколько золотых часов?…

Элиас, слушавший этот монолог с негодующим выражением лица, не выдержал и перебил Моше:

– …взятых у того, кого убили – не забывай об этом! Взятых у тех, кто ушел в мир иной! Взятых у женщин, которые выходили из вагонов на железнодорожной платформе концлагеря, не зная, что их здесь ждет!

– Да, и у них тоже, – кивнул Моше. – Тебя хоть раз отправляли на железнодорожную платформу концлагеря встречать новоприбывших, Элиас?… Нет. Ну что ж, я тебе сейчас расскажу, что там происходит. Такие, как мы, Häftlinge утешают там вновь прибывших, говорят, что с ними ничего плохого не произойдет. Женщин и детей отводят в одну сторону, мужчин – в другую… «Не переживайте, друзья, скоро вы будете вместе. После душа…»

– Ты… ты… – Элиас не мог подобрать подходящих слов.

– Я – чудовище? Может быть. Так поступал я и так поступали другие. И ты, Берковиц, тоже так поступал. Ты тоже бывал на той платформе и тоже говорил вновь прибывшим, что ничего плохого с ними не произойдет. Или я говорю неправду, Берковиц?

Берковиц ничего не ответил.

Моше снова повернулся к Элиасу.

– Знаешь, почему мы так поступали? Потому что предотвратить это невозможно. Все равно все происходило бы именно так, как хотят эсэсовцы, а нас, если бы мы отказались успокаивать новоприбывших…

– …вас избили бы палками.

– Или убили бы – убили бы одним сильным ударом по голове. А теперь скажи мне, раввин: я неправ? Что говорится по этому поводу в Талмуде? Или в него забыли включить соответствующий раздел?

Иржи, сидя в углу барака, начал медленно хлопать в ладоши.

– Браво! Брависсимо! Когда снова откроется Kabarett, Я тебя туда заангажирую.

«Розовый треугольник» развернулся и убрался за висевшую на веревках одежду. Моше через узенький просвет между предметами этой одежды увидел, что он, подойдя к сидевшей на одеяле Мириам, сел рядом. Затем он робко погладил Мириам по ее коротким волосам. Его руку она отталкивать не стала.

– Бедняжка… – сказал Иржи. – Ты, наверное, изрядно намучилась…

Алексей наблюдал за этой сценой с насмешливой улыбкой. Затем его взгляд переместился на тех, кто собрался вокруг стола. Пауля среди них не было: он стоял поодаль. Покосившись на блондинчика, Алексей заметил, что он о чем-то задумался.

– А если мы выберем ее? – сказал Алексей тихим голосом – таким тихим, чтобы его не услышал Пауль.

– Ты рехнулся! – покачал головой Моше.

– Вовсе нет… Мы все знаем, что шансы женщины выжить здесь, в лагере, – минимальные. Посмотрите на нее: она уже почти «мусульманка». Она продержится не больше пары недель. Поэтому…

– Замолчи, Алексей. Я не позволю тебе перевести стрелки на Мириам. Элиас, скажи ему и ты…

Элиас промолчал. Он начал нервно кусать себе губу, но ничего не сказал.

– Нам не следует вдаваться в сентиментальности, – с презрительным видом произнес Алексей. – Мы должны выбрать самого слабого. А она среди нас самая слабая.

– Да замолчи ты! – начал злиться Моше. – Если ты еще…

Он запнулся, увидев, что к ним приближается Мириам. Все замолчали. Женщина подошла к столу и оперлась о него ладонями. В свете лампочки стало еще более отчетливо видно, какими глубокими стали ее глазницы. Вслед за ней из темной части барака появился Иржи. Он остановился в нескольких шагах позади женщины.

– Вы разговаривали обо мне, – сказала Мириам.

– Мы… – смущенно пробормотал Элиас.

– Не нужно. Я поняла сама.

– Нет, не поняла! – Лицо Элиаса напряглось. – Это все Алексей. Он… В нем нет ничего человеческого.

– Почему ты так решил? – спросила Мириам. – Он ведь прав. Я здесь самая слабая. И будет справедливо, если к стенке поставят именно меня.

– Вы слышите? – оживился Алексей. – Она сама это говорит. Прекрасно. Нам уже больше не о чем спорить. Мы уже все вроде бы согласны…

Произнося эти слова, он демонстративно поглаживал рукоятку своего ножа.

– Scheiße!

