Лариса Денисенко - Отголосок: от погибшего деда до умершего Страница 5

Оскар был блестящим юристом, иначе отец никогда бы не взял его к себе в помощники. Он был ироничным педантом. Большинство людей поначалу считали, что он представитель нетрадиционной сексуальной ориентации или просто высокомерный тип. Правдой было последнее. Первое, что я вижу, вспоминая Оскара, белизна его рубашек. Они были такими белыми, что если бы кто-то сбросил их на пол и прошелся по ним, они бы скрипели, как снег при легком морозце. Ясно, что никому не приходило в голову поступить так с рубашками Оскара. Кроме меня. Мне это приходило в голову, иногда по нескольку раз на день. Я часто фантазировала на эту тему, но никогда не осмеливалась это проделать. Второе – сверхъестественная белизна его зубов. Под языком они не скрипели, а пальцем я, опять-таки, не осмеливалась придавить. Успешный и целеустремленный Оскар.

С Оскаром нас познакомил отец. Я знала, зачем он нас знакомит. Отец – эстет и визуал, он всегда одевался со вкусом и сочетал в одежде только такие вещи, которые не только ему подходили, но и гармонировали друг с другом. Внешне мы с Оскаром чудесно гармонировали. Как две вертикальные параллельные прямые. Как два парковых дерева, корни которых не переплелись под землей. Две колонны. Как две горизонтальные параллельные прямые мы тоже воспринимались и выглядели неплохо. Но любая перпендикуляризация (как говорит Манфред) была для нас болезненной, непривычной, некомфортной и ненужной. Мы оба об этом знали. Я пыталась относиться к этому философски. Он был красивым и образованным, а еще мне нравилось, как он шутил и прибирал у меня в доме. Кроме того, мы познакомились тогда, когда я начала думать, что для моего имиджа (да, я думаю о таких вещах), то есть внешней подачи меня как личности, необходимо постоянное присутствие мужчины в моей жизни. Меня беспокоило то, что два года кряду у меня не было постоянного друга. А все мои связи были нечастыми, фактически одноразовыми и не успевали превращаться в отношения. Собственно, даже не это. Я просто устала от поисков кого-то подходящего. И попробовала ужиться с неподходящим.

Оскар боролся за наши чувства. Он отметал неконструктивные мысли о том, что никаких чувств нет. Он решил, что они есть, доводя меня до бешенства каждодневной борьбой за них. Многие говорили, в том числе и Ханна, что Оскар использует меня ради того, чтобы сделать блестящую карьеру. С этим я не могу согласиться. Не потому, что идеализирую Оскара. И не потому, что о таком думать неприятно. А потому, что хорошо знаю своего отца. Конечно, отец хотел устроить раз и навсегда мою супружескую жизнь. Но именно поэтому он никогда не подложил бы мне в кровать свинью в лице невежды, банального карьериста и сволочи.

Все это я вспоминаю для того, чтобы было понятно, почему я так легко сошлась с Дереком. Когда наши руки соприкоснулись на термосе с кофе и я почувствовала, как меня прошиб пот, Оскар и его эфемерная борьба стали восприниматься мной как кинолента, далекая от моей реальной жизни. А еще я подумала, что никогда в жизни так не сходила с ума от того, что моя рука встретилась с чьей-то рукой. Чужая рука – не такая уж невидаль, чтобы так бросило в дрожь. А меня лихорадило от предчувствий, что-то квакало в желудке, как всегда, когда я возбуждалась. Когда мы вернулись в конференц-зал, я не могла ни о чем думать, кроме него. Мне даже не нужно было на него смотреть, хотя я его плохо запомнила. Его прикосновение словно оживило мое тело, включило его, сменило батарейки. Замершая женщина, как механизм довольно простой, иногда нуждается в ключике. Маленьком или большом ключике, несколько оборотов, и она завелась, она ожила.

Мы не переспали в тот же день не потому, что я пыталась выглядеть неприступной. Мне бы это не удалось, я очень сильно его хотела. Мы не переспали только потому, что Дерек перепутал номер в гостинице. Он постучал в соседний номер, где остановился профессор Хайдельбергского университета. Несмотря на второй час ночи, профессор двери открыл, появлению Дерека искренне обрадовался, раздобыл стаканы, и они шумели всю ночь, перемежая теологические и теоретические споры с короткими тостами. Дерек избавился от профессора около шести утра, пообещав ему, что если у него родится сын, то он эксперимента ради будет растить малыша в бочке.

Мы могли бы не переспать и на следующий день, потому что я стала безумно волноваться. Думать, что не понравлюсь ему как женщина. Начала вспоминать, что мне говорили другие мужчины, домышлять то, о чем они умалчивали, считать, сколько их у меня было, любовников, и достаточное ли это количество для того, чтобы чувствовать себя опытной женщиной и иметь власть над телом мужчины. Дерек о таких вещах никогда не думал. Он или хотел, или нет, все остальное было условностями. Я завидовала этому качеству, пыталась перенять его, но не удавалось.

