Аньес Ледиг - Мари в вышине Страница 25

Я уже не помнил, что именно рекомендуют книги в подобных ситуациях. Думаю, дышать. Но то, что я переживал, не описано ни в одной книге.

Она стянула мою куртку и бросила на диван. Я усадил ее на кухонный стол, прямо в муку, в которой она месила тесто для булочек. Муки еще хватало, чтобы вымесить ее упругую маленькую попку, которую она мне продемонстрировала на тридцатой секунде нашей первой встречи и которая с тех пор так и крутилась в моих мозговых извилинах. Я пристроился у нее между ног, чтобы чувствовать, как ее живот прижимается к моему. Но вскоре она предпочла увести меня в потаенный мирок своей спальни.

Я тоже предпочел подняться наверх. Не хотелось, чтобы Альберт присутствовал в качестве молчаливого свидетеля и размахивал своим хвостом, глядя на мой. И потом, мне очень нравилась эта маленькая комната с развешанными повсюду сердечками. Мое было готово разорваться. Если оно не выдержит, придется взять ситцевое взамен.

Она сняла с меня майку, ту самую, с коровой и бананами, и ощупала мои грудные мышцы, как сосцы у своих коров. Ее шершавые руки чуть скреблись о мою кожу. Я напряг мышцы, одну за другой. Годами я развлекался тем, что делал это перед зеркалом в ванной, вылезая из-под душа. Каждый находит себе занятие по вкусу. Ее это рассмешило.

В свою очередь я снял майку с нее. Она была без лифчика, и я наконец-то увидел ее пресловутые соски, которые столько времени бросали мне вызов. Я пососал их один за другим. Они были твердыми и выпуклыми. Она попыталась пошевелить грудью, как сделал я. Безуспешно. Тогда я немного помог. Груди были маленькими и крепкими. Это тоже ее рассмешило. Я спустил ее легкие брючки. Она не носила белья. Моя рука прошлась по ее промежности, прежде чем я поднял ее и уложил на кровать.

Ставни еще не были прикрыты, и луна мягким светом заливала спальню. Я собрал целую коллекцию романтических клише! Я не уставал любоваться игрой света и тени на ее изгибах. Как опытному рисовальщику, мне это доставляло особое удовольствие. Будет что рисовать долгие недели. Да что я говорю – годы.

Обе ее ключицы стекали от плеч к основанию шеи в почти идеальной симметрии. Одна из них чуть выступала вперед. Перелом при рождении, который неровно сросся. Впадина подмышек едва различима. Она их не брила. Мне было все равно. Это было почти незаметно. Я потянул за волоски зубами, мне хотелось все распробовать. Все понюхать.

Ну, приятели-феромоны, вылезайте из укрытия.

Ваши коллеги мужского рода в прекрасном расположении духа.

Я снова задержался на кончиках ее грудей, которые теперь устремлялись к небу, словно две пирамиды, выложенные на вершине холма, чтобы служить ориентиром и не дать заблудиться путникам. А вот мне хотелось затеряться. Ее тело – огромный остров сокровищ, который мне хотелось обойти раз за разом, прежде чем погрузиться в его недра.

В центре живота ее пупок казался совсем крошечным. Возможно, свидетельство недоразвитой пуповины. Сердце сжимается – если вспомнить ее историю. Словно слабость пуповины заранее предрекла отсутствие связи с матерью, а потом и окончательное исчезновение ее родительницы.

Я долго целовал крошечный пупок, будто пытался вдохнуть в него мою любовь – ту, которую недодала ей мать.

А вокруг – словно огромная плитка шоколада с большими дольками, которые вырисовывались под молочной кожей при малейшем движении. Наверняка сказалась работа на ферме, и мое чревоугодие взыграло еще больше. Мне хотелось ее съесть.

Чуть ниже ее заповедный сад лежал идеальным треугольником, словно указательная стрелка, направленная на вход в пещеру, которую я собирался посетить. Вот здесь я скоро и затеряюсь. Но я еще не закончил, мне нужно узнать ее всю до конца. Мои губы скользнули по ее правому бедру, пока рука спускалась по левому. Их упругость не допускала ни единой складки. Еще ниже – изгиб ноги и очень тонкие щиколотки. Мягкий пушок. Я задержался на пальцах ног, по очереди облизывая каждый. Она извивалась. Как червяк на жарком солнце, взвизгивая, что боится щекотки. Потом привстала, уселась на кровати и взяла мое лицо в свои руки, чтобы заставить меня распрямиться и прекратить эту пытку.

Что ж, охотно.

Я избавился от брюк. В них было жарко, и они жали.

Она снова легла и ждала меня. Положив обе руки ей на колени, я раздвинул ее бедра и задержался, губы на губах, сначала на больших, потом на малых, которые я раздвинул кончиком языка. Вход в пещеру был там, горячий и влажный, сладкий и молочный. Ее дыхание вело меня.

Я вновь двинулся вверх, опять пройдя по холмам и их вздымающимся вершинам. Я долго целовал ее, осторожно в нее проникая.