Блондинчик бросился к Алексею из угла, в котором он стоял, с быстротой распрямляющейся пружины. Выбив из рук помощника капо нож, он точным и сильным ударом ноги повалил его на пол и навалился сверху.

– Schwein! – крикнул Пауль, схватив Алексея за горло и душа его. – Ты хочешь обречь на смерть женщину! Подлец!

Здоровяк украинец был застигнут этим шквальным выпадом врасплох и поэтому оказался в весьма тяжелом положении. Он извивался на полу, судорожно пытаясь ослабить Паулевы пальцы, сжимающие сонную артерию. Вскоре его лицо слегка посинело, а движения замедлились. Остальные заключенные пассивно наблюдали за схваткой в полной тишине, которую нарушало лишь приглушенное сопение Пауля и Алексея.

Мириам подошла к сцепившимся мужчинам.

– Хватит! – крикнула она. – Хватит!

Поскольку эти двое на ее требование никак не отреагировали, она начала наугад бить ногой в беспорядочное сплетение рук и ног.

– Хватит! – еще громче крикнула она.

Пауль, наконец услышав Мириам, выпустил жертву. Алексей, вырвавшись, проворно отполз в сторону и, схватив валявшийся на полу нож, спрятал его под курткой. Затем он, очень тяжело дыша, стал одной рукой потирать покрасневшую шею.

Блондинчик поднялся на ноги. Во время схватки с Алексеем рукав его теплой куртки завернулся почти по самый локоть.

Моше с ужасом уставился на оголившееся предплечье Пауля.

– Ты…

Он подошел к блондинчику и, прежде чем тот успел как-то отреагировать, схватил его за запястье и показал внутреннюю сторону его руки остальным заключенным:

– Смотрите!

На коже Пауля было наколото: «А+».

Берковиц и другие заключенные побледнели. Иржи, сам того не замечая, сделал шаг назад.

Пауль поправил рукав, закрывая руку по самое запястье.

– Да, именно так, – сказал он. – Пауль Хаузер, Hauptsturmführer[61] СС.

Произнеся эти слова, он щелкнул каблуками.

– А что ты делаешь здесь?

Блондинчик улыбнулся. Его, похоже, не очень встревожило то, что другие заключенные выяснили, кто он на самом деле такой.

– Я находился на Восточном фронте. Воевал на территории Украины…

– Девчонки, – театрально-пафосным голосом воскликнул Иржи, – среди нас есть настоящий герой войны!

Пауль пропустил возглас мимо ушей.

– Но как получилось так, что ты оказался здесь?

– Я угодил сюда за невыполнение приказа.

Берковиц, удивившись подобному заявлению немецкого офицера, спросил:

– А что произошло?

– Мы находились на Украине и в соответствии с планами рейхсфюрера начинали высвобождать жизненное пространство для Великой Германии. Население германского происхождения мы не трогали, а вот евреев… Ну, вы знаете. Мы допускали тогда много ошибок, потому что были к подобной работе не совсем готовы. Постоянные расстрелы, облавы, захоронения – все это делалось абы как, наобум. Слишком много крови, слишком много шума, слишком много умудрившихся убежать от нас евреев… В общем, слишком много хаоса. Ад Данте и тот показался бы в сравнении со всем этим не таким ужасным. Как-то раз моему подразделению приказали уничтожить около тысячи евреев в небольшом селе. Мы заставляли их спускаться в ямы, которые они сами же и выкапывали, и затем наши автоматчики их сверху расстреливали. Мы занимались этим в течение нескольких часов в невообразимой неразберихе. Беспорядочные выстрелы, кричащие и извивающиеся раненые, плачущие дети, прильнувшие к своим умирающим матерям… Чтобы все это выдерживать, мои солдаты не просыхали ни на час. – Голос Пауля неожиданно задрожал. – А я этого выдержать не смог. Я бросил своих подчиненных и пошел прочь. Standartenführer[62] приказал вернуться, но я ему не подчинился. «Евреи – это низшая раса, – сказал я ему. – Об этом свидетельствуют и естественные науки, и история. Поэтому они вымрут сами по себе. Они слабые, беззащитные… Нужно просто подождать. Нет никакой необходимости в том, чтобы устраивать для них подобную резню. Они не достойны нашего внимания. Германская армия сражается ради того, чтобы облагодетельствовать другие народы и чтобы они зажили счастливо под руководством немецкого народа… А что теперь о нас подумают в мире?»