Джон Кутзее - Медленный человек Страница 23

Люба? Это может быть только Люба.

«Арлекин, Арлекин, безумно раскрашенный. В Германии пестрые коровы безумны, они бешеные. А маленькая собачка смеется. Ввести собаку, маленькую собачонку, которая виляет хвостом перед всеми без исключения, горя желанием угодить? Реакция ПР: “Может быть, я и похож на собаку, но, конечно же, не до такой степени!” Собачонка и Джефф».

Он захлопывает записную книжку. Кажется, у него горят уши. Именно этого он и боялся: она знает все, абсолютно все. Черт бы ее побрал! Все время, когда он думал, что сам себе хозяин, он был в клетке, как крыса, которая мечется из стороны в сторону, а эта чертовка стояла над ним, наблюдая, слушая, делая записи, фиксируя его успехи.

Или все гораздо хуже, несравненно хуже, настолько хуже, что разум может не выдержать? А что, если это значит переместиться в то место, которое он пока что может называть лишь «другая сторона»? Не случилось ли с ним это? То, что случается со всеми?

Он очень осторожно усаживается в кресло. Уж если это не великий момент, подобный моменту, когда Коперник сделал свое открытие, то что же это? Быть может, ему сейчас открылась величайшая из всех тайн. Мы и не подозреваем о втором мире, который существует бок о бок с первым. Человек с пыхтением передвигается в первом мире в течение определенного времени; затем появляется ангел смерти в виде Уэйна Блайта или кого-нибудь в том же роде. На мгновение, на вечность время останавливается; человек проваливается в темную дыру. Потом – раз-два! – человек попадает во второй мир, идентичный первому, где возобновляется время и продолжается действие: полет в воздухе наподобие кошки, толпа зевак, карета «Скорой помощи», больница, доктор Ханзен и так далее, – но теперь вдобавок у человека на шее Элизабет Костелло или кто-нибудь вроде нее.

Ничего себе скачок: от слова «С-О-Б-А-К-А» в записной книжке – к жизни после смерти. Дикое предположение. Возможно, он заблуждается. Даже скорее всего, он заблуждается. Но прав он или нет, истина или заблуждение то, что он с величайшим сомнением называет «другой стороной», первый эпитет, который приходит ему в голову (напечатанный буква за буквой под веками его глаз на небесной пишущей машинке), – это «ничтожный». Если смерть оказывается всего лишь фокусом, который с таким же успехом мог быть фокусом со словами, если смерть не более чем икота, прерывающая время, после чего жизнь продолжается как ни в чем не бывало, – тогда к чему вся эта суматоха? Разрешено ли отказаться от этого – отказаться от этого бессмертия, этой ничтожной судьбы?

«Я хочу, чтобы мне вернули мою прежнюю жизнь – ту, которая оборвалась на Мэгилл-роуд».

Он вымотан, голова идет кругом, ему стоит лишь закрыть глаза, и он тут же провалится в сон. Но он не хочет лежать здесь, беззащитный, когда вернется эта Костелло. Он начал ощущать, что в ней есть нечто – скорее лисье, нежели собачье, – что никак не связано с внешностью, и это ее свойство заставляет его нервничать и не доверять ей. Он вполне может себе представить, как она в темноте крадется из комнаты в комнату, принюхиваясь, – идет по следу.

Он все еще сидит в кресле, когда его легонько встряхивают. Перед ним стоит не эта лисица миссис Костелло, а Марияна Йокич, женщина в красной косынке, женщина, которая некоторым образом (с минуту он не может вспомнить, каким именно, так как разум его слишком затуманен) является причиной, или источником, или корнем всех этих осложнений.

– Мистер Реймент, вы о’кей?

– Марияна! Да, конечно. Конечно я о’кей. – Но это неправда. Он не о’кей. Во рту дурной привкус, спина онемела. К тому же он терпеть не может сюрпризы. – Который час?

Марияна игнорирует его вопрос. Она кладет перед ним на кофейный столик конверт.

– Ваш чек, – поясняет она. – Он сказал его отдать, мы не принимаем деньги. Мой муж. Он говорит, что не принимает деньги другого мужчины.

Деньги. Драго. Другая вселенная для обсуждения. Ему нужно собраться с мыслями.

– А как насчет самого Драго? – спрашивает он. – Как насчет образования Драго?

– Драго может ходить в школу, как прежде, ему не нужна школа-интернат, говорит мой муж.

Ребенок Люба рассеянно теребит юбку своей матери, посасывая большой палец. У нее за спиной в комнату осторожно просачивается эта Костелло. Была ли она в квартире, пока он спал?

– Вы хотели бы, чтобы я поговорил с вашим мужем? – высказывает он свое предположение.

