Андре Моруа - Земля обетованная Страница 46

27 марта 1924. – Вчера трехчасовой спор с Кристианом, ужасный, почти оскорбительный для меня, потому что он твердил одно:

– Вы же знаете, я не создан для брака. Я уже избавился от одной семьи, и не для того, чтобы погрязнуть в другой. Художник не должен жениться. Его искусство живет вечным обновлением, надеждами и потерями. А незыблемость брака губит его.

И еще он сказал: «Равновесие у нас, писателей, – это неустойчивость, а лучшая погода – ураган».

Сам себе противореча, он перемежал все это уверениями в любви, несомненно искренними. Но мне было больно. Я навязала ему ответственность за нас обоих, а это слово его ужасает. Все закончилось тем, чем и кончаются ссоры любовников, но, странное дело, я никогда еще не была настолько близка к Земле обетованной. Слезы и горе возбудили во мне какой-то яростный, неукротимый и нездоровый пыл. Однако я все же не преодолела ту «стену», хотя твердо знаю, что брак подарит мне доступ в рай. До сих пор меня сковывало в объятиях Кристиана сознание незаконности, непрочности нашей тайной любви. Зато в полноте и спокойствии нашей совместной жизни все обязательно наладится.

10 апреля 1924. – Решено: мы с Альбером разведемся без лишнего шума, как только Кристиан получит от Фанни согласие на развод. Альбер повел себя благородно: он согласился подождать при условии, что я обещаю оставить ему сына. Ну, вот и окончен первый акт моей жизни. Стал ли он полным фиаско? Надеюсь, что нет. В общем-то, я не причинила Альберу непоправимого несчастья. Но я ухожу вовремя. Женщина может только любить или разрушать – а я его не любила.

XXXVIII

Кристиан Менетрие никак не мог решиться на новый брак – так лошадь артачится перед препятствием. Он любил Клер, но боялся, что она принудит его к своему образу жизни, отвратив от творчества и от него самого.

– Вы знакомы с таким множеством людей! – говорил он ей. – Я не смогу жить в этой толпе. Для того чтобы люди поставляли мне материал для книг, я должен видеться с каждым из них долго, наедине и томить на малом огне их признания. А что я, по-вашему, могу делать в полной гостиной? В обществе я чувствую себя несчастным, немым и никчемным.

– Если вы пожелаете, Кристиан, я никого больше не стану принимать. И не сочту это такой уж великой жертвой.

– Кроме того, вы слишком богаты, моя дорогая. Даже после развода у вас останется огромное состояние. А я не желаю быть богатым, это противоестественно. Что знают богачи о жизни? Только слуг и других богачей. Уже не помню, кто это сказал, что для них земля – это пустыня, уставленная мажордомами. Богатой женщине чуждо материнство, поскольку ее ребенка растят другие. Богатый мужчина не знает любви – ведь он может ее купить. А мне, для моего творчества, необходимы матери и любовники, бедняки, простые солдаты и рабочие. И от всего этого вы меня отгородите, хочется вам того или нет.

– Но почему, Кристиан? Еще вчера вы принимали от своих почти незнакомых поклонниц дома́, круизы, гостеприимство. Так почему бы вам не разделить такую жизнь со своей женой?

– Это не одно и то же. Я соглашался лишь на короткие привалы и всегда был волен сбежать. Кроме того, чтобы разделить с вами вашу жизнь, мне придется открыто бросить Фанни, которая была мне верной подругой в трудные годы. Если я это сделаю, мои друзья строго осудят меня, и сердце подскажет мне, что они правы.

– Неужели у вас такое чувствительное сердце, Кристиан? Вы ведь, как и я, эгоцентрист. Впрочем, что касается Фанни, вам не стоит терзаться угрызениями совести. С тех пор как я занимаюсь своим разводом, мой поверенный установил за ней тайное наблюдение. Мне стало известно, что у нее есть своя жизнь, и это вполне естественно, раз вы не живете с нею; в любом случае это не позволяет ей ни судить вас, ни препятствовать нашим планам.

И тут Кристиан пришел в неистовую ярость, изумившую Клер:

– Вы установили слежку за моей женой? Да по какому праву? Кто вам позволил вмешиваться? Поистине, Клер, вы бесчувственное, непостижимое существо! Как вы не понимаете, что некоторые ваши поступки шокируют и отвращают меня от вас?!

Наконец в ноябре 1925 года двойной развод был утвержден «на основании взаимной вины и неприязни сторон», и летом следующего года Менетрие женился на Клер.

Она долго совещалась с адвокатами – специалистами по делам религии в надежде изыскать способ аннулировать свой первый брак в Риме и заключить второй церковный брак. С этой целью она дала Сибилле щекотливое поручение к матери – сама она побоялась обращаться к ней в этой деликатной ситуации. И Сибилле пришлось отправиться в Сарразак, поскольку мадам Форжо, с тех пор как ее дочь затеяла развод, воздерживалась от поездок в Париж.

