Пантес Киросон - "Очевидцы бессмертия" Страница 2

Куда же ты меня привёл, мой вещий сон? Ты видишь – кольцо смерти?

Когда загремел опускаемый якорь, случилось всё точно так, как говорили мне на палубе опытные люди, К пароходу подходила лодка с агентами ГПУ, и для них спускали по правому борту трап. Уже шла проверка документов. Уже приблизились ко мне… На мне, наверное, от ужаса не было лица, Я всё отступал и отступал назад. И не потому, чтобы избежать проверки, а только из желания хоть на несколько минут оттянуть начало своей погибели.

Был сильный шторм, и пароход крепко качало. Я молился Богу, взывал к той Силе, которая меня сюда привела. Я верил, что Богу было так угодно. Подняв глаза к небу, я оцепенел в молитве. На мгновение мне показалось, что я слетел с палубы и носился над волнами моря, Это мне померещилось, ибо голова кружилась от качки. То, что случилось со мной, можно приписать только чуду: ни на пароходе, ни в загоне за колючей проволокой на берегу агенты ГПУ меня не трогали и ничего у меня не спрашивали. «Даже и не смотрят на меня», – думал я.

Я был так счастлив, что даже агенты ГПУ мне показались такими милыми, каких я их доселе не видел.

Всё кончилось, и нас выпустили из-за колючей ограды. Замешавшись в толпе, я направился в город и стал искать себе ночлег.

Я шёл по городу и наткнулся на красное здание тюрьмы, в которой уже сидел четыре года тому назад. При виде этой башни, построенной каким-то персидским шахом, на сердце моё лёг неприятный ледок. И всё, что я пережил некогда в этой тюрьме, всё, обжигая мозг, пронеслось в моей голове… И кольцо двора в виде глубокой ямы. И сводчатые каменные мешки камер, словно высеченные в скале гробницы, И лица тех мучеников, которых вместе со мной водили на допросы по низким и гулким пещерам коридоров. Я вздохнул и призвал имя Божие. Я стал утешать себя: «Наверное, начальство и стража уже сменились. Бумаги с моим именем и фотографией давно лежат в архиве… Да и нужно ли им хранить мои документы?» Так я успокаивал себя и шёл дальше искать ночлега.

Конечно, я и подумать не смел постучаться в гостиницу или постоялый двор. Там надо было регистрироваться, и туда в любую минуту могли прийти агенты ГПУ для проверки постояльцев, ночлег я нашёл в бедной лачуге, сбитой из досок. В ней уже ютилось человек десять мужчин и женщин, тоже всё приезжих и несчастных. Дым из очага поднимался в большую дыру в потолке, через которую глядело февральское холодное небо.

Я рассказал хозяину лачуги, что мне негде ночевать, никого знакомого в городе нет, а уже тьма. Приезжие люди горе знали, стеснились и впустили меня, Но места было так мало, что мне пришлось спать под кроватью.

Добрые и очень бедные люди, с которыми я заночевал под одной крышей, многое мне рассказали о житье-бытье в Ленкорани, и я понял, как мне действовать дальше. Чтобы не вызвать подозрения властей, мне нужно найти работу. И я отправился екать счастья на лесные разработки.

За городом начинались леса, за ними – горы, а ещё дальше – другие, синие и далёкие горы Ирана… Леса были первобытные, непроходимые, полные дикого зверья. Но мне казалось, что в этих лесах, среди хруста валежника под лапой зверя – мне будет покойнее и свободнее жить, чем в городе.

Я нашёл лесную контору, а в ней старика, голубоглазого немца-колониста. Он выслушал меня, закивал головой и ответил: Дам, дам работу, сынок!» Он так смотрел на меня и так улыбался, что стало ясно: всё понял и обо всём догадался.

Работа в лесу была безмерно тяжкая. Вручную приходилось валить огромные тысячелетние стволы, рубить и колоть. Топор да пила, зелёный полумрак, бесконечный изнурительный день труда. Зато там не спрашивали никаких документов. Работай, да и всё. Как потом я узнал, это были даже не обычные лесоразработки, а нечто вроде каторжных работ для провинившихся перед советской властью. И деньгами там не платили, а просто давали пуд муки в месяц, вот тебе и весь расчёт. Работавшие со мной были люди старые и числились в «кулаках» и «лишенцах», кто мельницу когда-то имел; кто – большую лодку и нанимал несколько человек на рыбный лов; кто письмо получил из Персии; кто когда-то по неосторожности разговаривал или заходил в гости к человеку, который потом бежал через границу, – все они были заклеймлены тавром «враг народа» и сосланы в эту зелёную мглу на принудительные работы.

А я, выходит, сам, по доброй воле, записался в советские каторжники. Но делать было нечего. Да разве я был невиновен перед этой самой властью?

