Эльза Баркер - Письма живого усопшего Страница 2

В 1914 году, когда «Письма Живого Усопшего» появились в Лондоне, Э. Баркер не называла имени их автора. В январском номере текущего года нового американского журнала «The Chale» Э. Баркер дает его имя, это — юрист, судья Давид П. Хотч (Хэтч) из Лос-Анджелеса, автор нескольких книг философского содержания, подписанных псевдонимом, весьма известный в этой части Америки и имеющий многих живых друзей, у которых можно справиться о нём. Его старший сын, Брюс Хотч, выразил г-же Баркер, которая до издания «Писем Живого Усопшего» никогда не встречалась с ним, свою полную уверенность в том, что письма эти несомненно принадлежат его отцу, особенности мышления и манеру выражаться которого он узнаёт в них с полной очевидностью. Кроме этого заявления г-жа Баркер упоминает о множестве писем, которые она получила с выражением глубокого интереса к изданным ею «Письмам Живого Усопшего» и благодарности за то, что она издала их для всеобщего сведения. Это — неудивительно, потому что книга Э. Баркер полна такой бодрящей уверенности в неисчерпаемых силах человека, она дает так много новых вдохновений и раскрывает столько широких возможностей для пробуждения духовного сознания, что ее нельзя не приветствовать и не отметить, как явление чрезвычайно интересное, проторяющее новые пути общения с невидимыми мирами.

К книге, появившейся в текущем году под этим заглавием в Англии и принадлежащей перу довольно известной на Западе писательницы, приложено предисловие, в котором рассказаны все обстоятельства, вызвавшие обнародование этих писем. Автор книги сообщает прежде всего, что ни она, ни диктовавший эти письма «X.» никогда не принадлежали к спиритам, сама Э. Баркер со спиритической литературой была совсем не знакома и к вопросу о потусторонних переживаниях относилась с полным равнодушием, никогда в мыслях не останавливаясь на них. Во время своего детства она участвовала несколько раз в механическом писании с помощью планшетки, причем получались такие банальности, которые не вызывали в ней никакого интереса. Позднее, в присутствии одной медиумистичной личности, она пробовала несколько раз автоматическое письмо, но не заинтересовалась им и не придала этим записям никакого значения. Была много лет тому назад, по настоянию друзей, на спиритических сеансах, но осталась совершенно равнодушной к этой области психических исследований. За несколько месяцев до появления посмертных писем «X.», её попросили участвовать в механическом письме с помощью планшетки. Содержанием письма было предсказание пожара в доме, где она жила, которое с точностью и исполнилось. В этих мимолетных впечатлениях — если не считать ряда видений пророческого характера, которые автор называет «hypnagogic visions», — такие бывали, наверное, у большинства образованных людей нашего времени — заключался весь спиритуалистический опыт автора книги. Это обстоятельство придает ей особое значение и интерес.

В первый раз повелительное побуждение взять карандаш и писать появилось у г-жи Баркер за год до издания этой книги, в Париже. Повинуясь импульсу, она начала писать механически, и получилось известие совершенно личного характера, очень интересное для неё, подписанное буквой «X.». Показав на другой день интересное сообщение своей приятельнице, она была очень удивлена, узнав от неё, что так называли друзья г-на **, которого г-жа Баркер знала хорошо. Но г-н ** был в это время в Америке, в числе живых, а сообщение шло из потустороннего мира. Вскоре за тем пришло известие, что г-н ** умер в одном из западных Штатов Северной Америки, за несколько дней до появления сообщения, подписанного «X.». Далее я буду продолжать подлинными словами г-жи Э. Баркер.

«Вскоре после получения известия из Америки о смерти г-на **, я сидела вечером с той подругой, которая сообщила мне, кого при жизни называли условным знаком «X.»; она стала просить меня попробовать — не придёт ли новое сообщение от него, и я согласилась, больше для того, чтобы доставить ей удовольствие, чем из личного интереса. Тогда-то и явилось первое сообщение, начинающееся словами: «Я здесь, не бойтесь ошибки...» Оно писалось с паузами и промежутками между отдельными фразами, большими и неправильными буквами, но совершенно автоматически, как и в первый раз. Писала я с таким напряжением, что моя правая рука была почти парализована на другой день.

