Розали Хэм - Месть от кутюр Страница 33

Ей было плохо: в горле стоял ком, все тело болело, как будто ее избили палками. Она совсем обессилела, но разум отравляла кипящая ненависть к себе самой и всем дангатарцам. Она молилась Богу, в которого не верила, чтобы тот забрал ее. Она хотела, чтобы Барни ударил ее или, наоборот, обнял, но он лишь показал на животных и высоким, скрипучим голосом сказал:

– Папа говорит, они тебе пригодятся. Ну а им нужен дом.

Тилли кое-как поднялась и нерешительно протянула к нему руку, однако лицо Барни исказила гримаса, распахнулся похожий на яму рот. Он обхватил себя руками и заковылял вниз по склону, тоскливо завывая.

Внутри у Тилли все перевернулось. Она тяжело села на ступеньку и заплакала.

Запряженный Грэхем терпеливо ждал. Телега позади него была загружена ящиками и узлами, поверх которых лежали маленькие рыже-белые щенята. Поддерживая друг друга, Эдвард и Мэй, Элизабет, Маргарет, Мэри, Барни, Джордж, Виктория, Чарлз, Генри и Шарлотта с младенцем на руках стояли, сбившись в кучку, словно печальные тряпичные куклы. Вся семья просто стояла и смотрела, как горят фургончики и вагоны. Сперва виднелся только дым, затем пламя с ревом вырвалось наружу; полоса огня, плюющегося оранжевыми искрами, прокатилась по сухой зимней траве до самой свалки и встала невысокой стеной. Пожарная машина, с воем пролетевшая по улицам города, остановилась недалеко от гигантского погребального костра. Из нее выскочили несколько мужчин. Постояв какое-то время рядом с семейством Максуини, пожарные покачали головами и уехали.

Когда Эдвард убедился, что от их славного жилища остались лишь угли, Максуини покинули свалку. Они шли за Грэхемом, и первые лучи утреннего солнца светили им в спину. Никто не оглядывался. Сутулясь, они медленно брели прочь, чтобы начать новую жизнь в другом месте. Отзвуки их горестного плача навсегда отпечатались в памяти Миртл Даннедж.

К вечеру сильно похолодало, но Тилли не могла заставить себя вернуться в дом, заваленный рулонами и обрезками тканей, нитками и иголками, выкройками, снятыми с чванливой старухи Элсбет, Гертруды, рыхлой и толстой, словно бурдюк, тщедушной Моны, воняющей по́том сплетницы Лоис, прокопченной на солнце шпионки Рут, язвы Бьюлы. Булавки устилали пол, точно осыпавшаяся сосновая хвоя в темном подлеске. Тилли закурила очередную сигарету и допила остатки арбузного самогона. Ее лицо отекло, глаза покраснели и опухли от слез, волосы, разметавшиеся по плечам, топорщились, будто побеги алоэ, ноги и руки посинели от холода. Бледная как смерть, наглотавшаяся дыма со свалки, Тилли смотрела вниз. Город уснул, всевидящий глаз закрылся.

Она вспомнила набыченный взгляд Стюарта Петтимена, короткий треск, стон, а затем глухой звук, с каким корова падает на подстилку. Когда Миртл открыла глаза, Стюарт почему-то лежал в горячей сухой траве с неестественно вывернутой шеей. Чем-то запахло. На красных толстых губах Стюарта показалась кровь, из-под штанины коротких шортов потек жидкий кал. Сержант Фаррат сказал ей: «Он мертв. Сломал шею. Теперь его душа на небесах».

Тилли перевела взгляд на темные контуры элеватора, который высился у железной дороги, словно гигантский гроб.

20

Жители Дангатара собирались группами, качали головами, поджимали губы, вздыхали и приглушенно беседовали – нет, скорее не беседовали, а по-змеиному шипели. Сержант Фаррат заглядывал в лица, прислушивался к разговорам. Эти люди так и не услышали его слов, не извлекли урока, в их жилах по-прежнему бурлила ненависть.

«Она заставила его прыгнуть».

«Она его убила».

«Она проклята».

«Вся в мамашу».

Как-то ранним утром Тилли украдкой прошмыгнула в универсам Праттов за мукой и спичками. Перл и Нэнси остановились и проводили ее враждебным взглядом. Фейт грубо толкнула Тилли возле полок с бакалеей, кто-то сзади дернул за волосы. Мюриэль выхватила из ее рук муку и спички и швырнула их за порог. Ночью горожане закидывали крышу хижины на холме камнями, поднимались наверх на машинах и, проезжая под окнами, возбужденно выкрикивали: «Ведьмы!

Убийцы!»

