Бидия Дандарон - Избранные статьи; Черная Тетрадь; Материалы к биографии; История Кукунора Сумпы Кенпо Страница 61

И далее, о прибытии в Санкт–Петербург:

«Прибыл посмотреть на счастливую столицу Петербург —Драгоценную часть благородной Европы,Обращенную лицом к холодному Шведскому морю,На прохладный небесно восхитительный дворец,С царем, исполненным десятью добродетелями иУстановившим (благородные) законы,С подданными, слушающими их и приумножающими счастье.Встретившиеся с небесным собраниемИ во всей полноте переживающими это [счастье] благодатной жизни —Очень удивительной оказалась эта страна».

Лубсану Сандану в это время было 45 лет.

Из уголовного дела, л. 10–12:

«В 40 лет для продолжения философского образования Цыденов едет в Гусиноозерский дацан, проявляет странности, живет в одиночестве, ни с кем не видясь: пристрастился к кинжалу (пурбу), который имел всегда воткнутым посредине своей комнаты; сидел на улице с папиросой во рту и место для курения выбирал там, где обычно проходили ламы–профессора.

После ряда необычных для монаха действий Хамбо–лама призвал Цыденова к себе и предложил ему вернуться в родной дацан. Предложение Хамбо–ламы он не принял ввиду отсутствия у него денег. Хамбо–лама дал деньги и отправил на родину.

В Кижинге ученые ламы предлагают Сандану получить вторую ученую степень — звание габжи [гэбчи]. На предложение ученых он отвечает отказом, мотивируя его тем, что не желает диспутировать с невеждой Кижингинского дацана.

У Цыденова, как у всех прочих лам, появился свой жиндэк — круг почитающих его мирян, которые обращаются к своему духовному учителю за исполнением религиозных треб, за советом и пр. Чем обширнее жиндэк ламы, тем большим влиянием он пользуется среди населения и более обеспечен материально».

Из уголовного дела, л. 10–12:

«…Группа Цыденова увеличивается численно. В стенах монастыря по смерти ширетуя (настоятеля) Кижингинского дацана появляется вакантное место ширетуя.

Одним из кандидатов стал лама Цыденов, но был обойден вниманием Хамбы. Такого оскорбления не выдержало болезненное самомнение Цыденова, и он удаляется в лес для созерцания и достижения высшей святости. С этого момента начинается уже новая жизнь ламы Цыденова.

В лесу он прожил 23 года. К месту жительства монаха–отшельника открывается паломничество. Со всех сторон поступает обильный мандал (пожертвования). Близкие ученики его в числе четырех–пяти человек переселяются к нему для заведования хозяйством отшельника. К нему тянутся бурят–монгольские мироеды — бывшие тайши, главы ведомств, заседатели старых времен и пр., и они сделались самыми близкими людьми Цыденова. И вот в течение почти четверти века упомянутые лица во главе с Цыденовым эксплуатируют невежественное бурят–монгольское население. Бывали дни, когда мандал достигал до тысячи голов рогатого скота и тысячами несли деньги золотом».

История жизни Тринадцатого Джаяг–ламы тесно связана с распространением буддизма в России на территории Бурятии. С ним был близко знаком Агван Доржиев (1853/54–1938). Именно он порекомендовал русскому географу и путешественнику П. К. Козлову (1863–1935) остановиться на подворье монастыря Чжампалин в Гумбуме и дал записку к настоятелю этого монастыря Джаяг ламе. В 1908 г. Тринадцатый Джаяг–лама и П. К. Козлов действительно встретились в Гумбуме.

Далее приведем пересказ устных историй о последних приездах Джаяг–ламы в Бурятию. Эти истории я слышал от Б. Д. Дандарона, его матери — бабушки Балжимы, от Бутидмы Мункиной, от Надежды Мункиной и от Б. Дугарова.

Когда в конце XIX века Джаяг–лама первый раз приехал в страну Намсарая (Россию), останавливался в каждом дацане. В Бурятии его просили дать ван (тиб. dbang, посвящение) Ямантаки, но он сказал: «Это будет в Кижинге, кто может и хочет, пусть едут следом за мной». Так оно и произошло. Среди присутствующих была мать Дандарона Балжима Абидуева.

В другой раз, когда также просили у него посвящение, он ответил: «У вас русские ученики есть?» — «Нет». — «Вот когда будут — дам».

Во время пребывания в Кижингинской долине написал сэржем (тиб.: gser‑bskyems, ритуал умилостивления духов местности) Бурол–баве — священной горе Кижингинской долины (букв.: Седой Отец. Другое название горы — Челсан).

Первая встреча Лубсана Сандана и Джаяг–гэгэна произошла в Кижингинском (Кудунском) дацане. Когда туда приехал Джаяг–гэгэн, все к нему шли, один лишь Лубсан Сандан не шёл. И они начали в пределах дацана переписываться. Пришёл к Лубсану в это время Агади–лама (брат матери Лубсана) и стал корить его: «Ты почему не идёшь? Иди!». Тот сделал вид, что идёт и стал одеваться. Выходя, Лубсан пропустил Агади первым, а сам неожиданно запер дом изнутри.

