Владимир Бошняк - Мальчики для девочек, девочки для мальчиков Страница 26

– Это ты тогда думал о таких вещах?

– А ты будто об этом не знаешь! Разговор об этих вещах у нас возникал каждый раз, когда мы бывали вместе. Что с тобой? Тебе память отшибло?

– Вот оно что! Просто я думала, ты мне так мозги пудришь – ну, чтоб я стала расслабленной и доступной, чтобы меня было проще оприходовать и все такое. Всерьез я это никогда не принимала. Ну а, допустим, не было бы у меня рыжих волос, и что тогда?

– Тогда я мог решить, что ты мне не подходишь.

– Но волосы у меня могли быть и крашеные. Те бе-то откуда знать? Это дело нехитрое. Откуда ты мог знать, что я не крашу их при каждом визите в парикмахерскую? С тем же успехом у меня могли быть и черные волосы. И ты бы поп-па-а-ал!

– Слушай, женщина, не надо так говорить! Я знал: у матери моих детей волосы будут рыжие!

Женщина резво перевернулась и стала подкапываться, заползая под него.

– Ну ничего, – сказала она. – Ты, главное, будь нежен и ласков, но, честно говоря, в такие моменты я думать перестаю и несу вообще незнамо что…

Глава 27

– А интересно, есть в этой квартире какая-нибудь еда? – сказала женщина.

– Нет, если Марта не положила что-нибудь в холодильник.

– А ты ее просил?

– Нет, но, может быть, она сама сообразила. А если нет, тоже не беда: шмыг вниз, там хвать – и сюда.

– Ты что, тоже есть хочешь?

– Ну так, немножко. Что-нибудь съел бы.

– Не поздно ли? Уже четвертый час ночи, между прочим.

– Ну так и что? С детьми у нас Марта. Вставать мне завтра не надо. Так что спать буду до вечера.

– Нет, это не получится. А как же Лукришия?

– А ты встань часа в два или в три, если тебе так неймется. Возьми такси, сгоняй на какое-то время к ней, а часиков в семь опять в такси и домой, и мы вместе съездим куда-нибудь, пообедаем.

– А как же Элис с Оскаром?

– Возьми и их с собой. И Лукришию тоже. Я просто хочу сказать, что спать намерен до тех пор, пока мне это не надоест. Надо же и мне как следует выспаться.

– Нет, тебе надо в какое-нибудь пристойное время встать и отвезти меня к ним. Ишь, хитренький! В самый ответственный момент хочешь всех бросить – и в кусты. Для Лукришии настают самые что ни на есть звездные мгновенья, и уж я-то знаю, как она расстроится, если ты не посмотришь, как она будет в центре внимания красоваться, хотя бы даже и на фоне скорых похорон.

– Я бы хотел как-нибудь из этого дела устраниться. Все-таки я ведь его толком даже и не знал. Почему бы тебе одной туда не сходить, а потом вернулась бы и вместе куда-нибудь съездили да и пообедали бы на славу. Похороны только послезавтра. Если ты считаешь это обязательным, я схожу на похороны, но только, ради бога, после похорон не тащи ее сюда.

– Но я ее уже пригласила, и она согласилась. Так что теперь нам от этого не отвертеться.

– Ничего, отвертимся. Просто скажи, что мы не можем. Дети заболели, или я заболел, но как-нибудь отвертись. И я сейчас объясню тебе зачем. Я хочу, чтобы мы побыли где-нибудь четыре или пять дней вдвоем. Надо много чего обсудить, а нам и поговорить-то даже толком не удается – то дети мешают, то мы устали и раздражены. Кстати, работать я даже и пытаться не буду. Хочу просто где-нибудь побыть четыре или пять дней с тобой вдвоем. Это очень важно.

– Все это мы можем сделать, когда Лукришия уедет. Я, правда, предложила ей оставаться сколько угодно, но больше недели-то она вряд ли тут проторчит.

– Неделя – это слишком. Один вечер – это бы еще туда-сюда, но на один вечер приглашать как-то не принято. Так что ты уж от этого дела отвертись.

– А о чем нам с тобой говорить?

– Да обо всем!

– Давай сейчас и поговорим.