Несколько писем с подписью «X.» были мной автоматически записаны в течение следующих недель; но вместо того, чтобы увлечься этими сообщениями, я почувствовала скорее предубеждение против такого занятия, и только настояние моей подруги, которая видела в них желание «X.» вступить в сношение с земным миром, заставило меня преодолеть себя.

«X.» не был обыкновенным человеком. Он был очень известным юристом, глубоко изучившим философию, автором многих книг, человеком, высокие идеалы и чистый энтузиазм которого являлись вдохновением для всех, знавших его. Ему было 70 лет. Жил он очень далеко от меня, и я виделась с ним лишь через долгие промежутки. Насколько я вспоминаю, мы с ним никогда не говорили о посмертном сознании.

Постепенно, по мере того как преодолевалось моё предубеждение против автоматического писания, я начала чувствовать интерес к тому, что «X.» сообщал относительно потусторонней жизни. Я ничего не читала по этому поводу, не читала даже и всем известные «Письма Джулии», и поэтому у меня не было предвзятых идей.

С течением времени болезненное ощущение в руке прекратилось, и самый почерк улучшился, хотя очень ясным он не был никогда.

В первое время письма писались в присутствии моей подруги; но позднее «X.» появлялся только, когда я была одна. Это было то в Париже, то в Лондоне, так как я постоянно переезжала из одного города в другой. Иногда он появлялся несколько раз в неделю; иногда же проходил целый месяц, и я не чувствовала его присутствия. Я никогда не звала его и очень мало думала о нём в промежутках между его появлениями, так как и мое время, и мысли, и перо были заняты совсем другими задачами.

Записывая эти сообщения, я была, по большей части, в полубессознательном состоянии, так что перед прочтением написанного у меня было лишь смутное представление о его содержании. А несколько раз я была так близка к полной потере сознания, что, кладя карандаш, не имела ни малейшего представления о том, что писала.

Когда речь зашла впервые об издании этих писем, мысль эта была для меня неприятна. Написав несколько книг, более или менее известных, я не была чужда некоторого тщеславия в смысле литературной репутации, и мне вовсе не хотелось прослыть за фантазерку. По настоянию моей подруги я согласилась написать предисловие к книге, в котором было бы сказано, что письма были написаны в моем присутствии. Это обещание удовлетворило мою подругу, но не меня.

Внутри меня шла такая работа. Если я издам эти письма, думала я, совсем без предисловия, они будут приняты за фикцию, и всё важное, заключающееся в них, потеряет всю свою ценность в смысле указания на посмертное состояние человека. Если же я напишу, что они сообщались посредством автоматического письма в моём присутствии, непременно возникает вопрос, чьей же рукой делались эти сообщения, и я буду принуждена уклоняться от правды. Если же я откровенно признаюсь, что сообщения записывались моей рукой и сообщу факты так, как они происходили, тогда возможны будут только две гипотезы: или, что письма эти — подлинные сообщения развоплощённого человека; или же, что они — измышления моего собственного подсознания. Но последняя гипотеза не объясняет первого письма «X.», появившегося раньше, чем я узнала о его смерти, если только не допустить, что подсознанию каждого человека известно всё. Но в таком случае, почему мое подсознание выбрало этот путь длительной мистификации моего бодрствующего сознания и притом без всякого предварительного внушения с моей или с чьей бы то ни было стороны? Ведь ни я и никто из окружающих меня не знали о смерти «X.».

Чтобы кто-нибудь мог обвинить меня в преднамеренном обмане и сочинительстве в таком серьёзном деле, такого я не допускала и теперь считаю невероятным ввиду полной возможности для меня иметь иной, законный исход для моего воображения в произведениях поэзии и романа.

Около трёх четвертей всех писем было уже написано, когда я окончательно решила этот вопрос. Я решила или совсем не издавать их, или же обнародовать с предисловием, в котором будут откровенно изложены все обстоятельства возникновения этих писем.

Когда же издание было решено, возник вопрос: печатать ли их целиком или делать сокращения? Я решила не выпускать ничего, кроме указаний на личные дела самого «X.», на мои и на моих друзей. Я ничего не прибавляла и только изредка, когда построение фразы было слишком неудачным или попадались повторения, я позволяла себе внешнюю поправку.

Среди утверждений, касающихся будущей жизни, встречаются такие, которые составляют совершенную противоположность моим собственным представлениям о том же вопросе. Я их сохранила такими, как они были написаны. Некоторые из его философских положений были совершенно новы для меня; иногда я улавливала всю их глубину только после прошествия нескольких месяцев.