Джон Кутзее - Медленный человек Страница 26

– За исключением?..

– За исключением чего?

– За исключением того, что довольно скоро он начнет сожалеть. Его дни станут серыми и монотонными. По ночам он будет просыпаться, как от толчка, скрежеща зубами и бормоча про себя: «Если бы только, если бы только!..» Воспоминания будут разъедать его, словно кислота, воспоминания о собственном малодушии. «Ах, Мария! – будет он причитать. – Если бы только я не дал моей Марияне уйти!» Человек в печали, собственная тень – вот во что он превратится. До своего смертного часа.

– О’кей, он будет сожалеть об этом.

– Так что же ему сделать, чтобы не умереть, обуреваемым сомнениями?

Ну, с него довольно. Прежде чем Драго успевает ответить, он вмешивается:

– Перестаньте вовлекать мальчика в ваши игры, Элизабет. И прекратите говорить обо мне так, как будто меня нет в комнате. Как я распоряжаюсь своей жизнью – это мое личное дело, и нечего посторонним ее обсуждать.

– Посторонним? – повторяет Элизабет, приподнимая бровь.

– Да, посторонним. Особенно вам. Вы для меня посторонняя, и мне бы хотелось, чтобы я вас никогда в глаза не видел.

– Аналогично, Пол, аналогично. Одному Богу известно, как это вы и я оказались вместе, поскольку мы определенно не созданы друг для друга. Вам хочется быть с Марияной, а вместо этого вам на шею навязалась я. Я бы предпочла более интересный объект, но мне на шею навязались вы, одноногий человек, который никак не может решиться. Настоящая неразбериха, ты согласен, Драго? Давай же, помоги нам, посоветуй что-нибудь. Что нам следует сделать?

– Я считаю, что вам нужно расстаться. Раз вы не нравитесь друг другу. Попрощаться.

– А Пол и твоя мать? Им тоже следует расстаться?

– Я не знаю насчет мистера Реймента. Но как же так получается, что никто не спрашивает мою мать, чего хочет она? Может быть, ей бы хотелось, чтобы она никогда не нанималась на работу к мистеру Рейменту. Я не знаю. Может быть, она просто хочет, чтобы все было как раньше, когда мы были… семьей.

– Итак, ты враг страсти, страсти вне брака.

– Нет, я этого не говорил. Я не такой, как вы говорите: враг страсти. Но…

– Но твоя мать – красивая женщина. Стоит ей выйти из дома, и к ней приковываются взгляды, кипят страсти, в сердце незнакомца зарождается желание, и не успеешь оглянуться, как неожиданно возникают чувства, с которыми нужно бороться. Взгляни на эту ситуацию глазами твоей матери. Довольно легко сопротивляться этим незнакомцам, охваченным страстью, как только они ее проявили, но не так-то легко их игнорировать. Для этого нужно, чтобы в жилах был лед. Учитывая факт существования незнакомцев и их желаний, как, по-твоему, должна вести себя твоя мать? Запереться в доме? Носить чадру?

Драго от восторга издает какой-то странный лающий смешок.

– Нет, но, может быть, ей не хочется заводить роман, – он фыркает, произнося эту фразу, как будто она звучит на каком-то странном, вероятно, варварском языке, – с каждым мужчиной, который ей – ну, знаете – подмигнет. Вот почему я и говорю: почему никто не спросит у нее?

– Я бы спросила у нее прямо, если бы могла, – говорит Элизабет Костелло, – но ее здесь нет. Ее, так сказать, нет на сцене. Мы можем только догадываться. Но сдаться и завести роман с шестидесятилетним мужчиной, которого она, согласно контракту, обязана навещать шесть раз в неделю независимо от того, идет ли дождь, град или снег, – этого, мне кажется, у нее и в мыслях нет. Что скажете, Пол?

– Действительно, и в мыслях у нее нет. Ничего похожего.

– Итак, что мы имеем? По-видимому, все мы несчастны. Ты несчастен, Драго, потому что скандал дома вынудил тебя разбить палатку на площади Виктории среди пьяниц. Твоя мама несчастна, потому что ей приходится искать приюта у родственников, которые не одобряют ее поведения. Твой отец несчастен, потому что ему кажется, будто люди над ним смеются. Пол несчастен, потому что несчастье – его вторая натура, но скорее потому, что он не имеет ни малейшего представления, как осуществить желание его сердца. А я несчастна, потому что ничего не происходит. Четыре человека в четырех углах, в унынии, как бродяги у Беккета[17], а я сама посредине, убиваю время, в то время как время убивает меня.

Они молчат, все они.

«Время убивает меня» – ведь это своего рода мольба, которую произносит эта женщина.

Почему же это его совершенно не трогает?

– Миссис Костелло, – говорит он, – пожалуйста, прислушайтесь к тому, что я говорю. То, что происходит между мной и семьей Йокич, вас не касается. Вы здесь чужая. Это не ваш дом, не ваш круг. Я переживаю за Марияну. Я переживаю за Драго – по-другому – и за его сестер тоже. Я даже за отца Драго переживаю. Но я не могу переживать за вас. Никто из нас не может за вас переживать. Вы – единственный посторонний человек среди нас. Ваше вмешательство, какие бы хорошие намерения у вас ни были, не помогает нам, а только запутывает все. Вы можете это понять? Неужели я не смогу убедить вас оставить нас в покое, чтобы мы сами, по-своему, занялись собственным спасением?