– Понимаете, тетя Анриетта, – сказала Сибилла, – Клер – человек религиозный и безумно хочет венчаться в церкви, но, похоже, это зависит только от вас. Да-да, поверьте, это именно так. Клер утверждает, что, если вы заявите, будто оказывали на нее давление и принудили выйти замуж за господина Ларрака по расчету, Церковь может признать этот брак недействительным.

– Но как же это возможно, если от их союза родился сын?!

– О, вы знаете, тетя Анриетта, я не сильна в церковной юриспруденции. Мне казалось, как и вам, что церковный брак нерасторжим… ну, разве что он не был осуществлен по причине бессилия одного из супругов, что в данном случае не имеет места. Но кажется, есть и другие прецеденты для аннулирования. Ведь что делает брак священным таинством? – взаимное согласие супругов. Так вот, если ваша дочь вступила в брак по принуждению, то в глазах Церкви она является незамужней женщиной.

– Да как же это? – воскликнула мадам Форжо. – В один прекрасный день Клер обручается в Бретани с человеком, которого я в глаза не видела, а теперь она хочет заставить меня сказать, что я выдала ее замуж силой? Ну, знаешь ли, Сибилла, всему есть пределы, даже бессмыслице!

– Я вас прекрасно понимаю, тетя Анриетта, но думаю, что гражданский брак Клер возмутил бы вас еще сильнее.

– Скажу больше: я вообще не посчитаю это браком. И категорически отказываюсь лжесвидетельствовать в церковном суде. Для этого я слишком почитаю религию.

На том переговоры и окончились, и Клер пришлось заключить свой второй брак всего лишь в мэрии Восьмого округа. Генеральша Форжо на свадьбу не приехала.

– Я не собираюсь одобрять своим присутствием это безумие, – заявила она госпоже де Савиньяк. – Если Клер угодно погубить свою жизнь, то пусть все знают, что я против этой авантюры.

– Но ведь она выходит замуж за человека, наделенного великим талантом, – мягко возразила Анна де Савиньяк.

– Лично я никогда не понимала его писанину! – отрезала генеральша. – Да и не в том дело. Я знать его не хочу, потому что не считаю своим зятем. И пока брак Клер не расторгнут Церковью, он был и останется единственно законным союзом между ней и отцом ее ребенка. А я всегда буду предана бедному Альберу, он вел себя в высшей степени благородно.

Дядя Шарль оказался более снисходительным, что было с его стороны довольно смелым поступком, если учесть значительную роль клиентуры Ларрака в делах его фирмы. Но он любил Клер, а кроме того, мадам Жанен, знавшая, что лирическая драма Менетрие будет поставлена в Опера Комик, сказала ему:

– Будьте на их стороне. Мало ли что… Может быть, когда-то и мне перепадет там роль.

Поэтому Шарль Форжо сказал Клер, когда она объявила ему о предстоящей свадьбе:

– Вот как, мамзель Клерон? Значит, решила сменить муженька, выйти за другого? Твоя матушка этим крайне недовольна, знаешь ли. Она прямо засыпала меня письмами – хочет, чтобы я вмешался в это дело, чтобы я отрекся от тебя… Но я все-таки буду твоим свидетелем – это уже входит у меня в привычку.

Свидетельницей Кристиана стала Эдме Ларивьер. А Сибилла и Роже, стремясь сохранить дружбу с Клер и одновременно проявить осторожность, срочно организовали «деловую поездку» в Лондон как раз на время ее свадьбы и прислали оттуда телеграмму, в которой, вместо поздравлений, стояла дежурная фраза «желаем счастья».

17 сентября 1926. – Вчера состоялась наша свадьба. Ну что сказать… Я так надеялась… но судьба оказалась безжалостной ко мне! Во-первых, наш брак все же не стал церковным, и я горько сожалею об этом, терзаюсь угрызениями совести. Гражданский брак – просто жалкая формальность, не вызывающая никаких чувств. Мне казалось, что я расписываюсь в договоре об аренде или в получении паспорта. Кристиан так откровенно скучал, что я пожалела его и почувствовала себя кругом виноватой. Мэр произнес напыщенную речь, в которой назвал «Орфея» «жемчужиной французской словесности». Я даже испугалась, что Кристиан сейчас встанет и уйдет. А потом… Мы планировали провести первый вечер нашей супружеской жизни вдали от Парижа. Я сама любовно выбрала в Компьени комнату с окнами, выходящими в лес. Но как раз в тот момент, когда мы собрались выезжать, на Париж обрушилась какая-то чудовищная гроза. Машина, которую я заказала, не пришла, застряв в этом потопе. И Кристиан, уставший от церемонии, воспользовался этим предлогом, чтобы остаться в Париже. Мы уныло поужинали у «Файо» и вернулись из ресторана в квартиру, так что наша «ночь любви» не ознаменовалась никакой переменой декораций. Громы и молнии не унимались до самого утра. Видимо, моя ненавистница Афродита добилась от Зевса этой божьей угрозы моему счастью. «Все пропало, мадам!» – как сетовал мой дорогой аббат. И мне захотелось, словно владелице Монтальского замка, начертать на наших стенах: «Больше не надеюсь!»