Марияна энергично трясет головой: она не может представить себе ничего хуже и глупее этого.

– Ну что ж, давайте подумаем, что делать дальше. Может быть, миссис Костелло сможет нам что-нибудь посоветовать.

– Привет, Люба, – обращается Элизабет Костелло к девочке. – Я друг твоей матери, ты можешь называть меня Элизабет или тетя Элизабет. Мне жаль, что у вас проблема, Марияна, но я тут человек новый, и, полагаю, мне не следует вмешиваться.

«Ты все время вмешиваешься, – думает он злобно. – Для чего ты здесь, как не для того, чтобы вмешиваться?»

Со вздохом, похожим на стон, Марияна бросается на диван. Она закрывает глаза рукой. Вот она уже плачет. Ребенок занимает позицию возле нее.

– Такой хороший мальчик! – причитает она. Ее душат рыдания. – Он так хочет поехать!

В другом мире – в том, где он был молод, здоров и у него хорошо пахло изо рта, – он бы сгреб Марияну в объятия и стер ее слезы поцелуями. «Прости меня, – сказал бы он. – Я изменил тебе, сам не знаю почему! Это случилось всего лишь раз и больше не повторится! Прими меня в свое сердце, и я буду о тебе заботиться, клянусь, до самой своей смерти!»

Темные глаза ребенка буравят его.

«Что ты сделал с моей мамой? – как будто говорит она. – Это все твоя вина!»

И это действительно его вина. Эти темные глаза читают в его сердце, видят его тайное желание, видят, что в глубине души эта первая трещина в отношениях между мужем и женой заставляет его ликовать, а не печалиться.

«И ты меня прости! – говорит он безмолвно, глядя ребенку прямо в глаза. – Я не хочу причинить вред, но я во власти силы, с которой мне не справиться!»

– У нас есть много времени, – говорит он самым рассудительным тоном. – Осталась еще неделя, прежде чем перестанут принимать заявления на следующий учебный год. Я попрошу моего поверенного написать письмо, гарантирующее оплату, тогда это не будет казаться столь личным. Поговорите еще раз с мужем, как только он успокоится. Я уверен, вы сможете привести его сюда, вы вместе с Драго.

Марияна с безнадежным видом пожимает плечами. Она говорит девочке что-то, чего он не понимает; ребенок поспешно выходит из комнаты и возвращается с большим количеством бумажных носовых платков. Марияна шумно сморкается. Слезы, слизь, сопли – менее романтичная сторона печали, изнанка. Подобно изнанке секса: пятна, запахи.

Сознает ли она, что произошло здесь, на этом самом диване, на котором она сидит? Может ли она это почувствовать?

– Или, – продолжает он, – если это стало вопросом чести, если ваш муж не находит возможным принять ссуду от другого мужчины, то, может быть, мы убедим миссис Костелло выписать чек – в качестве посредника, действующего в интересах добра.

Впервые он ставит эту Костелло в затруднительное положение. Его охватывает ликование.

Миссис Костелло качает головой.

– Я считаю, что не должна вмешиваться, – возражает она. – К тому же тут имеются определенные практические трудности, в которые я предпочитаю не вдаваться.

– Например? – спрашивает он.

– В которые я предпочитаю не вдаваться, – повторяет она.

– Я не вижу никаких практических трудностей, – говорит он. – Я выписываю вам чек, а вы выписываете чек школе. Ничего не может быть проще. Если вы не сделаете этого, если вы отказываетесь, как вы выражаетесь, вмешиваться, тогда просто уходите. Уходите и оставьте нас в покое.

Он надеется, что его резкость приведет ее в волнение. Но она нисколько не взволнована.

– Оставить вас в покое? – тихо повторяет она, так тихо, что он едва слышит. – Если бы я оставила вас в покое, – она переводит взгляд на Марияну, – если бы я оставила вас обоих в покое, что бы с вами было?

Марияна встает, снова сморкается, засовывает бумажный платок в рукав.

– Нам нужно идти, – говорит она решительно.

– Помогите мне подняться, Марияна, – просит он. – Пожалуйста.

На лестничной площадке, где их не слышит Костелло, она поворачивается к нему лицом.

– Элизабет – она хороший друг?

– Хороший? Нет, я так не думаю. Она не хороший друг, не близкий друг. Я ее никогда прежде и в глаза не видел, до недавнего времени. Вообще-то она совсем не друг. Элизабет профессиональная писательница. Она пишет романы. В настоящее время она рыщет в поисках персонажей, чтобы ввести их в книгу, которую задумала. По-видимому, она возлагает на меня какие-то надежды. На вас тоже, в дальнейшем. Но я не очень подхожу. Вот почему она мне докучает. Пытается подогнать меня под свой замысел.