Мать и дочь, отверженные обществом, погруженные в отчаяние, почти не выходили из дома. Продукты им покупал сержант Фаррат. Молли прятала тосты с джемом и вареные яйца под одеялом, а овощи совала под плед в кресле-каталке. В теплую погоду вокруг нее роем вились мухи. Молли хранила молчание и каждый день вставала с постели, только чтобы усесться перед очагом, неотрывно смотреть на огонь и слушать ровный стук своего израненного сердца. Тилли не отходила от матери ни на шаг, оставляя ее лишь по вечерам, когда нужно было набрать на берегу сухих веток. Днем Молли и Тилли сидели у огня, а ночью кутались в одеяла, вслушиваясь в темноту. С каждым днем на лице Тилли все заметнее проступала горечь, напитавшая душу. Молли почти все время дремала. Горожане выбрасывали мусор на тлеющую свалку; отвратительный смрад поднимался вверх и заполнял дом на холме.

21

Лесли шагал по пустынной главной улице между Моной и ее двоюродной теткой, Уной Плезанс, которая тряслась от холода.

– Мне-то, конечно, к европейским зимам не привыкать. Я много лет прожил в Милане, – сказал Лесли, – работал с липицанерами[35].

Мона взяла мужа под руку.

– Он обучал лошадей выездке, верно, Лесли?

– И после этого оказались в Дангатаре? – Уна окинула пренебрежительным взглядом немногочисленные облезлые магазинчики.

– Пришлось вернуться в Австралию после смерти моей милой матушки – надо было уладить дела. Я как раз собирался назад в Европу, когда меня зацапали Бомонты.

– Зацапали, зацапали, – кивнула Мона.

– Дангатар едва ли можно назвать…

– Я попался, как и вы, дражайшая Уна, – с сахарной улыбочкой пропел Лесли. – И вот мы все здесь. Смотрите, это наш привокзальный отель, гостиница за несколько миль от железной дороги! – Он счастливо расхохотался, толкнув Уну локтем в бок.

– Там жарят хорошие бифштексы с картошкой, – заметила Мона.

– Для тех, кто любит мясо с картошкой, – уточнил Лесли.

Уна показала на холм:

– А там что?

Все трое остановились, глядя на кудрявый дымовой столб, заслоняющий стены, увитые вистерией, и тающий в вышине над равниной. Более тонкие струйки дыма, словно пальцы, растопыренные вокруг трубы, тоже тянулись в небо.

– Там живут Миртл и Чокнутая Молли, – угрюмо произнесла Мона.

– А-а. – Уна многозначительно закивала.

– Это универсальный магазин Праттов, – нарушил затянувшуюся паузу Лесли. – Единственный поставщик в округе – золотая жила. Держит монополию на все: хлеб, мясо, галантерею, скобяные товары, даже на корм и лекарства для скота… А вот и первый богач нашего города!

Навстречу им шел советник Петтимен.

– Кого я вижу: Бомонты и наша особая гостья! С добрым утром! – просиял Эван. Схватив руку Уны, он поцеловал ее длинные белые пальцы.

– Мы как раз проводим экскурсию, показываем мисс Плезанс город, где ей отныне предстоит жить… – начал Лесли.

– О-о, позвольте мне это сделать! – воскликнул Эван Петтимен, потирая руки и облизывая губы. В зимнем воздухе его дыхание вырвалось изо рта белым облачком. – Я могу с комфортом прокатить мисс Плезанс в автомобиле Совета графства. Считайте, вы у меня в гостях. – Он продел ее руку под свой локоть и повел к машине. – Мы проедем вдоль берега до самых окраин города, а потом… – Советник открыл переднюю дверцу, усадил Уну на пассажирское сиденье, на прощание приподнял шляпу и был таков.

Мона и Лесли растерянно стояли на тропинке.

– Ну и наглец, – хмыкнул Лесли.

Тилли сидела, прислонившись к стене, и сквозь серый туман смотрела вниз, на зеленый, с бурыми пятнами грязи, овал стадиона, окруженный темными «ресничками» автомобилей. Мелкие фигурки футбольных болельщиков между ними напоминали капли слез. Такие же маленькие человечки перебегали с одного края поля на другой. Когда они вскидывали руки, пытаясь поймать крохотный мяч, на рукавах мелькали траурные повязки. Болельщики громко выражали презрение команде соперника. Тилли знала, что дангатарцами движет злость и боль утраты. Их крики эхом отражались от элеватора, долетали до нее и растворялись где-то на лугу, затянутом дымом.

Из туч на землю обрушился дождь, хлынул сплошной стеной, забарабанил по автомобилям и железной крыше дома на холме. Он лупил в окна и пригибал к земле листья на грядках Барни. На станции печально прогудел дизельный локомотив, увозя пустые пассажирские вагоны. Корова, привязанная на середине склона, перестала жевать и прислушалась, затем повернулась задом к ветру и опустила уши. Футболисты прервали матч и растерянно стояли на поле, ослепленные косыми потоками ливня. Когда дождь немного утих, игра возобновилась.

Тилли боялась, что проигрыш приведет разгневанных зрителей на холм, что мокрая и грязная толпа, стиснув кулаки, поднимется к ней, алча кровавой мести. Она напряженно ждала, пока не услышала финальную сирену и жидкие аплодисменты. Розовый какаду запрыгал, распушил хохолок, оторвал одну лапу от перил веранды… но в этом матче Дангатар потерпел поражение и упустил последний шанс выйти в финал. Машины постепенно отъезжали от стадиона.