Хавьер Серкас - В чреве кита Страница 5

– Иногда, – соврал я.

– Сколько раз? – продолжала настаивать она.

– Не знаю, – сказал я, будто сомневаясь или будто количество не имело никакого значения. – Два. Может, три. Не помню.

– Ты действительно не помнишь?

– Действительно, – ответил я. – Тебе это кажется странным?

– В высшей степени странным, – заверила она, внимательно глядя на меня и явно забавляясь. – Лично я прекрасно помню всех мужчин, с которыми спала.

– «Los feits d'amor no puc metre en oblit, ab qui els hagui, ne el Hoc, no em cau d'esment»,[3] – процитировал я медленно, по слогам.

– Это чье?

– Аузиас Марк, – ответил я. – Тебе нравится?

– Это прекрасно, – произнесла она. – И это правда.

– Это прекрасно, потому что это правда, – уточнил я. – По крайней мере, в твоем случае.

– Ставлю что угодно, что и в твоем тоже, – сказала Клаудия и, словно желая наградить меня за цитату или похвалить ее, подлила мне виски. – Ты, конечно, ужасный врун.

Я рассмеялся. Затем, окрыленный успехом, перешел в наступление:

– А ты?

– Что я? – переспросила она, прикуривая новую сигарету и опять скрестив йоги. – Врунья ли я?

– Нет, обманывала ли ты когда-нибудь своего мужа?

– Ни разу, – с чувством произнесла она, и ее губы сложились в лукавую улыбку. – Я всегда была идиоткой.

– Почему?

– Потому что он мне изменял, – ответила она. – Насколько мне известно, минимум пару раз.

Я ничего не сказал, но в тот миг отчетливо понял, что с моей стороны ошибкой было лгать. На минуту я даже собрался исправить положение, сообщить ей, что это шутка, и признать правду: я никогда не изменял Луизе. К счастью, я этого не сделал; я вовремя понял, что в некоторых случаях лекарство способно причинить больший вред, чем сама болезнь. Потому что самое страшное во лжи не то, что человек может в нее поверить, а то, что произнесенные слова навязывают говорящему более жесткую необходимость придерживаться их, нежели правда.

Поскольку я не мог предать свою собственную ложь, то я попытался оправдать ее. Я робко высказался, что верность – это одно из качеств, более всего отличающих мужчин от женщин, ибо нам стоит значительно большего труда соблюдать ее. Но, едва сформулировав фразу, я сразу же в ней раскаялся, она показалась мне совершенно дурацкой.

– Ерунда, – прозорливо отреагировала Клаудия. – Это одно из немногих качеств, которые нас объединяют. Нам обоим одинакового труда стоит хранить верность; но дело в том, что многим женщинам просто страшно перестать быть верными, а большинству мужчин – нет.

– Не вижу разницы.

– Но она есть.

– В любом случае проблема та же, – продолжил я, не дав Клаудия пояснить свою мысль. – Верность. Почему верность считается добродетелью, если она идет вразрез с нашей природой? Люди любят разнообразие. Во всем. Человек – это животное, любящее разнообразие.

– Поэтому он несчастен.

– Поэтому он человек. Только животные получают удовольствие, делая одни и те же вещи в одном и том же месте. Вот они счастливы. Ладно, во мне так и слава богу. Но для меня, если представить себе ад, то это такое место, где всегда происходит одно и то же, одним и тем же способом, с одними и теми же людьми.

– Забавно, но я именно так всегда представляла себе небеса – место, где человек всегда делает одно и то же и не устает от этого.

– Так нас всегда учили представлять себе рай, не так ли? – пошутил я. Я не знаю, верил ли я сам в свои слова, но точно помню, что говорил с удовольствием, то ли потому, что это давало мне возможность взять беседу в свои руки, то ли потому, что я втайне был убежден, будто Клаудии это было приятно. – Мне кажется, что человек почти всегда неверен. Кто несчастлив со своим партнером, поступает так от неудовлетворенности, а кто счастлив – для того, чтобы не раствориться друг в друге полностью, своего рода компенсация.

– А кто ни то ни другое – чтобы иметь возможность рассказать об этом.

– Ну и это тоже, – согласился я. – Хотя, вероятно, все, что мы делаем, мы делаем, чтобы рассказать об этом.

– Будь любезен, оставь философию на другой раз, Томас, – сказала Клаудия. – Уже глубокая ночь.

– Извини, милая, – сказал я с улыбкой, слегка покраснев, и перед тем, как пригубить виски, пожурил ее: – Это ты виновата, ты меня споила.

– Хочешь еще немного?

Я протянул ей стакан и предупредил:

– Только потом не жалуйся.

Она налила мне еще виски. И себе налила.