Следует долгое, неловкое молчание.

– Мне нужно идти, – говорит Драго.

– Нет, – возражает он. – Ты не можешь вернуться в парк – если именно это у тебя на уме. Я не одобряю. Это опасно. Твои родители пришли бы в ужас, если бы узнали. Позволь мне дать тебе ключ. В холодильнике еда, в моем кабинете – кровать. Ты можешь приходить и уходить, когда пожелаешь. В разумных пределах.

Кажется, Драго хочет что-то сказать, но потом передумывает.

– Спасибо, – говорит он.

– А я? – спрашивает Элизабет Костелло. – Меня выставят за дверь, где я буду страдать от палящего солнца и бешеных порывов ветра, в то время как юный Драго устроится тут, как принц?

– Вы взрослая женщина. Вы можете сами о себе позаботиться.

Глава 19

На той стороне улицы, напротив его дома, припаркован большой красный автомобиль, довольно подержанный. Он стоит здесь с полудня. Фигуру за рулем не разглядеть, но это может быть только Мирослав Йокич. Менее ясно, что́ у Мирослава на уме. Шпионит ли он за своей женой? Пытается ли запугать преступную парочку?

Пол на костылях, и у него уходит целых десять минут на то, чтобы спуститься с лестницы, и почти столько же, чтобы перейти через дорогу. Когда он подходит к машине, человек, сидящий внутри, опускает стекло, и наружу вырывается облачко табачного дыма.

– Мистер Йокич? – говорит он.

Йокич вовсе не такой большой и кряжистый, как он воображал. Напротив, он высокий и жилистый, с узким смуглым лицом и орлиным носом.

– Я Пол Реймент. Мы можем побеседовать? Могу я угостить вас пивом? Тут, за углом, есть паб.

Йокич вылезает из автомобиля. На нем рабочие ботинки, синие джинсы, черная футболка и черная кожаная куртка. Бедра такие узкие, что, кажется, ягодиц нет вовсе.

«Тело, похожее на хлыст», – думает он.

Невольно перед ним возникает картина: это тело на Марияне, покрывает ее, вжимается в нее.

Подпрыгивая на костылях со всей возможной скоростью, он идет впереди.

Паб наполовину пустой. Он проскальзывает в кабинку; Йокич с плотно сжатыми губами следует за ним. Он бросает взгляд на руки Йокича. Длинные пальцы с пучками черных волос, коротко остриженные ногти. На шее, возле воротника, тоже волосы. Неужели Марияне нравятся все эти волосы, эта медвежья шкура?

У него нет опыта конфронтации с оскорбленными мужьями. Должен ли он ощущать жалость к этому человеку? Но ее нет и в помине.

– Можно мне перейти к делу? Вы хотите знать, почему я предлагаю помочь с образованием вашего сына. Я не богатый человек, мистер Йокич, но я не стеснен в средствах, и у меня нет детей. Я предложил ссуду вашему сыну, потому что мне бы хотелось, чтобы у него все было хорошо. Драго произвел на меня прекрасное впечатление. Он многообещающий юноша. Что касается колледжа, который он выбрал, я не слышал о нем прежде, но Драго говорит, у колледжа хорошая репутация, и я ему верю. Мне жаль, если мое предложение вызвало конфликт в вашем доме. Мне следовало поговорить с вами, а не только с вашей женой, теперь я это понимаю. Что касается вашей жены, то позвольте мне просто сказать, что мои отношения с ней всегда были корректными. – Он запинается. Глаза этого человека нацелены на него, как ружейные дула. Пол тоже смотрит ему прямо в глаза, насколько у него это получается. – Я больше не имею дела с женщинами, мистер Йокич, уже нет. Эта часть моей жизни осталась позади. Если я еще и питаю к кому-то любовь, то совсем по-другому. Когда вы узнаете меня получше, вы поймете.

Лжет ли он? Возможно, но ему так не кажется. Несмотря на икры Марияны, которые он не забыл, несмотря на ее груди – чтобы зарыться в них лицом, он отдал бы все на свете, – в эту минуту он любит Марияну чистой и милосердной любовью, как, должно быть, ее любит Бог; нелепо, что в ответ его ненавидят – этот мужчина или кто-нибудь еще.

– Я и моя жена поженились в восемьдесят втором году, – говорит Йокич. Голос у него низкий, какой-то медвежий голос – по крайней мере, это сходство есть. – Женаты восемнадцать лет. Она была студенткой в Академии искусств в Дубровнике, когда я ее встретил. Сначала я служил в Федеральной армии, потом получил работу в Академии – в качестве сварщика. Сварщик и мастер, но главным образом сварщик. Вот где мы познакомились. Потом мы едем в Германию, мы упорно работаем, мы копим деньги, живем бедно – вы знаете, что я имею в виду? – и подаем заявление, чтобы уехать в Австралию. Моя сестра тоже. Вчетвером. Драго тогда был еще маленьким. Сначала мы живем в Мельбурне, я работаю в сварочной мастерской. Потом еду с товарищами в Кубер-Пиди попытать счастья с опалами. Вы знаете Кубер-Пиди?