Питер Мейл - Французские уроки. Путешествие с ножом, вилкой и штопором Страница 6

В церкви не наблюдалось ничего похожего на тишину, обычно воцаряющуюся перед началом службы. Даже не пытаясь понизить голос, паства оживленно окликала друзей, обсуждала цветы на алтаре, восхитительные размеры выставленных трюфелей и число собравшихся, которые оккупировали даже ступени, ведущие в храм, и часть площади. Помимо гула голосов я постоянно слышал щелчки затворов фотокамер, шипение вспышек и перебранку представителей прессы, соревнующихся за лучший ракурс.

Только с прибытием священника, отца Пьера Глейза, установилась относительная тишина. Отец Пьер выглядел именно так, как должен выглядеть истинный священнослужитель – у него было лицо взрослого херувима, окруженное ореолом седых волос, с застывшим выражением безмятежного спокойствия и доброжелательства на нем. Он приветствовал паству сердечнейшей улыбкой, и служба началась.

Слова молитвы и звуки музыки, заполнившие церковь, нисколько не менялись последнюю тысячу лет, и, казалось, наш современный мир вдруг отодвинулся куда-то очень далеко. Правда, эта иллюзия длилась недолго – стоило открыть глаза, и уже не оставалось сомнений в том, что на дворе двадцать первый век, хотя телевизионщики изо всех сил старались оставаться незаметными. Да и у мальчика, прислуживающего в алтаре, чисто отмытого, золотокудрого и совершенно ангелоподобного, из-под традиционного белого одеяния предательски выглядывали тупые носы лучших, «воскресных» кроссовок.

Потом пришла очередь проповеди. Отец Глейз читал ее на lengo nostro, что означает «наш язык», то есть на провансальском, а потому я почти ничего не понял. Говорят, что в этом языке много латинских и греческих корней, но на слух он звучит скорее как сильно преувеличенный французский и полон чудесными, перекатывающимися на языке словами вроде escoundoun, moulounado и cauto-cauto. Из всей проповеди, кроме «аминь», я узнал только одно слово, и неудивительно, что это было слово rabasse, то есть «трюфели». Тем временем их присутствие чувствовалось в воздухе все явственнее: по рядам пустили корзины для сбора пожертвований. Мой сосед, получив корзину, подержал ее в руках, словно драгоценный кубок, наклонив голову, глубоко вдохнул исходящий из нее аромат, а потом развернул алюминиевую фольгу и опустил туда свой вклад.

Для поощрения дарителей хор в это время исполнял песнопение в честь святого Антуана. Вряд ли после его прослушивания у святого могли остаться какие-то сомнения в том, что от него требуется:

Bon Saint Antoine, donne-nousDes truffes en abundanceQue leur odeur et leur bon goûtFassent aimer la Provence, —

что в переводе означает: «Дай нам трюфелей, святой Антуан, да побольше».

Просьба эта продиктована не одной только жадностью, как могло бы показаться с первого взгляда. Ведь если святой Антуан к ней прислушается и дарует трюфельное изобилие, от этого не в последнюю очередь выиграет и церковь, ибо, согласно традиции, все собранные во время службы пожертвования будут проданы с аукциона, а вырученные средства пойдут на благотворительность и на содержание храма Божьего.

Пожертвования унесли в глубь церкви, чтобы подсчитать. Вид корзин, заполненных экзотическим салатом из трюфелей и крупных купюр, лично мне показался многообещающим. Теперь, когда Мамона послужил Богу, прихожане поднялись со своих мест и двинулись к выходу. Хор проводил нас «Аллилуйей» Генделя. Снаружи выяснилось, что дождь прекратился, – «Промысел Божий», – объяснил один благочестивый сборщик трюфелей, взглянув на небо, – и потому аукцион состоялся, как и планировалось, на открытом воздухе, прямо перед зданием Hôtel de Ville[25].

В центре небольшой площади стоял стол, и, когда площадь заполнилась людьми, аукционист забрался на него. Вел аукцион один из confrères[26], джентльмен, который запросто мог бы получить grand prix за свои необыкновенные усы – роскошные, лихо закрученные прямо к небу и столь же неохватные, как и поля его черной шляпы. Можно сказать, виртуозные усы.

По толпе пробежал слух о том, что сегодняшний сбор оказался не слишком богатым. Покупателям придется поглубже залезть в карманы: год был неурожайным, и это отразилось на содержимом корзин. Всего набралось три жалких килограмма трюфелей. Для сравнения, в прошлом году было пожертвовано семь килограммов. Значит, цены будут высокими. Правда, месье Эскофьер, восьмидесятилетний confrère, уверял, что это стоящее вложение. La truffe, – заявил он, – ça rend les femmes plus gentilles et les hommes plus galants[27]. Ради этого стоило потратиться.