Мы занимались любовью более получаса, перемежая ее вздохами, улыбками, заговорщицкими взглядами. Прочтенные книжки сослужили мне службу, и я мог себя контролировать. Мне хотелось подождать ее. Дай я себе волю раньше, и мне показалось бы, что я украл у нее этот момент. Я вновь ощутил влажность ее кожи, как в первый мой визит в сыроварню.

Еще несколько секунд мы лежали сплетясь, потом забрались под одеяла и долго разговаривали, пока ее пылающее тело прижималось к моему. Эти мгновения были почти так же хороши, как предыдущие. Покой после бури.

Мне показалось, что я услышал, как зовет Сюзи. Мари успокоила меня, сказав, что с ней так часто случается во сне. Она разговаривает, не просыпаясь. В этот момент я гладил ее живот и не удержался:

– Какая была пуповина у Сюзи в момент рождения?

– Огромная. Антуан еле перерезал ее, такая она была крепкая.

Ага!

– А почему ты спрашиваешь? – заинтересовалась она.

– Просто так. Интересуюсь историей пуповин.

– А что, у пуповины есть история?

– Не знаю. Я размышляю над этим вопросом…

После чего коснулся ее грудей, напомнив ей, как они щекотали мой пах. Она удивилась: ничего подобного ей не запомнилось. И тут она призналась, какие комментарии они с Антуаном отпускали по поводу моих ягодиц и мускулов, проступающих под велосипедным трико. Мне было странно представить себе, что мужчина может разглядывать меня подобным образом. Но я же не такой, как Антуан.

К счастью.

Так мы обменивались скудными общими воспоминаниями около часа, веселясь от всей души. Я все смотрел и смотрел на нее. Это было поразительно: ее тело покрывал легкий пушок, даже там, где он обычно бывает густым. Я спросил себя, использовала ли она бритву хоть раз в жизни. Да ей и не нужно было. Это так очаровательно. Наверняка женщины очень отличаются друг от друга с этой точки зрения.

Философски размышляя о волосяном покрове Мари, я дошел до вопроса, а был ли я действительно сыном своего отца, мохнатого, как кабан. А у меня на торсе ни волоска. И чтобы обзавестись трехдневной щетиной, мне требуется дней шесть. Что-то здесь не вязалось, и меня это вполне устраивало. Я предпочитал быть сыном неизвестного, которого мог нарисовать в своем воображении каким угодно, нежели сыном этого жирного, пропитанного алкоголем борова, который искромсал мне подбородок. В тот день я решил, что моя мать переспала с кем-то за девять месяцев до моего рождения. И мне полегчало. Мне стало просто здорово. Мари своим легким пушком сейчас заново переписывала «Гернику».

А потом я обнял ее, как тогда, когда мы вернулись из страны басков. Но сегодня вечером я сжимал в объятиях не плюшевого мишку, а женщину, которую желал, и я был самым счастливым мужчиной в галактике. Столкновение прошло успешно, космический корабль прибыл на звезду и собирался там и остаться. Нет, я не вернусь на Землю. И не уговаривайте, Мыс Канаверал, я… хр-р-р-р… вы… пф-ф-ф-ф… слышимость… уфх-х-х-х… плохая… пс-с-с-с.

37

Будильник прозвонил в пять, что он проделывал ежедневно с тех пор, как ферма перешла ко мне. И это было первое утро, когда я пожалела, что у меня коровы. Я хотела только одного: остаться тут и прижиматься к нему. К нему и его подбородку со шрамом. К нему и его лоснящимся грудным мышцам, которые двигаются сами по себе.

Ну что может случиться, если я не пойду их доить? Одно-единственное утро! Только одно! Может случиться, Мари! Ты прекрасно знаешь, что им будет больно весь день, а завтра утром твоя молочная цистерна окажется наполовину пустой. Не говоря о риске маститов и прочих воспалений вымени. Когда Антуану тяжело вставать, он считает до трех, а потом вскакивает одним прыжком. Я прижалась губами к его щеке, досчитала до трех и встала. Вроде сработало. Он попытался положить на меня руку, но я уже стояла. Рука упала на кровать, а он провалился в сон. Счастливчик!

Я слегка витала в облаках и чуть не забыла закрыть вентили в цистерне. Весь удой оказался бы в дворовой канаве. Вот кошкам была бы радость. Я провозилась на двадцать минут дольше обычного. Коровы били копытами. Ну конечно, я забыла их отвязать, и доильные аппараты работали впустую. Если теория заговора верна, начаться должно сегодня, им есть за что на меня злиться. А я ничего не могла поделать, у меня в голове прокручивалась наша ночь. Я была счастлива, что дождалась, что смогла поговорить с ним о моем прошлом, – но еще и испытывала облегчение, что он приехал и взял все в свои руки. В частности – мои груди и ягодицы. Без крышки я чувствовала себя куда легче. Он был тем, что искала, лекарством от Жюстена. Деликатный и нежный. Немного похож на Антуана, но с Антуаном я не могла строить фантастические планы, представлять себе наше общее будущее и конец моего ночного одиночества. С Оливье я была в другой галактике. И тут коровы напомнили мне, что у них свой млечный путь! И что не грех бы мне сосредоточиться на делах!