Андре Моруа - Земля обетованная Страница 34

– Он останется помощником Роже, если захочет. А не захочет – его дело.

Гийом Верье отказался, но без всяких обид.

– Я предвидел эту ситуацию, – сказал он Ларраку, – и получил интересные предложения. Может быть, поеду в Польшу и организую там производство грузовиков и танков.

– Превосходная идея! – одобрил Ларрак. – Польша станет, как и Франция, естественной союзницей против Германии. А Роланду не пугает такая перемена климата?

– Нет, не думаю. Похоже, варшавское общество очень гостеприимно. Я уверен, что моя жена будет пользоваться там большим успехом. И потом, ничто не помешает ей каждый год проводить несколько месяцев в Париже.

Клер с радостью услышала, что ее сопернице, которую она до сих пор побаивалась, предстоит отъезд.

XXVIII

Среди всех продуктов производства на земле нет более скоропортящегося товара, чем победа. В обмен на полтора миллиона погибших мир в 1919 году удостоил Францию весьма куцего триумфа. Сама Франция в 1920-м сделала выбор в пользу партии так называемого голубого небосвода.[82] Когда же затихло эхо последних фанфар, над планетой нависла тишина, полная угроз. Вскоре артериола, лопнувшая в мозгу Вудро Вильсона, парализовала Лигу Наций. Англия, одержимая мифом баланса власти, стала противницей Франции как в арабском мире, так и в германском. Франк, искусственно укрепляемый во время войны, грозил обвалом. Французы, растерянные, подавленные, горько разочарованные, становились циничными и несправедливыми. Освободитель территорий Клемансо был устранен. Пуанкаре, пребывавший в полуотставке, шел к тому же. Прирожденную благожелательность и доброту Бриана, с его инстинктивной тягой к компромиссу, враги обратили в преступление, и невинная партия в гольф, которую он сыграл с Ллойд-Джорджем в Каннах, стала в глазах англофобов унизительным символом вассальной зависимости.

На этом эпическом полотне отдельные человеческие судьбы выглядели всего лишь слабыми, бледными мазками. Эдме Реваль, овдовев, сняла маленькую квартирку в Париже, на Бетюнской набережной острова Сен-Луи, и посвятила себя воспитанию детей; Сибилла Мартен родила сына и назвала его Раулем, в память о дяде-генерале. Шарль Форжо играл на повышение франка и с замечательной энергией разорял своих клиентов и членов собственной семьи. Альбер Ларрак готовился к экономическому кризису, который считал неизбежным.

– Что сейчас главное? – говорил он жене и друзьям в своих послеобеденных монологах. – Главное в том, чтобы во времена мира поддерживать массовое производство на том же уровне, который позволил нам выиграть войну. Это понятно. Какие условия необходимы и достаточны для решения этой проблемы? Первое: наладить выпуск простых, недорогих моделей, которые были бы по карману широким народным массам. Сорокасильный лимузин с шофером всегда был и останется предметом роскоши, не имеющим социальной ценности. Я же намерен запустить в производство машину в пять лошадиных сил, на которой сможет ездить любой фермер, любая домашняя хозяйка… Второе: выйти за пределы внутреннего, французского рынка, который, оставаясь в своих прежних границах, очень скоро захлебнется. Это тоже понятно. Второе зависит от дипломатических и торговых соглашений. То есть это задача набережной Орсэ[83] и улицы Гренель.[84] При умелом ведении дел мы сможем заполучить прекрасную клиентуру из малых государств Европы, Азии и Африки. А вот первое – это наша задача, задача производителей. В чем она заключается? Нам необходимо и достаточно: а) чтобы произведенный нами продукт был нужен всем; б) чтобы он был по карману людям скромного достатка; в) чтобы он обладал наилучшими качествами в своей категории. В том, что касается автомобилей, мы уже близки ко всем трем вышеперечисленным требованиям. Рассмотрим теперь другие проблемы. Радиопромышленность уже развивается – значит, нужно наладить выпуск лучших радиоприемников. И возможно, следует заняться производством лучших семейных аэропланов.

