Андрей Васильченко - Миф о вечной империи и Третий рейх Страница 16

Позиция Франции при заключении Версальского договора была понятной — она боялась нового возрождения Германии, а потому делала все возможное, чтобы страна пребывала в хаосе и нищете. Без сомнения, этот страх был в определенной мере оправдан. Но Вторая мировая война наглядно показала, что договоры подобные Версальскому не в состоянии спасти Европу от нового кровопролития. К поражению Германии приложили руки также США и Россия, но после 1920 года обе эти державы временно оказались полностью выбывшими из европейской политики. Более того, Версальский договор никогда не соответствовал реальному соотношению сил в Европе. В одной из статей, опубликованной в «Совести», Мёллер ван ден Брук указывал на страх Франции перед Германией как единственный фактор общеевропейской политики: «Мы даже можем вести с ними политические дела, чтобы заверять — они не правы, чтобы убеждать — они смешны».

Впрочем, не будем вдаваться в подробности Версальской системы. Хотелось бы только подчеркнуть — если бы этот договор не пытался на десятилетия вперед диктовать, как надо жить в Германии, курс на «Консервативную революцию», наверное, вообще бы не был провозглашен. Германия выбрала бы совершенно другой путь! Революционеры, которых было в изобилии в любой группе, в любом союзе, со временем бы исчезли, а их место заняло новое консервативное поколение, ориентированное на реформы и осторожные действия.

Но историю не изменить. Впрочем, говорить о неприятии Версальской системы как отличительного признака Кольца было бы ошибкой. Подобные установки были характерны не только для всей «национальной оппозиции», недовольство выражал весь немецкий народ, включая немецкое правительство, которое не раз требовало пересмотреть Версальский договор. Именно ненависть к Версальской системе в определенной мере объединяла немецкий народ. Но у политиков лишь расходились мнения в том, как стоило выполнять этот договор. Именно по этому вопросу Кольцо впервые выступило в роли оппозиции к парламентскому правительству. Правительство собиралось проводить политику, которую в Кольце разоблачали как «исполнительскую». Верхи Германии хотели продемонстрировать свою добрую волю и гарантировать исполнение всех реальных обязательств, возложенных на Германию. Но в силу «доброй воли» правительство хотело показать, что все репарации и выплаты были просто немыслимыми. Государственным мужам казалось, что в безнадежном положении они заняли единственно правильную психологическую позицию, а безответственные оппозиционные группы своими «выходками» только мешали делу. Одной из этих многочисленных внепарламентских групп было Кольцо. В публикациях «Июньского клуба» фактически невозможно найти предложения, адресованные правительству, которые бы могли помочь смягчить условия грабительского мира. В определенной мере получался замкнутый круг — жесткие требования порождали радикальную оппозицию, а та в свою очередь подрывала доверие к Германии со стороны стран-победительниц. Но с другой стороны, западные страны оказались беспомощными после того, как Гитлер пришел к власти.

Нацисты в одночасье провозгласили Версальский договор лоскутом бумаги, который ничего не значил. Так, может быть, безответственным было как раз заигрывание с Западом, а реальным путем решения — жесткая и несговорчивая позиция?

«Капповский путч» 1920 года

В Версальском мирном договоре были предусмотрены такие меры, как выдача германской стороной военных преступников и сокращение численности рейхсвера до 100 тысяч человек. Подобные требования вызвали» брожение в офицерских кругах. Весной 1920 года военные решились на первое открытое выступление против республиканского правительства. В те дни добровольческий корпус, более известный под названием «морская бригада Эрхардта», с помощью отставного генерала Лю?твица занял Берлин. В течение пяти дней мятежники удерживали немецкую столицу, погруженную в политический хаос. Но мятежники оказались изолированными, их действия не получили широкой поддержки у населения. Как же вели себя члены «Июньского клуба» во время мартовских событий? Позже Мёллер ван ден Брук писал, что «Капповский путч» мог послужить делу политического сближения правых и левых, что в свою очередь вызвало бы консолидацию нации. Видимо, он имел в виду вооруженные восстания в Руре и Центральной Германии, спровоцированные путчем Каппа. Самым важным результатом берлинского мятежа Мёллер считал размолвку во внешнеполитических вопросах, которая произошла между Англией и Францией. Из отрывочных комментариев «Совести» по поводу этой провалившейся попытки установления военной диктатуры можно сделать вывод, что члены Кольца не полностью дистанцировались от этой провальной затеи. Майор Вальдемар Пабст, в свое время служивший вместе в Люттвицем, был одной из ключевых фигур при подготовке путча. Так вот, В. Пабст сообщал, что накануне путча он неоднократно встречался в Мёллером ван ден Бруком и Генрихом фон Гляйхеном. Во время бесед все сошлись во мнении, что обстановка в стране невыносимая и необходимо срочно принимать меры. Но тем не менее Пабст не посвятил руководителей «Июньского клуба» в подробности заговора. Макс Бём вспоминал, что в «Июньском клубе» о путче узнали от Макса Эрвина фон Шойбнер-Рихтера, который буквально накануне мятежа прибыл в Берлин из Восточной Пруссии и тут же присоединился к Кольцу. До сих пор не известно, участвовал он в подготовке путча или нет. Макс Бём, которому в просуществовавшем несколько дней правительстве Каппа — Люттвица предложили должность пресс-секретаря, присутствовал в имперской канцелярии вместе с