Я смотрел на этих несчастных старых людей, которым давно уже было пора тихо и без тяжёлого труда доживать свои дни, на то, как они, надрываясь и хрипя, валили деревья и вершили труд, часто непосильный и юному богатырю, и не понимал одно-го: почему они, бросив всё, не бегут ночью по звериным тропам через горы прочь из этого ада? Но потом узнал, что на каждом из этих несчастных надеты незримые кандалы и цепи, и каждый волочит на ноге невидимое огромное ядро… Их дети и внуки, все родные им люди были объявлены заложниками. И стоило такому «врагу народа» бежать, как в тот же день десятки его родственников были бы брошены в страшную мясорубку ГПУ.

Среди них я нашёл и таких, которые пострадали за свою веру, С ними я сдружился, а они обо мне многое рассказывали верующим в городе.

Истёк месяц моих каторжных работ. Я, наконец, заслужил нечто более ценное, чем жалованье и похвалу, – справку конторы, что я работаю на лесоразработках. Эта бумажечка была моим первым оборонительным оружием против ГПУ. Она могла успокоить бдительное око власти.

С этой справкой я, по совету моих братьев по вере и горю, отправился в город. Мне дали адреса людей, которые встретили меня более чем радушно и дали приют.

Я посетил их религиозные собрания. Собирались очень боязливо. В беседах с опаской высказывали свои религиозные убеждения. Собрания верующих, молитвенные дома и церкви тогда ещё не закрывали, но уже всё крепче и грубее преследовали верующих, людей, которые не скрывали своих религиозных убеждений. Их травили комсомольцы, профсоюзы и партийное начальство на службе. С верой уже нужно было уходить в «подполье».

Во всяком религиозном культе при совершении обряда и проповеди кто-то должен начать церковную службу, проповедь или беседу на духовную тему, о Боге и Правде. И вот этому-то человеку и грозила масса бед. Во-первых, он объявлялся «служителем культа»; во-вторых, его лишали избирательного голоса; в-третьих, как «лишенца» облагали непосильными налогами, штрафами, а то и просто ссылали на принудительные работы в лес.

Люди боялись отправлять службу Господню, страшились про износить проповеди, открывать беседы, чтобы не попасть в страшный разряд «лишенцев».

А в итоге – церкви не закрываются, а священнослужителей и молящихся мало или вовсе нет. Городок Ленкорань был невелик и насчитывал всего-навсего двенадцать тысяч жителей. Некогда, ещё до революции, он был местом ссылки всяких «сектантов» и «еретиков». Коренного мусульманского населения в нём не больше девяти тысяч, а остальные – бывшие ссыльные за веру: молокане, староверы, субботники и русские, принявшие еврейскую веру и закон Моисея. Была там и немецкая колония со своей кирхой, были и штундисты-баптисты, и православные, и магометане.

Я обнаружил, что в этом крошечном городке собраны многие толки веры в Бога, с которыми я жаждал познакомиться. Я неведомой мне силой был приведён на некий перекрёсток, откуда расходилось множество дорог на поиски Истины.

Я покинул лес и перебрался в город. Жил я у одного верующего человека, много читавшего Библию и ожидавшего, что скоро Господь придёт на землю судить беззаконников. Он жил на краю городка, в так называемом «Форштате», там было несколько русских домов по-над Каспием. Человек тот был популярен в городе и обрёл уажение от властей и своего начальства.

Мы с ним скоро сблизились по духу. Он был одинок, и взял меня к себе на квартиру, и стал мне братом и отцом. Помог мне одеться и обуться, ибо я в лесу всё на себе истрепал.

Но чтобы мне прописаться на жительство, надо было, конечно, заявить об этом в милицию. Мой знакомый, Василь Попов, которого я называл братом, пошёл со мной в милицию и выдал меня за своего родственника, будто бы приехавшего к нему помогать конопатить щели в баржах. Брата Василия в милиции знали хорошо и считались с ним. Он был старым и опытным мастером по стройке барж;, редкостным специалистом. Благодаря ему меня и зарегистрировали, и я стал законным жителем Ленкорани.

Когда я стал посещать собрания верующих, там меня не раз просили рассказать о Боге, о пути спасения и т. д. А когда я отказывался, меня уговаривали, указывая на то, что я чужой в городе и меня власти ещё не знают, да к тому же я – рабочий, а они, мол, «бывшие», и боятся быть сосланными в Сибирь. Я начал беседовать с братьями и сестрами по вере как умел, по Евангелию. На собрания людей стало приходить всё больше и больше, особенно немцев-колонистов. Они очень любили беседовать на Евангельские темы и жаловались, что их пастор из страха перед преследованиями совсем перестал произносить проповеди. Как-нибудь отслужит – и скорей уходит! Разумеется, зоркий глаз агентов безбожной власти не оставил без внимания мою духовную работу и порыв веры моей, хотя я никогда не вёл таких бесед, которые нарушали бы законы той власти.