Сьюзен Сван - Что рассказал мне Казанова Страница 29

Мисс Адамс говорит на нескольких европейских языках, а это такая редкость для американки. Когда я встретил Бенджамина Франклина в Париже, его французский был просто ужасен. В любом случае, наша юная безбилетница уже проявляет, интерес к греческому простому люду и высоко отзывается об этом сомнительном народе за то, что они даровали миру демократию.

«Мы, Адамсы, верим в демократию и всеобщее братство человечества», – заявила мисс Адамс, когда я рассказал ей, что родился в семье артистов. Как будто мы не достаточно насмотрелись на демократию и всеобщее братство человечества в Бастилии! Но в данный момент больше всего хлопот мне доставляет не мое социальное положение. Должен признаться что я до сих пор недостаточно излечился от последствий своей прошлой любовной неосторожности, хотя и начинаю каждый день, следуя твоим указаниям, с принятия порошка из толченого рога носорога в шоколаде и верю, что вскоре мой дух снова воспрянет. Ты – замечательный аптекарь, Исаак, но не будешь ли ты так любезен переправить из Венеции мне в Афины коробку высушенных водорослей? Самые подходящие растут, под мостом Риальто, рядом с палатками торговцев рыбой. Если это затруднит тебя то тогда достань мне окопника, лобелии и чапарели столько, сколько сможешь купить на том травяном базаре, где я смог найти териаку. Мне нужно мощное стимулирующее средство, дабы насладиться своим последним великим приключением. Я намерен искать jouissance везде, где смогу найти его. Да будут благословенны французы за остроумие их языка. Кто еще мог придумать одно слово для обозначения радости от чтения и наслаждения от плотских утех?

И еще раз приношу тысячу благодарностей за то, что ты смог вызволить меня из когтей Вальдштейна. До чего же я рад снова отправиться в путешествие, а то я уж начал забывать, что известен как человек, приносящий радость прекрасному полу. Мы должны стареть тогда, когда сами решим, а не следовать устаревшим предписаниям общества: в двадцать ты сорвиголова, в тридцать – отец семейства, а в шестьдесят – труп, любимый червями. Какая ужасающая чушь! Я еще не мертв.

Постскриптум.

Дорогой друг, я не забыл твоего предупреждения о том, что некоторые вещи способны подорвать мужскую силу. Но не вижу повода не принимать афродизиаков вместе с другими лекарствами. Сейчас мне интересно попробовать паслен, популярный среди греческих женщин как помощник «для открытия сокровища». Звучит интригующе, не правда ли? Я встретил на борту корабля интересную женщину. Она и ее муж Зак плывут с нами в Афины Чадра творит желание? Или это желание создает покровы?»

Люси прервала чтение и в изумлении уставилась в иллюминатор. Несмотря на всю свою любовь к Эме и на флирт с Желанной, Казанова, похоже, был совсем не прочь соблазнить эту мусульманку. Люси казалось просто невероятным, насколько невинной выглядела Желанная. Невинной и решительной. Сколько храбрости потребовало от нее решение покинуть Венецию с Джакомо Казановой, ведь никакого иного спутника или спутницы у девушки не имелось. Разумеется, это было неприемлемо в глазах общества того времени. Желанная казалась или глупой авантюристкой, или героиней, подобно тем немногим европейским женщинам, которые путешествовали по миру в начале XIX века. «По прошествии двух с липшим столетий трудно однозначно оценивать хоть что-то, – подумала Люси, – даже путешествия. Даже храбрость».

Мы прибыли в античную Землю Богов!

Сегодня мы приплыли в Грецию, в порт Пирей. Было так жарко, что море мерцало перед нами тонкими белыми полосами. Я вся вспотела, завернутая в толстый плащ синьора Казановы, который он велел мне надеть, дабы не привлекать излишнего внимания. Он предупредил меня, что встреча с мусульманами, как он называл турков, может навлечь на нас более серьезные неприятности, чем выходка Манолиса Папаутсиса. Если верить моему спутнику, мусульмане пытают тех, кто им не понравится, насаживая несчастного на смазанный маслом кол. Тот медленно совершает свою ужасающую работу и выходит через рот.

Это описание выглядело столь зловещим, что я заподозрила своего спутника в желании напугать меня и рассмеялась. Он сам засмеялся и сказал что рад видеть меня веселой, а я ответила, что это оттого, что погода улучшилась. Я чувствовала себя так, как будто оставила отца на дне соленого озера, а сама выплыла на жаркий свет золотого солнца. Неужели так легко найти счастье? Неужели, вступая в новый мир, мы находим свое новое «я»? Разумеется, нет, но именно так я чувствовала себя в то солнечное июньское утро.