– Послушай, Томас, скажи мне одну вещь, – продолжила она, снова облокачиваясь на спинку стула, не расплетая ног, одной рукой отводя прядь волос со лба, а другой держа наполненный стакан и догорающую сигарету. – Ты когда-нибудь Луизе об этом говорил?

– О чем? Что я сплю с другими женщинами?

– Да.

– Ни слова, – сказал я. – Зачем бы я стал это говорить?

– Многие люди так поступают, – промолвила она, словно желая спровоцировать меня, и мне представилось, что она изо всех сил старается изобразить наивность, совсем ей не свойственную. – К примеру, Педро.

«Так вот как у вас все было», – подумал я.

– А вот я этого никогда не делал и не собираюсь делать, – отрезал я. – Я не понимаю, что можно выиграть, рассказывая об этом.

– Быть честным.

– Не всегда надо говорить правду, – заметил я. Я Я имею в виду, что всегда хорошо не лгать, но иногда лучше не говорить правду без необходимости лгать. – Я улыбнулся. – Знаешь, мне кажется, что я окончательно запутался.

Клаудия рассмеялась.

– Вот и мне так кажется, – заметила она.

– Я хотел лишь сказать, что поскольку человек никогда точно не знает, что такое правда, не всегда полезно рассказывать ее. Напротив: в большинстве случаев правда осложняет жизнь. Поэтому брак, где супруги всем делятся, не может длиться сколь-нибудь долго. Они бегут друг от друга как черт от ладана или мрут со скуки, а это самая жуткая смерть, потому что ты при этом остаешься в живых. Именно по этому поводу кто-то сказал, Вольтер, кажется, что рассказывать все – это скорейший способ перестать вызывать интерес.

– Ну, тогда ты перестанешь вызывать интерес с минуты на минуту, потому что я прикинула, что твой запас цитат уже начинает иссякать.

На этот раз наступила моя очередь рассмеяться.

– Об этом не волнуйся, – успокоил я ее и в тот момент понял, что слишком много выпил, но, поскольку Клаудия, должно быть, тоже была изрядно пьяна, я решил не придавать этому значения. – Для подобных случаев у меня всегда есть стратегический запас.

– Во всяком случае, – продолжал я забавляться» глотнув еще виски и прикурив сигарету от лежащей на столе зажигалки, – я готов отстаивать свою правоту. Нельзя рассказывать все. Особенно если ты женат. Ибо беда любого брака в том, что все делается вместе: вместе едят, вместе спят, даже нужду справляют в одном помещении, а иногда и вместе. Это ужасно, больше всего напоминает концентрационный лагерь, потому что нет места для частной, внутренней жизни. Если человек не способен создать себе личное пространство, неведомое и недоступное для партнера, то он пропал. Так вот, это личное пространство и является тайной. Пусть это звучит несколько напыщенно, но я скажу тебе, что это пространство – территория свободы. Поэтому нужно уметь хранить тайну.

И тогда я вспомнил недавно прочитанный анекдот. Двое друзей встречаются в баре, болтают ни о чем, а потом один говорит другому с загадочным видом: «Я расскажу тебе один секрет, если ты способен сохранить его». На что другой, не скрывая раздражения, отвечает: «Как ты хочешь, чтобы я сохранил твой секрет, если ты первый неспособен сохранить его!» Клаудия оценила анекдот и расхохоталась, и я рассмеялся вслед за ней, поскольку всегда приятно доставлять радость людям (может, это говорит в пользу всеми порицаемого эгоизма) или просто поскольку с благодарностью убедился, что, в отличие от времени, когда мы встречались, теперь я мог рассмешить Клаудию – и я почувствовал себя счастливым. И вот тогда Клаудия меня по-настоящему удивила.

– Послушай, Томас, позволь мне задать тебе один вопрос, – произнесла она с легкой улыбкой, еще блуждавшей на губах, в то время как я наслаждался успехом своего красноречия и закреплял его новыми глотками виски. – Я ведь раньше тебе нравилась, правда?

Я поперхнулся и закашлялся.

– Прости, Клаудия, – извинился я. – Что ты сказала?

– Нравилась ли я тебе раньше?

– Нравилась ли ты мне? – Я улыбнулся, не сумев скрыть свою растерянность. – Ну и вопрос!

Клаудия сделала глубокую затяжку и, задумчиво глядя на огонек сигареты, раздуваемый ветром, выпустила через рот и нос легкое расплывчатое облачко дыма. Она взглянула на меня с искоркой иронии в глазах и продолжала настаивать:

– Скажи мне правду: нравилась я тебе или нет?

– Ну да, думаю, да, я не знаю, прошло столько времени, – пробормотал я. – Полагаю, что нравилась.

– Не слишком уверенно ты это говоришь.

– С той поры прошла тысяча лет, Клаудия, – возмутился я. – Сколько? Пятнадцать, двадцать? А ты хочешь, чтобы я был уверен. Да я и половины всего не помню.