– Нет. Вот только что, сегодня, когда ложились спать, мы чуть было опять не поссорились, но удержались. Я думаю, если нам поработать над этим чуточку еще, можно было бы все поправить. Но на это нужно время, и чтоб ни дети, ни всякие посторонние не мешали. И вот что я тебе скажу. Хотел сказать потом, когда весь этот сыр-бор слегка уляжется, но скажу сейчас. У меня теперь больше шести тысяч долларов. Этого недостаточно, но это куча денег. Это больше, чем другие зарабатывают за год тяжелой работы. Я выиграл эти деньги на скачках. За два раза. Вчера сыграл, пока ты была в парикмахерской, и сегодня, когда лег вздремнуть в номере у Лукришии. У меня хорошая кредитная история, ну, я и рискнул. Первые три ставки вчера я продул, но со следующей оторвался и вышел в плюс. А сегодня только один раз поставил и сразу получил такой отскок – в два раза больше, чем ожидал. Ну вот, так о чем бишь я поговорить-то хотел… А, вот. Нехорошо это. Больше этого делать нельзя, но теперь у нас есть деньги, на которые можно год жить припеваючи. Я это к тому, что всю дорогу я переживал, а играть, когда волнуешься и переживаешь, нельзя ни в коем случае. Не волновался я только вечером, когда ехал в аэропорт встречать Элис и Оскара, да и то потому, что был пьян и в полном отчаянии. На тот момент в банке у меня оставалось сто сорок долларов, и я знал, что, если еще и Лукришия приедет, они разлетятся мигом, и я сделал то, что сделал. Но я понимаю: мне просто дико повезло, и я не хочу больше в это дело соваться и снова все потерять: и это потерять, и то, чего у меня даже и не было, чтобы потом пришлось опять брать в долг (или, во всяком случае, пытаться), позориться самому и подставлять семью. Но все-таки я рад, потому что это и впрямь большие деньги, которые я получил благодаря выдержке и самообладанию. А сейчас я хочу вообще забыть о деньгах. Хочу положить деньги в банк и только выписывать чеки, когда будут приходить счета, а о деньгах вообще забыть и думать только о семье и работе. Я знаю: через год у нас все будет в порядке, может быть, даже раньше. Я очень устал. Я, можно сказать, даже испуган: больно уж легко мне эти деньги достались. Кажется, это так просто. Выбери лошадь и ставь. Но это вовсе не просто. Когда выигрываешь, это каждый раз чудо. Но мне теперь не до чудес, и снова проиграться я больше тоже не хочу. Не нужен больше мне этот вынужденный самообман. Хочу успокоиться и о деньгах забыть. Азартные игры задолжали мне дикую кучу денег, куда больше, чем эти шесть тысяч, но я должен забыть о том, что они мне что-то должны. Буду лучше тихо радоваться, что я получил эти шесть тысяч, когда они мне были позарез нужны, когда они нам всем были так нужны. Деньги из Англии придут, это я не врал. Долларов сто, что ли. Всего-навсего. А больше ничего и ниоткуда. За несколько лет я не написал ни рассказика, который у меня купили бы и напечатали в каком-нибудь журнале. Когда я вернусь к работе, я, может быть, опять смогу время от времени выдавать рассказы, которые будут покупать. Ну, то есть пока буду работать над чем-то более объемным. Но тут те бе придется помогать мне. Вот только не надо сра зу этого – «да, конечно»! Ты всегда говоришь «да, конечно», и я знаю, ты пытаешься, но в этот раз тебе придется и впрямь мне помогать. Ты должна будешь полностью устраниться, иначе я не знаю, что с нами может произойти.

– А я уж думала, господи, и о чем это он со мной поговорить вдруг решил! – рассмеялась женщина.

– Нет, ты погоди. Рано радоваться. Это позор. Хотя и жалко тоже… Сейчас я быстро это скажу, чтоб сразу принять и забыть. Это так унизительно… Никто, кроме нас с тобой, ничего знать не должен.

Это даже пугает меня, как если бы я выиграл шестьдесят тысяч долларов. Бред. Дичь. Когда-то я ставил по две тысячи долларов «на все случаи» каждый раз. Но эти деньги я выиграл, поставив всего две сотни. А представляешь, если бы я – вот точно так же, по телефону, – вдруг забылся и просто по привычке сказал бы «две тысячи»? Лео принял бы эту ставку с той же легкостью, как принял ставку в две сотни. И результат был бы точно тот же самый, только выиграл бы я в десять раз больше, но – всё, больше об этом ни слова. Шесть тысяч долларов я хочу положить в банк, и тогда посмотрим, сможем ли мы с тобой сработаться и быть приличными людьми.

– Эх, лучше бы ты сказал «две тысячи»! – приуныла женщина.

– Конечно, надо было сказать «две тысячи», но я этого не сделал, потому что смертельно боялся. Но занимать потом шесть тысяч было бы примерно так же трудно, как и шестьсот, а уж ты-то знаешь, каково мне это – просить у кого-то в долг, у кого угодно. Вообще-то, поначалу я собирался сразу тебе об этом не рассказывать. Думал, не подавая вида, просто держать марку – ну, то есть в вашей тусовке: с тобой, с Лукришией, Леандром, Оскаром и Элис, а время от времени заглядывать в сводки и по телефону делать ставки, чтобы, может быть, через несколько дней иметь тридцать, сорок, пятьдесят или шестьдесят тысяч долларов, но ты ж понимаешь, это фантазии, причем фантазии смертельно опасные, от которых можно сделаться совсем уже идиотом. Разумеется, надо было сказать «две тысячи», но если бы та лошадь оказалась не в деньгах, кто помешал бы мне выбрать другую лошадь и снова поставить две тысячи, теперь уже на нее, а если бы и эта денег не принесла, то как бы я, интересно, удержался – да при этом еще и непрерывно пьяный, и каждый раз результат – вот он, будет через пятнадцать минут! – короче, неужто я удержался бы и не выбрал еще одну лошадь и не поставил бы еще две тысячи на нее? А если и эта лошадь тоже проиграла бы скачку? Тут я бы так влип! Мне пришлось бы платить восемнадцать тысяч долларов прямо утром или максимум на следующий день. Все, не хочу об этом даже думать. Хочу думать о других вещах. Хочу омлет из шести яиц, а потом заснуть и обо всем забыть. Но ты должна мне помочь. Ты меня понимаешь?