С палубы мне не было видно ни гавани, ни притоков, где могло бы пришвартоваться наше судно, только одинокие деревья, усеивавшие каменные утесы, подобно волоскам на мужской бороде. Я знала, что великий город Афины находится всего в нескольких милях отсюда, но все равно было трудно себе представить, как люди могут жить в этом пустынном месте. Когда поднялся ветер, мне показалось, что капитан отправляет нас на верную смерть. Я с ужасом представила, как мы разбиваемся о скалы, а синьор Казанова, стоявший рядом со мной, казалось, смеялся над моим страхом.

В последний момент, когда утесы вздымались над нашими головами, капитан сдался на милость попутного ветра, и корабль повернул на юг, обогнув высокий мыс. Неожиданно перед нами предстал вход в узкую гавань. Ветер все еще был сильным, и берег стремительно мчался нам навстречу.

«Prosohi, kopela!»[20] Казанова заслонил меня собой, пока разворачивались паруса. И, к моему облегчению, наше судно легко пристало рядом с несколькими торговыми кораблями, носы которых покачивались вверх-вниз на волнах. Гавань Пирея, должно быть, была глубокой, так как нос нашего судна практически коснулся берега.

Когда моряки бросили канаты, синьор Казанова принялся связывать вместе свои пожитки: переносной письменный прибор, с помощью которого он создавал историю своей жизни, дорожный сундук, личную шкатулку и маленький ящик книг из библиотеки графа Вальдштейна. Я праздно стояла рядом, наблюдая, так как взяла с собой мало вещей, чтобы не возбуждать подозрений Френсиса: только пистолет отца, который я держала при себе, свой дневник и пару платьев.

Несколько пассажиров уже сошли с корабля. Зак, магометанин, спотыкался под тяжестью сумки, которую он тащил по трапу. Затем вернулся на корабль за следующей, положил ее рядом с первой, после чего наклонился и принялся собирать камни с земли. И вдруг я увидела, как он неожиданно бросил булыжник размером с ладонь на свои сумки. Синьор Папаутсис, шедший по трапу впереди нас, издал злобное восклицание.

– Что случилось? – спросила я.

– Нет времени объяснять, мисс Адамс – ответил синьор Казанова. – Ждите здесь.

Что случилось дальше, я точно не поняла, так как с высоты палубы было невозможно рассмотреть происходящее. На пристани разразился настоящий скандал. К тому времени, когда я нашла в себе достаточно храбрости пренебречь наставлениями моего спутника, толпа уже вновь разошлась, а синьор Казанова и синьор Папаутсис разговаривали с каким-то человеком в длиннополой одежде и остроносых туфлях. Я предположила, что это был таможенный офицер, так как незнакомец держал в руках их бумаги и грубо, в открытую, зевал в присутствии синьора Казановы. Не думаю, чтобы этот человек когда-нибудь видел перед собой джентльмена в накрахмаленном парике. На пристани багаж Зака валялся в полном беспорядке: тюки были порваны и разбросаны как попало. Его дочь, девчушка лет двенадцати-тринадцати, стояла, прижимаясь к матери, и ужас на ее лице разбивал мне сердце.

Затем наступил момент, когда мне стало действительно страшно: сойдя по трапу на пристань, я ощутила на себе бесцеремонный взгляд таможенника, как будто он осматривал не женщину, а баранью ногу. Я поняла, что он возмущен отсутствием на моем лице чадры. Затем, не дожидаясь каких-либо объяснений, этот человек грубо схватил меня за руку и принялся изучать ладони. К моему удивлению, он вскоре с отвращением отпустил их, а синьор Казанова выступил вперед, примирительно положив несколько серебряных монет в подставленную руку. Подражая моему спутнику, невежа неуклюже поклонился и жестами велел нам следовать за ним к одному из побеленных домов, выстроившихся вдоль берега.

Там таможенник, а также синьоры Дженнаро и Манолис Папаутсис расселись на полу посреди веранды, чтобы позавтракать странного вида пищей – это оказались жареные внутренности какого-то морского животного. Я отказалась от угощения и села, неудобно подогнув ноги в своем длинном плаще. Так я и сидела до тех пор, пока синьор Казанова не сжалился надо мной и не увел меня прочь, прихватив с собой свой маленький сундучок. Когда мы отошли достаточно далеко, он объяснил мне, что пираты извлекают неплохую прибыль, захватывая английских аристократов, одетых как простолюдины. Они распознают их по мягким ладоням, а затем требуют большой выкуп от родственников. Казанова сказал, что мои рабочие руки, наследие фермы тети Эбби, ввели местного чиновника в заблуждение, и теперь он думает, что я из бедной семьи.