Николай Рерих - Алтай – Гималаи Страница 15

И еще подробность, связующая Восток и Запад. Помните ли Турфанскую Матерь Мира с младенцем? Среди Азии, может быть, несториане[121] или манихеи оставили этот облик. Или, вернее, этот облик остался претворенным от времен гораздо более древних. Кали или Гуаньинь[122] – кто знает, сколько им веков? За ними скрываются жена и змий. Древность этого символа уже неисчислима. Не к библейской странице, не к символам каббалы ведет этот облик. Несуществующие материки уже сложили красоту Матери Мира – этой светоносной материи. Только невежество толкует о незнании древности.

Спрашиваете, как мы обходимся без театров? У нас театр ежедневный, только без подмостков, а в жизни. То китайский театр, с легендами о небывалых народах. То зловещий балет кашмирских купцов-шайтанов. То угрожающий монолог полицейского. То драма разбиваемой волнами лодки. То процессии коней. То тихие вечерние песни. То фуриозо града и землетрясения. И не нужно вешать ветшающие холсты, не надо марать лиц, когда весь мир участвует в мистерии эволюции. Когда обновленные понятия входят в жизнь повелительно, в новообразованиях вселенской красоты.

В Монголии поход объявляется посылкою стрелы князю-нойону. Стрела, прилетевшая к Федору Тирону, шла с Востока.

Юрий едет на коне из Яркенда. Я и китаец на конях из Хотана. У моего – звезда; у яркендского коня тавро китайское, крест в квадрате – знак поля – Тиань.

IV. Ладак

(1925)

Индра, Агни и Сурья – воздух, огонь и солнце! Индусская Тримурти-Троица остается позади. Древняя Сарасвати Вед – великий Инд – ведет к своим снежным истокам. Если Ганг – приветствие: сидение: сосредоточение: то Инд – движение: неуклонность, стремительность. И как притягательно неуклонны пути движения народов через Гиндукуш и Памир!

Опять караван. Опять легко забываются дни и числа. Качество дня становится значительнее его числа или названия. Подобно египтянам: называвшим года по их качеству – «год битвы» или «год неурожая», – можно сохранить лишь качество дней. День коня, когда лошади провалились на снеговом мосту; ночь волка, когда звери пробрались к становищу; заря орла, когда беркут со свистом налетел на шатер; закат замка, когда вознесся самый неожиданный замок, приросший к медно-огненной вершине… Вместо тюрбана из-за камня поднялась мохнатая шапка. Путь в страну Будды.

Качества Будды: Шакья-Муни – мудрый из рода Шакья, Шакья Синха – Шакья Лев, Бхагават – Благословенный, Саттха – Учитель, Джина – Победитель.

Говорил Будда изуверам и ханжам: «Все ваши правила низки и смешны. Иной из вас ходит нагой; иной не станет пить из кувшина или есть с блюда, не сядет за стол между двумя собеседниками или между двумя блюдами; иной не примет подаяния в том доме, где есть беременная женщина или где встретит собаку; иной не есть из двух сосудов и на седьмом глотке перестает есть; иной не садится на скамьи или на циновки; иной лежит нагой на колючих растениях или на коровьем помете.

Чего ожидаете вы, произвольные труженики, за свои «тяжкие» труды? Ожидаете от мирян подаяния и уважения: и когда достигаете этой цели: вы крепко пристращаетесь к удобствам временной жизни и не хотите расстаться с ними. Если завидите издали посетителей: как тотчас показываете вид: будто вас застали в глубоком размышлении. Когда вам подают грубую пищу, вы отдаете ее другим, а всякую вкусную еду оставляете у себя. Предаваясь порокам и страстям, вы надеваете личину скромности. Не таково истинное подвижничество!»

Шесть лет положил Будда на убеждение Кашьяпы.[123] Даже возжигал огни чуждых ему алтарей, прежде чем упрямство старых убеждений Кашьяпы было сломлено и Будда мог присоединить к новому учению «старый авторитет». Там, где выдвигается красота, научный подход и просвещенная жизненность, там «старые крепости» особенно прочны. Надо понять все трудности Будды при ломании предрассудков, если один человек потребовал шесть лет на усвоение прекрасной простоты, чтобы потушить огни никому не нужных приношений суеверия.