Год мы встречались наездами. Я всегда буду помнить этот год. Я не знаю, что со мной происходило в течение того года. Я не помню, повышали мне заработную плату или нет, болела я или была здорова, с кем я ссорилась, с кем знакомилась; я не помню, чьи дни рождения я праздновала, были у меня неприятности или приятные события, я просто помню электронное табло «Берлин – Вена», открытки с изображениями Венской оперы с его приписками «арию «Благочестивая Марта» исполняет Дерек Р.». Свою постоянную готовность к овуляции и чувство счастливого волнения. Дерек наведывался в Берлин. Я в Вену. Я дарила ему свитера, футболки, медных медвежат и музыкальные диски. Он мне – шарфики, юбки, которые все были мне маловаты, шоколадных моцартов и керамические чашечки.

Я рассказала ему об Оскаре после того, как мы в первый раз занимались любовью. Он на это не отреагировал. Я думала, что он оставил информацию об Оскаре без внимания, но я ошибалась. Потому что именно к Оскару он обратился, когда решил обосноваться в Берлине, искал квартиру, а потом приобрел баржу. Оскар был прекрасным специалистом по договорному праву. И все юридические действия с недвижимым имуществом были его страстью. Я не могу сказать, что очень обрадовалась известию о том, что Дерек переезжает жить в Берлин, если честно, то я была в растерянности. Так как поняла, что он переезжает не ко мне. И не из-за меня. Ему предложили выгодный научный грант. Он стал искать квартиру, нашел ее, и жил там больше года. Он жил там один, в отличие от Оскара, никогда не приглашая меня съехаться. Все это время мы встречались, я считала его своим любимым, он вроде бы не имел ничего против этого. А потом Дерек купил баржу и уединился на ней. От гранта он отказался, так как не хотел больше заниматься юриспруденцией. Собственно, с баржи все и началось. «Баржа и вода изменили мое сознание». Я сохранила эту смс, она до сих пор находится в архиве моего мобильного телефона. Я ничего не понимала. Ни тогда, ни сейчас. Хотя пытаюсь. Своим баржеванием он дал мне понять, что не видит со мной общего настоящего и будущего.

Сначала он исчезал на месяц. Где-то плавал. Рыбачил. Думал. Иногда присылал мне смс и электронные письма. И никогда не отвечал на мои. То есть он говорил и писал только о том, о чем хотел сам. А не о том, что интересовало меня и о чем хотела услышать я. Потом он начал исчезать на более длительные сроки. Дерек не давал о себе знать, и я сходила с ума. Не потому, что я думала, будто с ним что-то случилось, нет. Конечно же, об этом я тоже думала, но чаще я думала о том, что это – всё. Не шутка. Он меня бросает. Я меняла свои маршруты, чтобы обязательно проехать мимо места, где он причаливал. Я теряла килограммы и голову. Каждую неделю я ходила сдавать кровь, думала, чем больше ее отдам, тем быстрее избавлюсь от этого вируса любви. Сдавать кровь мне запретили. И сказали, если еще раз меня там увидят, сообщат в соответствующие психологические и социальные службы.

Может сложиться впечатление, что Дерек устал от размеренной жизни юриста и решил немного пожить природником, то есть человеком, которого кормит только рыба, та, что он вылавливает, жарит или продает. Я очень волновалась. Так как не знала, зачем он так живет. Потом узнала о том, что он живет замечательно, ни в чем привычном себе не отказывая, на проценты от ценных бумаг, а также за счет арендной платы за свою венскую квартиру. Сказала мне об этом его нынешняя девушка, я так долго убеждала себя в том, что она – временное явление, что и сейчас мне трудно поверить в обратное. Ее зовут Наташа Ченски. Она из Кракова. В Берлине живет слишком много иностранцев.

Конечно, вся моя семья была знакома с Дереком. Он никогда этого не жаждал, впрочем, как и я. Но, учитывая характеры матери, отца и Манфреда, не говоря уже о Тролле, избежать этого знакомства было невозможно. Когда я ездила к Дереку в Вену, отец не особенно беспокоился по поводу того, что у меня появилась новая симпатия. Сначала он думал, что я посещаю оперные премьеры, и даже хвастался мною перед приятелями. По мнению отца, это было правильным использованием денег. «Интеллигентным и развивающим». Потом он решил, что я фанатею от творчества Густава Климта. Творчество выдающегося австрийского художника отец, по неизвестным мне причинам, считал лесбийским (возможно, виной тому были названия его картин – «Девушки», «Сафо», «Подруги», их можно было воспринимать не только как косвенное доказательство, но и в определенных случаях – как прямое), но не возражал против того, что Климт – большой и серьезный художник. Вообще к лесбийству мой отец относился снисходительнее, чем к гомосексуализму, поэтому, если бы я оказалась лесбиянкой, он пребывал бы в растерянности несколько дней, но потом пришел бы в себя и даже прижал бы меня к груди, я уверена, а вот если бы вдруг выяснилось, что Манфред – гомосексуалист, тогда отец бы устроил трагический спектакль по всем канонам и, возможно, с чьей-то смертью в финале.