Аукционист в последний раз провел по усам тыльной стороной ладони и приступил к делу. С апломбом, достойным ветерана «Сотбис», он для начала подготовил аудиторию к неизбежным расходам.

– Лето выдалось засушливым, и в результате трюфелей выросло мало. Очень мало. А как вы все понимаете, редкости стоят дорого. Но… – он развел руки в стороны, развернув ладонями к небу, и пожал плечами, – …вы всегда можете сэкономить на вине.

Потом он высоко поднял и продемонстрировал собравшимся первый трюфель, и из передних рядов кто-то предложил:

– Девятьсот франков!

Аукционист уставился на кричавшего с выражением скорбного недоумения на лице:

– Правильно ли я расслышал? Жалкие девятьсот франков? За этого монстра, который весит двести двадцать граммов – и это, заметьте, без крошки земли, хоть сейчас клади в омлет?

Со своего возвышения он оглядел поднятые к нему лица и с надеждой приложил руку к уху. Кто-то выкрикнул тысячу франков. Недостаточно. Аукционист прибегнул к секретному оружию, за право использовать которое дорого заплатили бы парни из «Сотбис», – к Божьей помощи.

– Вы хотите спастись или нет, вы, шайка грешников?! – загремел он. – Ну давайте же! Раскошеливайтесь!

Воодушевленные мыслью о спасении, покупатели подняли цену до полутора тысяч франков, и только тогда молоток опустился.

До тех пор, пока не был продан последний гриб, аукционист еще не раз прибегал к небесной помощи, а кроме того, снабдил свою аудиторию массой кулинарных советов. Выручка была тут же подсчитана, и общая сумма пожертвований составила двадцать четыре тысячи семьсот франков. Эту цифру встретили аплодисментами. Но аукционист, охваченный азартом, не собирался останавливаться. Его взгляд упал на одну из опустевших корзин.

– Она стоит целое состояние! – провозгласил он, потрясая корзиной в воздухе. – На ней благословение Божье.

Корзина ушла за тысячу франков, и рубеж в двадцать пять тысяч был преодолен. Так или иначе, но все мы заслужили праздничный ланч.

Ничто не возбуждает аппетит так, как сочетание свежего воздуха и добрых дел. К тому же главным блюдом в меню был объявлен omelette aux truffes[28], а во Франции найдется не много соблазнов сильнее, чем этот. Никогда раньше я не видел, чтобы толпа рассеивалась так быстро и так целеустремленно. Когда, записав несколько строчек в блокноте, я поднял глаза, на площади, кроме меня, не осталось ни единого человека.

В зале царил веселый хаос: все, заказавшие место, бродили вокруг столов, разыскивая табличку со своим именем. Я обнаружил ее и уселся, предварительно пожав руки соседям, до которых смог дотянуться. Все они оказались местными, очень голодными и пребывающими в отличном расположении духа.

Я уже давно обнаружил, что в подобных ситуациях чрезвычайно полезно быть иностранцем. Все наперебой угощают вас, подливают вина, а кроме того, засыпают советами, просите вы о том или нет. Местные жители уверены, что без их помощи вам не разобраться во многих тонкостях, доступных только французам.

Вот взять, к примеру, трюфель, или Tuber melanosporum, также известный под названием «божественный клубень». Откуда мне, человеку, рожденному в стране, которую этот деликатес обходит стороной, знать, что трюфели невозможно развести искусственно. Эти свободолюбивые грибы растут только там, где хотят. Потому-то урожай и цены каждый год бывают разными. Мой добровольный наставник, сидящий через стол, важно покивал, как будто лично отвечал за такой порядок вещей.

Я поинтересовался, что он думает о генетически модифицированных продуктах – последней новости того времени. Сосед отшатнулся от меня так, словно я оскорбил его бабушку или – еще непростительнее! – местную футбольную команду. Это преступное вмешательство в природу, сказал он, и ничего хорошего из оного не выйдет. Просто заговор с целью помешать естественному процессу репродукции и заставить фермеров каждый год покупать новые семена. А чего еще ждать от этих бандитов в белых халатах, ни разу не замаравших руки землей? Наверное, он продолжал бы в том же духе до конца ланча, если бы не поперхнулся вином.

Окончательно замолчать его заставило появление омлета – горячего и благоухающего, щедро сдобренного черными ломтиками трюфелей. Он был ярчайшего желтого цвета – такой дают только яйца, снесенные курицей, которая ведет привольную жизнь на зеленой травке, – и идеальной консистенции, почти жидкой, но все-таки не жидкой. Во французском языке для нее имеется специальный термин baveuх, которому в английском лишь примерно соответствует слово «сочащийся». Для меня эта недожаренность всегда оставалась недостижимой.