Клер теперь постоянно чувствовала усталость; она завидовала неисчерпаемой физической и умственной энергии мужа, но ей все чаще и чаще хотелось пожить, пусть и недолго, вдали от радиоактивной зоны, которую Ларрак создавал вокруг себя. Приближенные патрона, которые вот уже четыре года с тревогой ощупывали глазами живот «хозяйки», наконец-то успокоились: этот живот начал округляться. Клер очень тяжело переносила беременность, ее мучили неудержимые приступы рвоты и внезапные обмороки. По совету своего врача, доктора Крэ, она переселилась в Версаль и провела там три месяца, почти не вставая с постели. Эта уединенная жизнь стала для нее временем неотрывного чтения: она вернулась к Бальзаку и Толстому, открыла для себя Достоевского и наконец оценила Пруста, с чьими романами ее когда-то познакомила Эдме. Альбер навещал ее в конце недели, а по воскресеньям играл в гольф в Сен-Клу. Он нежно относился к жене и с восторгом говорил о долгожданном сыне, которого хотел назвать, как это принято в американских династиях, Альбером-младшим, однако некоторые посетительницы с невинным коварством намекали Клер, что его видели в Париже с другими женщинами. Но ей было сейчас слишком плохо, чтобы реагировать. И даже если это правда, думала Клер, она легко завоюет Альбера снова, как только оправится от родов и сможет разделить с ним его жизнь.

Она уже не раз пыталась обсудить с доктором Крэ, известнейшим пожилым гинекологом, который должен был принимать у нее роды, по-прежнему мучившие ее вопросы, но этот грузный толстяк, деспот и астматик, не принимал всерьез проблемы Клер:

– Все уладится, мадам, все уладится. Возможно, даже и роды сами по себе явятся спасительным средством… Я уже наблюдал случаи, когда боязнь беременности действовала как психический тормоз. Но, по правде говоря, я не очень верю в эту чушь. Да, я знаю о Фрейде, о его Венской школе, со всеми этими комплексами, сознательными подавлениями, детскими фиксациями, и тому подобное. И скажу вам откровенно, мадам, эта германская псевдонаука, по-моему, родилась из комедий Мольера. Прежде во Франции женщина с удовольствием спала с мужем, а если и не испытывала удовольствия, то смирялась с этим и попросту исполняла свой супружеский долг. И никто особо не рассуждал о таких вещах, а в результате все шло к лучшему. Но сейчас я только и слышу, как молодые женщины, начитавшиеся всякой литературы, провозглашают, что их наипервейший долг – получать удовольствие в постели. Ну что тут скажешь?! На самом-то деле, когда Ахилл похитил Бризеиду, к чему сводилось дело? К тому, чтобы удовлетворить желание Ахилла!

– Вы правы, доктор, – ответила Клер, которую позабавила горячность толстяка, – но мы живем в обществе, где Ахилл вышел в тираж, а Бризеида обладает кое-каким влиянием.

– Вот в том-то и ошибка! – воскликнул доктор Крэ. – В том-то и ошибка! Таких Бризеид нужно держать взаперти – что в шатре, что в комнате покорителя… Ну а пока давайте-ка постараемся родить Ахиллу прекрасного младенца.

Роды были тяжелыми. Доктор Крэ принадлежал к старой акушерской школе: он верил, что мучения матери полезны при рождении ребенка, и заставил Клер страдать целые сутки, перед тем как дать ей немного хлороформа. Кроме того, ребенок лежал неправильно, и пришлось делать кесарево сечение, так что у пациентки остались от рождения сына самые ужасные воспоминания. Младенец весил всего шесть фунтов, но был хорошеньким и здоровым.

Мадам Форжо приехала в Париж, чтобы принять «дофина». Она прекрасно ладила с Ларраком, который еще до свадьбы оценил здравомыслие, пусть и слегка грубоватое, своей тещи.

– Хотелось бы мне, – сказал он ей однажды, – чтобы Клер смотрела на жизнь так же просто и здраво, как вы.

– Наверняка так и будет, когда она доживет до моих лет, – ответила мадам Форжо. – Но Клер не похожа ни на меня, ни на своего отца. Скорее, она напоминает мне бабушку генерала, такую же мечтательную блондинку, как она сама. Раньше у нас в Сарразаке висел ее портрет кисти Энгра. К сожалению, бедный Рауль был вынужден его продать, чтобы отремонтировать кровлю замка. Клер обожала этот портрет, когда была маленькой. Она называла его «Дама над лестницей». Но, возвращаясь к нашему разговору, советую вам не беспокоиться, милый Альбер, – ваша жена просто переживает приступ романтической чувствительности. Не думаю, что это опасно.

Однако эта беседа насторожила мадам Форжо, и она воспользовалась первым же удобным случаем, чтобы разузнать через Сибиллу кое-какие подробности супружеской жизни дочери.

– Как я рада, тетя Анриетта, что вы затронули эту тему, – сказала Сибилла. – Поймите меня правильно: я оказалась в очень неловком положении. Ведь именно я устроила этот брак; я видела, как влюблен патрон, считала это неожиданной удачей для Клер, и, кроме того, этот союз отвечал интересам моего собственного мужа. Естественно, я даже предположить не могла, что он обернется такой неудачей!