Эмир Кустурица - Сто бед (сборник) Страница 4

Со стороны стоящего возле путей дома раздался собачий лай. Зеко остановился и глянул за ограду. Он утирал обшлагом мокрые щеки, а во дворе рвалась с толстой цепи овчарка. Быть может, она как раз из тех псов, которые так и не смирились с мыслью, что никогда не будут волками? Громадная, грязная собака с огромной головой яростно рычала. Она казалась опасной – что само по себе не имело никакого значения. Почуяв присутствие человека, собака встала на задние лапы, чтобы увидеть, кто пытается подойти к ней сзади, и, натянув цепь, почти лишилась опоры о потрескавшуюся землю. Зеко не мог вынести страданий зверя: он бросился вперед и потянул за цепь. Пес перестал рваться и, встав на все четыре лапы, резко дернулся. Его челюсти сомкнулись на ноге Зеко, почти у самой земли. Мальчик взвыл от боли. Парализованный ужасом, он не сводил испуганных глаз с рычащего зверя. Сильно натянутая цепь в конце концов лопнула. Освобожденный от пут хищник, припадая на все четыре лапы, двинулся к пятящемуся Зеко. Мальчик от страха утратил контроль над мочевым пузырем, и волна горячей влаги хлынула у него по ноге. Шаг за шагом Зеко отступал во двор, как вдруг услышал голос Аиды:

– Ради всего святого, выйди оттуда! Побыстрей!

Горан оказался самым разумным: вырвал из забора планку с торчащим из нее большим гвоздем. Но пока он целился в голову пса, тот бросился на Зеко и снова укусил его: в левую ляжку. Стоя возле ограды, Славо молча наблюдал сцену. Аида изловчилась и, схватив за куртку, выдернула Зеко со двора, а Горан одним ударом вонзил гвоздь псу промеж глаз.

– Только дурак может позволить сидящей на цепи собаке дважды укусить себя! – изрек капитан Славо.

Даже по возвращении домой после диспансера, где Зеко ввели противостолбнячную сыворотку, в его ушах все еще звучал голос отца: «Только дурак может позволить сидящей на цепи собаке дважды укусить себя!» Очевидно, эти слова имели тайный смысл, но Зеко не пытался отыскать его. Дурак, без сомнения, это он, Драган Теофилович. И самое паршивое – что таково мнение отца.

В тот вечер Зеко канителился больше обычного: он надолго застрял в наполненной теплой водой ванне, бесконечно чистил зубы, потом разглядывал себя в зеркале. Улегшись наконец, он молча уставился в потолок. На соседней кровати Горан листал иллюстрированный журнал.

– А что, жизнь так же неизменна, как дно реки?

– Чего ты там бормочешь?

– Я это сегодня заметил. Когда дует ветер, поверхность воды меняется, но на дне все остается неподвижно.

– Ничего не понял…

– Я хочу все изменить.

Горан не уловил отчаяния в голосе младшего брата, иначе продолжил бы разговор с ним. Зеко ждал, пока все уснут, чтобы спуститься в «Сто бед». Собачьи укусы все еще болели, но это было сущей ерундой по сравнению со страданиями его детской души. В полночь, когда уснули соседи, а вместе с ними практически весь Травник, Зеко поднялся с постели. Он принял решение: сегодняшний визит в «Сто бед» будет последним. Он спустился в подвал, даже не озираясь. С Лашвы дул холодный ветер; из подвальных окон несло вонью. Зеко почему-то вспомнилась каменистая гряда, веками пролегающая на дне реки. Он неторопливо снял пижаму, как будто надеялся, что кто-то придет и помешает ему сотворить глупость. Неожиданно на память ему пришла история про двух братьев с их улицы. Когда младший разбился об асфальт, прыгнув с шестого этажа, старший, расплющив нос об оконное стекло, прокричал: «Придурок!» – и плюнул на распростертое тело.

Тогда все на улице сошлись на том, что это глупый поступок. Теперь Зеко был полон решимости тоже совершить глупость. Он снял пижаму и залился слезами. Но они не изменили его намерения. Он взглянул на надпись на табличке: «Сто бед». Взобравшись на табуретку возле ванны, Зеко зажмурился. Он дрожал всем телом и от холода, и от страха. Секунды шли, а он сотрясался все сильнее. В противном случае он, возможно, слез бы с табуретки. Посмотрев вокруг, он прыгнул в воду. Но случайно выбил одну из чурок, подпиравших ванну. Стоявший вплотную к ванне шкаф с припасами на зиму накренился, дверцы распахнулись, и по полу покатились банки с домашними заготовками.

Миляна Гачич мирно спала, когда случилось что-то невероятное: разбилась банка консервированных помидоров и они пошлепали вниз по лестнице, прямо к входной двери. В полусне Миляна машинально накинула поверх ночной рубашки пальто, надела туфли и бросилась вслед за помидорами.

Лежа под водой с чуть приоткрытыми глазами, Зеко ждал, когда в легких закончится воздух. Карп неподвижно глядел на него в ожидании откровений.