Прожить восемьдесят лет в постоянном учительстве, видеть, как на глазах извращалось учение, понимать, как многие государи и священники принимают учение лишь из своекорыстных соображений, предчувствовать уже приготовляемую оболочку новой условности…

Он, сам вместивший понятие ничтожности власти, сказал: «Идите, вы нищие, несите спасение и благо народам». В одном слове «нищие» заключена вся программа. Пришло время, когда из-за позолоты идола появляется лик Будды: великого общинника, учащего против собственности, против убийства, пьянства, излишеств. Появляется могучий облик, зовущий к переоценке ценностей, к труду и познанию.

Много раз очищали учение Будды, и все-таки оно быстро засыпалось копотью предрассудков. Жизненность превращалась в груду трактатов и метафизическую номенклатуру. Что же изумляться, если и сейчас еще высятся стены монастыря Ламаюры – твердыни верований бон-по, с их шаманскими вызываниями, зародившимися задолго до рождения Будды?

Но все-таки произошло полезное сознание: привыкли очищать учение. Конечно, не пресловутые соборы в Раджагрихе, Весали и Патне[124] возвращали учение к первоначальной простоте общины. Но сильные духом отдельные учителя искренне пытались снова явить прекрасный лик учения. Атиша, поражавший условщину, боролся с темным пережитком чародейства бон-по. Асвагоша, основатель всей Махаяны севера, применявший для убедительности и наглядности форму драматических представлений. Смелый Нагарджуна, почерпавший на озере Юмцзо мудрость из бесед с Нагом – «змеиным царем». Тибетский Орфей – Миларепа, окруженный животными и слушавший вещие голоса гор. Поборовший силы природы Падма Самбхава, мощный, хотя и искаженный условностями «красных шапок». Ясный и деятельный Дзон-Капа, так полюбившийся всему северу, основатель «желтых шапок». И многие другие, одинокие, понимавшие предуказанную эволюцию, счищали пыль условности с заветов Будды. Их труды снова прикрывались затхлым слоем механических ритуалов. Условный ум «обывателя», даже признав учение Будды, все-таки пытался одеть его по своему предрассудочному разумению.

Ни у Алары Каламы,[125] ни у Уддаки Рамапутты[126] Будда не нашел спасительных решений. Преобразователь, стремившийся к жизненности, не мог удовлетвориться перетолкованиями Ригведы.[127] Далеко уходит Будда, в тайники гор. Предание доводит смелого искателя до Алтая. И сказание о Белом Бурхане[128] сохраняется на Алтае во всей жизненности. Около таинственной Урувелы[129] Будда приближается к простейшему выражению всех накоплений. И на берегах Наиранжары[130] озаряется решимостью сказать слова об общине, об отречении от личной собственности, о значении труда на общее благо и о смысле познания. Установить научный подход к религии было истинным подвигом. Обличить своекорыстие жрецов и браминов было высшим бесстрашием. Явить истинные рычаги скрытых сил человеческих было неслыханно трудно. Царю прийти в облике могучего нищего было необыкновенно прекрасно!

В осознании эволюции человечества облик общинника Будды занимает неоспоримое, прекрасное место.

Будда должен был телесно услышать грохот разрушения родного города Капилавасту. Конфуций должен был переезжать изгнанником с места на место. И его странственная колесница поставлена в храме вместе с его сочинениями и музыкальными инструментами. Не диво, ибо в основе учения Конфуция лежит та же община. Вспомним его учение: «Если любовью будут воспламенены сердца смертных, то весь свет будет наподобие одного семейства. Все люди будут представлять в себе одного человека, и все вещи, по причине удивительного взаимного порядка и союза, покажутся одним и тем же существом. Мы должны любить других, как самих себя, следовательно, должны желать им всего того, чего себе желаем». «Лицемерие есть порок ненавистнейший». «Тот, кто прикрывается одною внешностью добродетели, походит на злодея, который днем показывается честным человеком, а ночью занимается похищением имущества ближнего».

«Опасайся тех, которые учиняются скорей хвалителями добродетели, нежели ее последователями. Не обманывайся их учеными рассуждениями, которые хотя бы можно было понимать за выражение души убежденной, но они являются лишь плодом испорченного ума и выдуманными побуждениями сердца. Те, которые говорят с некоторым родом чувствительности о смиренномудрии, о благе общем, не всегда сами бывают в том примерами».

«Воздержание, простота в одеянии, приличество, изучение наук и искусств, отвращение к ласкателям, любовь к низшим, бескорыстие, благоразумие, постоянство, доброта – суть обязанности предписанные».

«Учись наукам и изящным искусствам, пользуйся наставлениями мудрости». «Скупой, будучи сам в беспокойствии, делается для других предметом страшным и отвратительным. Благоразумие да управляет всеми твоими делами».