Мария Семпл - Куда ты пропала, Бернадетт? Страница 44

Но в один прекрасный день я вернулась после занятий в свою комнату и сразу почуяла неладное. Мы жили в Хоумстеде – скрипучем старом корпусе в центре кампуса, в котором, как сообщает памятная доска, однажды ночевал Джордж Вашингтон. А, я забыла сказать, что от Сары как-то странно пахло, будто детской присыпкой, но только какой-то тошнотворной. Но точно не духами, и присыпки я у нее никогда не видела. Я до сих пор не знаю, что это было. В общем, не успеваю я открыть входную дверь, как слышу наверху торопливые шаги. Поднимаюсь – в нашей комнате никого, но по звукам понятно, что Сара в ванной. Сажусь за свой стол, открываю ноутбук и чувствую запах. Этот противный запах присыпки прямо висит над моим столом. Это показалось мне очень подозрительным, потому что именно Сара настояла на том, чтобы разделить комнату пополам, и строго-настрого запретила нарушать невидимую границу. Тут она метнулась за моей спиной через всю комнату к выходу и – бегом вниз по лестнице. Хлопнула дверь. Сара вышла на улицу и встала на углу, собираясь перейти улицу Вязов. Я подошла к окну и окликнула ее. Она подняла голову.

– Сара, ты куда? У тебя все в порядке? – Я забеспокоилась, вдруг что-то случилось с одним из зданий ее отца.

Она сделала вид, что не слышит, и пошла по Крисчен-стрит. Это было странно: я знала, что у нее в это время должна быть тренировка по сквошу. Она не свернула ни к Хилл-хаусу, ни к библиотеке. Единственное здание, которое находится дальше библиотеки, – Аркболд, там кабинеты деканов. Я пошла на танцы, а вернувшись, попыталась поговорить с Сарой, но она на меня даже не посмотрела. Ночевала она внизу у Марлы.

Через несколько дней на уроке английского мисс Райан велела мне срочно зайти в кабинет мистера Джессапа. Я инстинктивно обернулась на Сару, и та быстро опустила глаза. Я поняла: эта издающая странный запах нью-йоркская девица в штанах для йоги и бриллиантовых сережках меня заложила.

В кабинете мистера Джессапа был папа. Он тут же принялся уговаривать меня уехать из «Чота», потому что так для меня будет лучше. Это было уморительное зрелище: мистер Джессап и папа лезли из кожи вон, стараясь перещеголять друг друга, и без конца сыпали фразочками типа: «Я так переживаю за Би», «Би – незаурядный ребенок» или «Ради блага Би я готов на многое». Было решено, что я уеду из «Чота», а они официально подтвердят мои баллы, чтобы на будущий год я смогла поступить в «Лейксайд». (Если меня туда примут. Кто знает?)

Потом, в коридоре, когда мы остались наедине, если не считать бронзового бюста судьи Чота, папа потребовал, чтобы я показала ему книгу. Ни за что. Но я показала ему конверт.

– Откуда он пришел?

– От мамы. – Но почерк на конверте был не мамин, и он это видел.

– Зачем ей посылать это тебе?

– Чтобы я узнала.

– Что узнала?

– Правду. Ты же не собираешься ничего мне рассказывать.

Папа сделал глубокий вдох и сказал:

– Единственная правда состоит в том, что ты прочла то, что не способна понять в силу возраста.

Тогда я и приняла окончательное решение: я его ненавижу.

Рано утром мы чартерным рейсом вылетели из Сантьяго и приземлились в аргентинском городе Ушуая. Автобус повез нас по городу мимо беленых домиков. Крыши в испанском стиле, грязные дворы, а во дворах – ржавые качели. По прибытии в порт нас завели в хижину, разделенную пополам стеклянной стеной. Это был паспортный контроль, поэтому там, разумеется, толпилась очередь. Другая половина вскоре стала заполняться старичками в дорожной одежде, с рюкзаками и бело-голубыми ленточками – членами группы, только что сошедшей с корабля, они же – Призраки Будущего Путешествия. Они поднимали вверх большие пальцы и беззвучно произносили: «Это фантастика, невероятно, здорово, вам страшно повезло». А потом вся наша половина вдруг зажужжала: «Базз Олдрин, Базз Олдрин, Базз Олдрин». На другой половине появился воинственный человечек в кожаной куртке-пилоте, усеянной нашивками «НАСА». Руки у него были согнуты в локтях, как будто он готовился к бою. Он встал со своей стороны стекла, дружелюбно улыбаясь, а участники нашей группы фотографировались рядом с ним. Я тоже сфотографировалась. Потом скажу Кеннеди: «Смотри, я навещаю Базза Олдрина в тюрьме».

Я вернулась в Сиэтл из «Чота» в пятницу, так что сразу пошла в Молодежную группу. Вошла посреди какой-то идиотской игры под названием «Голодные птички»: все делятся на две команды, и птички-мамы должны брать из миски попкорн с помощью длинных красных леденцов, а потом бежать к птенцам и кормить их. Меня поразило, что Кеннеди играет в такую детскую игру. Я молча наблюдала. Потом меня заметили, и вдруг стало тихо. Кеннеди ко мне даже не подошла. Люк и Мэй заключили меня в христианские объятия.