– «Только дурак может позволить сидящей на цепи собаке дважды укусить себя!» Отец прав, – заявил Зеко карпу, в полной решимости задохнуться.

Банки с консервированным перцем катались по залитому маринадом полу, а девочка, вступившая в самую решающую пору своей жизни, торопливо сбежала с первого этажа в подвал. Она бросилась прямо к ванне и увидела, что карп бьет хвостом по воде, в которой плавает голое тело Драгана Теофиловича. Схватив его под мышки, ценой неимоверных усилий она с тяжелым стоном вытащила безвольное тело и уложила на пол. Распростертый на спине Драган не подавал признаков жизни.

В час ночи десятого марта 1976 года Драган Теофилович и Миляна Гачич обменялись первым поцелуем. По правде сказать, это скорей было вдувание воздуха рот в рот, искусственное дыхание. Именно мечта маленькой влюбленной девочки помогла Зеко вернуться к жизни. Едва открыв глаза, он расплакался. А потом, когда Миляна снова прижалась губами к его рту, улыбнулся.

Любовь поворачивает судьбу к лучшему, несчастья не вечны. Теперь воспоминания Драгана Теофиловича о пережитых суровых днях остались в прошлом, их заслонили другие, более приятные и безмятежные. Лето Миляна и Зеко провели возле порожистой Лашвы, в ее верхнем течении. Они обнимались, вопили от переполнявшего их счастья, молотили по воде руками и ногами, жевали хлеб с острой овощной приправой айваром, объедались вишней и цеплялись за груженные сеном подводы, во все горло выкрикивая свои имена. Отныне для них не существовало ничего, кроме желания всю жизнь провести вместе! Когда они разлучались, что бывало только ночью, они продолжали быть столь близки в своих мыслях, будто никогда и не расставались в реальности. В конце лета объятие на берегу Лашвы заставило их совсем потерять голову, и их тела слились воедино.

Хотя любовь – это самое великое чудо жизни и может управлять свободными людьми, она не властна над судьбой кадрового военного. Четырнадцатого июня 1977 года полковник Милой Гачич был переведен на службу в Скопье. Горе Драгомира Теофиловича было беспредельно – тот день стал для него черной пятницей. Разумеется, он умел побеждать страдания. Но он знал, что теперь не сможет поджидать Миляну после уроков возле школы. По утрам, едва проснувшись, бежать за свеженькими булочками кифле, чтобы подвесить их в пакете на ручку ее двери. К чему перечислять все это? Его любовь уезжает, жизнь – сплошное горе. Но теперь он умел сопротивляться.

Стоя возле автобусной остановки, Зеко, несмотря на всю свою печаль, ощущал, что стал настоящим мужчиной. Пока полковник Гачич грузил тюки и баулы в автобус, Миляна и Зеко держались за руки. Зеко хотел помочь добродушному полковнику, но тот махнул рукой в сторону дочери:

– Теперь не до глупостей.

Дети целовались за автобусом, и проходящий мимо полицейский укоризненно погрозил им пальцем. Поскольку предостережение не подействовало, он потребовал предъявить документы.

– Мы несовершеннолетние, у нас их нет, – отвечала Миляна, не отрываясь от губ мальчика.

– До чего же я люблю тебя! – сказал Зеко.

– А я тебя! Больше всего на свете!

– Я обязан тебе жизнью.

– Обещай мне только одно…

– Что? Скажи!

– Ты должен поклясться! Сдержишь клятву?

– Клянусь!

– Поклянись, что в один прекрасный день ты найдешь меня.

– Когда?

– Не важно когда, не важно где…

– В тот день, когда я найду тебя, мы поженимся!

Хриплый клаксон автобуса и клуб дыма, вырвавшийся из пробитой выхлопной трубы и смешавшийся с пылью, стали звуковым и зримым доказательством исчезновения Миляны Гачич.

Глупость, которую он едва не совершил, научила Зеко всякий раз, когда его охватывала тоска или сплин, даже если они были совершенно нестерпимыми, объективно смотреть на вещи и усмирять свои эмоции. Впрочем, если бы он решил повторить все снова, Миляны больше не было рядом, чтобы спасти его!

Бальзамом на его израненную душу стал перевод отца в Мостар. Что за жизнь была бы у него в Травнике без Миляны?

После школы Зеко полюбил сидеть на берегу бурной Неретвы, смотреть на пороги и бросать в воду запечатанные в бутылки любовные послания. Неретва, в отличие от Лашвы, будила в нем другие чувства и мысли: зеленая, глубокая, с постоянно меняющейся поверхностью и ложем с вросшими в него тысячелетиями сохраняющими неподвижность крупными каменными глыбами. Эх, если бы жизнь могла захватить его своим мощным потоком, а похожий на желание ветер принес бы ему что-то новое, что в корне изменило бы его существование! Таковы были помыслы Зеко. Точно как течения и ветры, влияющие на поверхность Неретвы. Когда он найдет Миляну, утешал он себя, жизнь станет вечной и ненарушимой.