Мартина Мэдден - Ануш. Обрученные судьбой Страница 38

От пота ладони Джахана скользили, и ему было сложно придерживаться темпа лейтенанта.

Когда он подумал, что больше не в состоянии сделать ни одного гребка, Ахмет сказал, что пора причаливать к левому берегу. Они подплыли к практически сгнившему причалу, заросшему камышом. Ахмет держал лодку, пока Джахан не сошел на берег, а Вегнер не выгрузил свои коробки.

– Дорога, ведущая в монастырь, начинается с обратной стороны вон той горы, – вытащив лодку на берег, сказал он и указал на едва видимую тропинку, которая исчезала на каменистой осыпи холма. – Монастырь находится дальше, чем кажется. Путь весьма непростой. Ступайте осторожно.

Монастырь Пресвятой Богородицы был расположен практически на вершине горы и когда-то по размерам не уступал небольшой деревне, но, когда они вскарабкались наверх, перед ними были одни лишь развалины.

Монастырь практически исчез, поглощенный горой, когда-то приютившей его. Каменные арки над окнами уцелели, как и центральный вход, но большинство стен обрушились или начали крениться.

Пока они бродили снаружи, глаза запорошила мелкая пыль. Войти внутрь, укрыться от солнца и ветра было облегчением.

Понадобилось несколько минут, чтобы глаза привыкли к темноте.

Фрески с изображениями Богородицы покрывали уцелевшую стену. Краски померкли, но было видно, что преобладали лазурные и золотистые тона.

Вегнер медленно обходил помещение, исследуя выцветшие рисунки.

На одной стене удрученная Девственница несла ребенка на торжественное благословение. На другой размытые ореолы святых были похожи на отпечатки золотых монет на штукатурке.

– Здесь должно быть достаточно света, – сказал Вегнер, достал оборудование и установил его на подставку.

К тому времени, когда он закончил, легкий туман стал наползать с предгорий, солнце уже клонилось к закату и воздух в горах стал прохладнее.

Вегнер вышел из полуразрушенного здания чем-то очень довольный.

– Станьте там, – сказал он, – я поснимаю вас, пока не стемнело.

Ахмет застегнул китель и поправил головной убор, Джахан стоял возле него: два турецких военных, торжественно глядящих в объектив.

– Обычно пластины я отсылаю в Германию, – рассказывал Вегнер, когда они уже спускались к реке. – А эти я проявлю сам. Я устроил фотолабораторию в подвале дома, под кухней. Если фотографии получатся, вам достанутся ваши.

Это была самая длинная тирада, произнесенная немцем с тех пор, как они выехали из Сиваса. Когда они дошли до лодки, он снова замолчал.

Вегнер загрузил в лодку свои коробки, и они уже собрались отчаливать, когда Джахан заметил что-то белое в воде. Он пошел посмотреть.

– Капитан, – окликнул его Ахмет, – нам нужно вернуться до темноты.

Белое пятно, которое заметил Джахан, оказалось телом, плавающим лицом вниз в тростниках. Сняв ботинки, он вошел в воду и перевернул труп. На него уставилось синеватое лицо мальчика. Мальчик с покрытыми пленкой глазами и глубоким разрезом от уха до уха. Подхватив тело под мышки, Джахан вытащил его на берег.

– Я видел его на площади, – сказал Вегнер. – Возле приемной полковника Абдул-хана.

– Армянин, – узнал убитого Ахмет. – Его отец работал на нашей семейной фабрике ковров.

Пока мужчины смотрели на труп, с реки подул холодный ветер, по воде пошла рябь, гнулся тростник.

– Нужно его похоронить, – решил Джахан. – Мы не можем оставить его здесь.

– Это невозможно! – заявил лейтенант, ударяя каблуком о землю. – Земля твердая как камень.

– В лодке должно быть что-то, лопата или кирка.

– У нас только два весла, капитан. Бросьте его обратно в воду. Мы не можем взять его с собой.

Джахан посмотрел на тело. Этот мальчик был на несколько лет младше его самого. Потом он взглянул на тропу, ведущую к монастырю, уже в некоторых местах невидимую из-за тени, отбрасываемой горами.

– Там, наверху, полно камней.

Снова подхватив тело под мышки, капитан потащил его вверх по склону.

– Вы не сможете его туда поднять, капитан. Это безумие! Нам нужно возвращаться.

Ноги Джахана начали грузнуть в щебне, тащить тело становилось все тяжелее, но внезапно он почувствовал облегчение – Вегнер поднял тело, взявшись за ноги, и вдвоем они продолжили путь наверх.

– Стойте! – крикнул лейтенант.