– Мы очень тебе сочувствуем по поводу всего, что случилось с твоей мамой, – сказал Люк.

– С моей мамой ничего не случилось, – сказала я.

Стало еще тише, а потом все обернулись на Кеннеди, потому что она моя подруга. Но я видела, что она меня боится.

– Давайте доиграем, – сказала она, глядя в пол. – Наша команда ведет. Десять-семь.

Нам проштамповали паспорта и выпустили из хижины. Женщина велела нам идти по белой линии к капитану, который пригласит нас на борт. Как только я услышала слово «капитан», я побежала со скоростью, какую точно не могли развить мои ноги, – меня несло нетерпение. И вот внизу какой-то лестницы я увидела мужчину в синем костюме и белом головном уборе.

– Вы капитан Альтдорф? Я Би Брэнч.

Он непонимающе улыбнулся. Я чуть отдышалась и сказала:

– Бернадетт Фокс – моя мама.

И тут я увидела его бейдж. «КАПИТАН ХОРХЕ ВАРЕЛА». И внизу: «АРГЕНТИНА».

– Стойте, а где капитан Альтдорф?

– Ааа, – сказал фальшивый капитан. – Капитан Альтдорф был раньше. Теперь он в Германии.

– Би, нельзя же вот так убегать! – Папа с трудом переводил дух.

– Прости. – Мой голос дрогнул. Я заплакала, не раскрывая рта. – Я так часто видела «Аллегру» на фото… А сейчас у меня чувство, что мы вот-вот перевернем страницу.

Это было вранье – ну как вид корабля может заставить что-то там перевернуть? Но после «Чота» я поняла, что во имя переворачивания страницы папа разрешит мне что угодно. Спать в мамином трейлере, не ходить в школу и даже поехать в Антарктиду. Лично я нахожу идею переворачивания страницы оскорбительной: ведь она означает, что я пытаюсь забыть маму. На самом деле я еду в Антарктиду, чтобы ее найти.

Когда мы добрались до нашей каюты, наш багаж уже был там. Каждый из нас взял по чемодану для обычных вещей и по спортивной сумке для экспедиционного снаряжения. Папа немедленно принялся распаковывать вещи:

– Я займу два верхних ящика, а ты бери два нижних. Эта половина шкафа, чур, моя. Отлично! В ванной два шкафчика. Я беру верхний.

– Не обязательно описывать каждое банальное действие. Ты же не керлинг комментируешь, а сумку разбираешь.

Папа ткнул себя пальцем в грудь:

– С данной минуты можешь наблюдать, как я тебя игнорирую. Мне это советовали специалисты.

Он сел на кровать, подтащил к себе сумку и одним движением расстегнул молнию. Сверху лежал его чайник для промывания носовых ходов. Ничто на свете не заставит меня находиться в одной крошечной комнате с папой во время этой процедуры – а он проделывает ее каждый день. Чайник отправился в ящик шкафа, и папа продолжил разбирать вещи.

– О боже.

– Что? – спросила я.

– Это дорожный увлажнитель.

Он открыл коробку. Внутри был прибор размером с маленькую пачку хлопьев. Папино лицо исказилось, и он отвернулся к стене.

– Что? – спросила я.

– Я просил маму его купить, потому что в Антарктике очень сухой воздух.

Мои глаза стали размером с блюдце. Я подумала – боже ты мой, если папа намерен всю дорогу плакать, то, похоже, поездка обернется сущей мукой.

– Дамы и господа! – К счастью, из потолочного динамика затрещал чей-то голос с новозеландским акцентом. – Добро пожаловать на борт! Как только вы разместитесь, приглашаем вас в ресторанный зал «Шеклтона», где вас ждут коктейли и закуски.

– Я иду. – Я выбежала из каюты, оставив папу рыдать в одиночестве.

Когда у меня выпадали молочные зубы, зубная фея каждый раз приносила мне DVD. Сначала были «Вечер трудного дня», «Забавная мордашка» и «Вот это развлечение!» А за передний левый зуб она принесла «Ксанаду», и он стал моим любимым фильмом. Больше всего мне нравится финальная сцена, когда герои встречаются в новой дискотеке – всюду блеск хромированного металла, полированное дерево, гнутые бархатные сиденья и ворсистый ковер на стенах.

Так и выглядел зал «Шеклтона», только с потолка еще свисали плоские телевизоры, а в стенах были окна. И я наслаждалась всей этой роскошью одна, потому что остальные пассажиры до сих пор раскладывали вещи. Официант выставил на столы чипсы, и я умяла целую корзинку.

Через несколько минут к бару подрулила компания дочерна загорелых людей в шортах, шлепанцах и с табличками на шее. Члены экипажа, биологи.