Шойбнер-Рихтером, Младоконсервагоры отказались войти в правительство, так как было видно с первых дней, что оно недееспособно.

Конечно, поначалу в «Июньском клубе» возлагали огромные надежды на путчистов. Но очень скоро надежды сменились горьким разочарованием. Некоторое время спустя после провала путча фон Гляйхен написал: «Вместе с ним была погребена вера в так называемых сильных национально мыслящих людей, порожденных старым режимом. Высохшее дерево не в состоянии приносить плоды». Но поздние попытки фон Гляйхена, уже создавшего «Клуб господ», указывали на то, что он забыл этот печальный опыт.

Между тем в 1920 году в «Июньском клубе» господствовало то же отчаяние, что двигало «преторианцами», поднявшими мятеж. В эти дни рухнули последние надежды, возлагаемые на революцию и республику. У республики появились первые сильные враги.

Убийства Ратенау и Ерцбергера

В определенный момент политические противоречия в Веймарской республике вылились в такую радикальную форму, как политические убийства. Уже с первых номеров «Совесть» активно полемизировала в Эрцбергером. Наиболее активно на него нападал Эдуард Штадтлер. В июне 1921 года он написал следующие строки: «Борьба с Эрцбергером приняла совершенно другие формы: теперь она идет за немецкий народ… В этой борьбе никто не поможет немецкому народу, он должен помочь себе сам. Она уже готова превратиться в самосуд над Эрцбергером». После того как этот «самосуд» все-таки произошел, «Совесть» не напечатала ни строчки сожаления, ни малейшего намека на возмущенность. Издание «Июньского клуба» деловито стало обсуждать следующую жертву — Вальтера Ратенау, который продолжил политику Эрцбергера. По мнению «Совести», этот преемник вел Германию к катастрофе. Даже после убийства Ратенау «Совесть» не упускала возможности, чтобы изобличить его как предателя, следовавшего путем «политики исполнения». На следующий день после убийства мы могли бы прочитать в «Совести»: «О Ратенау, которого близкая ему пресса хвалила как государственного деятеля, изображала волевым человеком, сыном своего народа, мы скажем, что он был слабовольным пустышкой, который, являясь духовным вдохновителем «политики исполнения», должен был быть наказан разочарованным народом. Покушение на него всего лишь проявление истинных народных настроений. Но даже и без этого убийства правительство и система стали бы жертвой своей собственной политики».

Члены Кольца дистанцировались от убийц, чтобы на могиле Ратенау обрушиться с критикой на канцлера Вирта. В результате на свет появился новый политический лозунг: истинными виновниками убийства являлись авторы позорного Версальского диктата! Штадтлер рекомендовал канцлеру передать западным державам следующие слова, дабы объяснить причины убийства: «Посмотрите, так живется тем, кто интернационалистам кажется подозрительными немецкими националистами; в немецком народе настолько велико ожесточение и негодование, что государственники и законопослушные круги считают убийство оправданным шагом. Удивительно, что покушения совершаются не на представителей Антанты, а на самих же немцев». Пожалуй, только Мёллер ван ден Брук в те дни попытался сохранить спокойствие. Он писал: «Даже покушение на Ратенау является доказательством немецкого политического хаоса… Мы постепенно укрепляли дух рабочего класса, который мог бы объединить Германию, привести к союзу с Россией в борьбе против Запада… Убийство Ратенау вновь обострило политические противоречия. Мы вновь стали народом, который неистовствует по отношению к себе самому. Покушавшиеся оказали медвежью услугу нашей стране. Это не политика. Политика появится тогда, когда при всех «но» мы будем твердо и последовательно придерживаться линии, обозначенной договором в Рапалло». Но эти слова не были услышаны. Может, их просто не хотели услышать, а может быть потому, что они были опубликованы не в передовице, а на последней странице «Совести». Зато критика была услышана правительством. 26 июня 1922 года на основании «Декрета о защите республики» выпуск «Совести» был приостановлен на полгода. Поводом для подобного решения стала публикация письма американца немецкого происхождения, который был возмущен трауром, объявленным рейхстагом после убийства Ратенау. Впрочем, газета вновь стала печататься два месяца спустя. Запрет был снят решением Лейпцигского суда.