Он легко перебросил тело через плечо. Остальные помогали ему спереди и сзади, так они и донесли его до монастыря.

Когда мужчины добрались до Сиваса, ночные рынки уже закрылись, завсегдатаи кофеен давно разошлись. Ахмет, Вегнер и Джахан пришвартовали лодку и достали из нее вещи.

На обратном пути мало было сказано, но после того, как они пришвартовались, немец крепко пожал Джахану руку.

В последующие недели Джахан познакомился с Армином Вегнером поближе. Ахмет узнал, что немец был награжден Железным крестом, но Армин никогда ничего не говорил о своем боевом опыте. Зато он рассказал, что сочиняет стихи, о своей задумке написать книгу, да и вообще стать писателем после войны.

Джахан был поражен чувствительностью немца.

На его фотографиях не были запечатлены турецкие города и пейзажи, он снимал детей-сирот, попрошаек на улицах, здания, хибарки, развалившиеся под весом их жильцов. Он выискивал разрушенное и вообще то, что не укладывается в сознании нормального человека, видел вещи, которые Джахан обычно не замечал. Армин фотографировал сцены, которые заставляли капитана стыдиться или чувствовать себя неуютно.

Другое дело фотографии, изображавшие недостроенную Багдадскую железную дорогу, фельдмаршала фон дер Гольца и Энвера-пашу на ступеньках дворца Топкапы или официальный портрет полковника Камиля Абдул-хана. Вскоре после того, как он увидел фотографию полковника, капитана вызвали к нему.

Ему приказали явиться в штаб Национальной гвардии. Трехэтажное каменное здание было расположено на центральной площади, имело форму квадрата без задней стенки, его фасад полностью занимал одну сторону площади.

В центре квадрата располагалась колокольня, возвышающаяся над зданием, с рядами классических окон.

Позади здания раскинулись прекрасные сады, они спускались к берегу реки Казил и придавали строению вид замка во Франции.

В приемной Джахана попросили подождать. Потолок был украшен лепниной и росписями на религиозные сюжеты. Капитан внимательно их рассматривал. Это были, судя по всему, христианские сюжеты. Было что-то в этом месте, что не давало ему покоя, но Джахан не мог понять что.

Капитан начал припоминать недавний разговор с Армином. По немецким казармам распространился слух, что армян депортируют в Сирию. Из некоторых деревень изгоняли всех армян, утверждал Армин, и переправляли их в пустыню около Дейр-эз-Зора. Джахан с нарастающей тревогой слушал рассказ немца. В Константинополе он и сам видел подтверждение этому: пустые армянские дома, разбитые окна и витрины магазинов.

Газеты изобиловали националистической и антиармянской пропагандой, и на каждом углу говорили о том, что националисты намерены возродить Турцию, вернуть ей былую славу, и что в этой стране не будет места армянам и грекам.

Тогда капитан решил, что должен найти Ануш. Не важно, какой была причина того, что она не писала, он должен был убедиться, что она в безопасности. Как только он сможет получить увольнительную, сразу же поедет в Трапезунд.

За дверью, обшитой панелями, временами был слышен приглушенный смех. Джахан кое-что знал об Абдул-хане, знал и то, что не многие смеялись в его присутствии.

До того как его отца по инвалидности отправили в отставку, Абдул-хан служил под началом полковника Орфалеа в течение многих лет. Полковник неоднократно бывал в доме Орфалеа на Гран рю, и капитан припоминал странную неприязнь матери к этому бледному коренастому мужчине со взглядом человека, который никому не подчиняется.

Вне зависимости от того, зачем он понадобился этому большому начальнику, этот вызов не предвещал ничего хорошего.

Дверь кабинета полковника открылась, и несколько мужчин из племени шота в форме ополченцев вышли в приемную. Эту группировку горцев-повстанцев считали самыми опасными преступниками в регионе, и они были объявлены в Империи вне закона.

Была назначена цена за голову их командира, и об этом знали даже в небольших городках и деревнях. Прежде чем Джахан задался вопросом, что они делали в штабе Национальной гвардии, помощник полковника выглянул из кабинета и велел капитану войти.

Полковник сидел за столом, казавшимся слишком маленьким для него. На стене за ним висел общий портрет трех пашей, управлявших Империей посредством Комитета Единения и прогресса. Абдул-хан был человеком не очень большого роста, но настолько плотной комплекции, что его ширина равнялась высоте.

Пуговицы формы на животе готовы были выскочить из петель, над воротником нависали жировые складки. Волоски темной редкой бородки топорщились, как иглы у дикобраза, а усы торчали, как пучки проволоки. Только по обе стороны рта волосы росли равномерно. Густые брови придавали лицу обманчиво виноватое выражение.