Они переписывались три дня. На четвертый день Лубсан Сандан всё же посетил Джаяг–ламу. Тибетец при виде входящего Лубсана встал, и они на равных поклонились друг другу.

Из архива по делам религии:

«В то время, когда пребывали в Бурятии ученые тибетские ламы (гэгэны), как Жаягсан [Джаяг–лама] и др., он устраивал с ними заочный диспут путем переписки по тем или иным вопросам. Например, он старался испытывать Жаягсан–гэгэна (известного своей ученостью среди буддийского духовенства) путем посылки ему отдельных записок. Подтверждая в одной из них культурное строительство и культурную жизнь народов европейских городов (электрическое освещение, фабрики, заводы, места увеселения, роскошную и интеллигентную жизнь и проч.), он требовал дать ему правильную оценку таковых и исчерпывающий ответ, ибо такие легкомысленные буддисты, вроде его, Цыденова, увлекаются данной культурой и веселой жизнью чуть ли не до признания этих мест божьим раем, а также обращается к нему с просьбой предсказать ему, где и как он провел прошедшую жизнь и где он проведет будущую жизнь после смерти. Жаягсан по первому вопросу дает ему ответ: “Нельзя определить божий рай по признакам общей культуры”, а по второму вопросу отвечает: “Стремление о дознании его прошедшей жизни нецелесообразно и не вызвано необходимостью. Что же касается погробной его жизни, то таковая должна зависеть от того, как он будет вести себя при текущей жизни». Цыденов был удовлетворен данным ответом, что являлось почти единственным случаем удовлетворения ученого».

Отдельно от всех Джаяг–лама дал ван (тантрийское посвящение) Ямантаки Лубсану Сандану, который был старше его. Это происходило на тропинке около круглой горки, похожей на древний курган, по дороге на Соорхэ, где более двадцати лет созерцал Лубсан Сандан. В этом месте сейчас растут синие цветы мордовника (1987).

Последний раз Джаяг–лама приехал в Бурятию в 1910 г. Дал Лубсану Сандану последние наставления по Ямантаке. Очень быстро Лубсан Сандан обрёл возможность видеть Ямантаку. Просил Джаяг–гэгэна дать посвящение, чтобы разговаривать[249] с идамом, тот дал такое наставление и вскоре уехал. Уже в дороге Джаяг–лама сказал спутникам: «Вот, в этот момент, он уже разговаривает с идамом». Видеть и говорить с идамом — это два высших сиддхи в тантрийской практике. Один из учеников Лубсана Сандана тогда же смог увидеть его в виде Ямантаки, чем был страшно напуган.

Когда Джаяг–лама покидал Кижингу, его сняли с телеги, три раза пронесли по кругу и поднесли хадак[250], затем просили переродиться в Бурятии, на что он дал согласие. Умер в 1913 г. по дороге в Гумбум, где ему сооружен субурган.

Именно в первый приезд Джаяг–ламы в Бурятию зародилась идея реформы буддизма. В обсуждении принял участие круг лиц, в основном ламы Кижингинского и Чесанского дацанов, и два высоких тибетских гостя — Джаяг–лама и Акпа–гэгэн, друг и соратник первого. Инициатором реформы был Лубсан Сандан. Это ему принадлежит знаменитая фраза: «Дацан — это сансара».

Эрдэни Ламхэ, настоятель Чесанского дацана, был знаком с Джаяг–ламой еще до раскола. У него были два ученика: Санданэй–лама и Гуру Сорже, бывшие друзья детства. Гуру Сорже — один из самых активных противников реформаторского движения Лубсана Сандана. Противники реформы остались жить в дацановских домах и стали называться поэтому хошунами.

Последователи Лубсана Сандана стали называться балагатами (бурят, «балагат» — ставка).

Санданэй–лама, друг детства Гуру Сорже, который был дамдин–янсановским[252] йогином, во время разобщения решительно принял сторону Джаяг–ламы, в дальнейшем — активный балагат.

Энергия разделения уже была велика, когда в Чесанский дацан приехали Джаяг–лама и Акпа–гэгэн. Остановились они в доме у Гуру Сорже, каждый в отдельном помещении. В эту ночь в дацан прибыла неизвестная женщина необычайной красоты. Утром в дацане стало известно, что Джаяг–лама был у нее ночью, а Акпа–гэгэн не был. Поскольку оба были гэлонами (монахами, давшими в том числе и обет целомудрия), то часть лам во главе с Гуру Сорже осудила Джаяг–ламу, другая же часть лам отнеслась к происшедшему без осуждения. Оба же гэгэна относились всегда друг к другу дружески, с пониманием пути другого. Вскоре после этого сторонники балагатского движения покинули Чесанский и Кижингинский дацаны и сосредоточились в Шолутайском дацане к востоку от Кижинги. Шолутайский дацан стал главным дацаном балагатов.