Людмила Шапошникова - Град Светлый Страница 24

И, пожалуй, очень точная оценка Ленина, в которой как бы сошлись земля и небо в их диалектическом взаимодействии, заключена в словах М.Горького: «Великое дитя окаянного мира сего»[133].

Мысли о Ленине, которые есть в Живой Этике, дают основание утверждать, что авторы Учения знали о нем много больше, нежели те, кто с ним работал или находился рядом. Среди противоречивых сложностей жизни Ленина, разнообразия его человеческих качеств, многогранности его деятельности создатели Живой Этики выбрали то, что, с их точки зрения, носило непреложный характер и являлось неоспоримым в жизни и творчестве Вождя социальной революции. «Книги его мы меньше любим, — отмечено в „Общине“, — они слишком длинны, и самое ценное в нем в книгах не выражено. Он сам не любил свои книги. Ленин — это действие, но не теория»[134].

Таким образом, спокойно и весомо Учителя определили место ленинского теоретического наследия, основу которого составляли идеи Маркса.

Догматические приверженцы Живой Этики пытаются некоторые цитаты о Марксе использовать для того, чтобы искусственно соединить марксизм и Живую Этику и поставить ее создателей под красные знамена. Таким образом, на наших глазах возник еще один миф, который, полагаю, не принесет пользы ни самим мифотворцам, ни новому мышлению, представленному Живой Этикой. Сказанное о Марксе в «Общине» отнюдь не исчерпывается тем, что говорится о нем в этой книге напрямую. Учителя, верные своей этической традиции, не противопоставляют Марксу и Ленину космическое мироощущение, а просто пишут о нем как бы безотносительно к тому и другому. Иными словами, проводят «большую линию», как это сделал мудрый Бирбал — советник великого индийского императора Акбара в известной многим притче. Ни одно конкретное теоретическое положение Маркса или Ленина в Живой Этике не поддержано. Толкование ими же идеи общины, или коммуны, которая берется тем и другим на вооружение, подвергается существенной коррекции, в первую очередь в книге «Община».

Учителя обращают наше внимание и на то, что эта идея, носящая эволюционный характер, существовала задолго до Маркса и Ленина. «Кто же захочет изолировать Маркса или Ленина от предшественников, окажет им плохую услугу. Только в безбоязненном утверждении ряда последовательности можно укрепить явление»[135].

Разумная преемственность, поддерживающая непрерывную цепь исторического процесса, дает нам возможность осмысливать каждое звено этой цепи, даже если оно оказалось неудачным. Исключение или забвение таких звеньев может привести к непредсказуемым последствиям.

Не задевая теоретических конкретных проблем в книгах Ленина, авторы Живой Этики отметили, что Вождь в своей практической деятельности шел новыми путями и сумел ощутить то, что было необходимо для революционного созидания.

«Вы уже знаете о качестве действий и можете уже приметить новые подходы к действию. Надо предпочесть того Учителя, который идет новыми путями. В этом люди Северной Страны имеют отличный пример — их Учитель Ленин знал ценность новых путей. Каждое слово его проповеди, каждый поступок его нес на себе печать незабываемой новизны. Это отличие создало зовущую мощь. Не подражатель, не толкователь, но мощный каменщик новых руд. Нужно принять за основание зов новизны»[136]. Новые подходы требовали подвижности мысли, широкого творчества, смелости и способности отказаться от своих же прежних представлений и идей. Ленин творил в действии, а не в теории. Эти действия иногда все больше и больше отходили от его теоретических положений. Революционное созидание шло в практике, и все, что ей мешало, он отбрасывал. А вместе с этим отбрасывал и этические и нравственные нормы, если они ему мешали и не соответствовали тем целям и задачам, которые он перед собой ставил. Он стремился осуществить их любой ценой. Его жестокость не миф, а реальность. Вынужденная жестокость во имя Будущего. Трагическая жестокость всех великих социальных революционеров. Учителя о ней не пишут, ибо уровень их оценок находится выше такого явления, как жестокость, которая отражает несовершенство человеческой натуры плотного мира. Абсолютное ее искоренение в нашем мире есть внеисторическая задача. Ее можно и нужно только уменьшить. Жестокость и насилие свойственны революционным взрывам. Закономерности этой связи глубинно еще не изучены, но факт остается фактом. Да, Ленин был организатором террора, при нем беспощадно расстреливали «классово чуждых» заложников и иных контрреволюционеров.

«Жестокость войны, — пишет Н.А.Бердяев, — жестокость нашей эпохи не есть просто жестокость, злоба, бессердечие людей, личностей, хотя все это и может быть явлениями сопутствующими. Это — жестокость исторической судьбы, жестокость исторического движения, исторического испытания. <…> Боязнь жестокости и боли не есть показатель духовной высоты»[137]. Так уж устроен наш мир. Теперь, когда со многого снят идеологический запрет, исследователи выискивают документы, приказы, распоряжения и даже записочки — свидетели жестокости Ленина. И почему-то никому в голову не придет посмотреть на все это с эволюционной, более высокой точки зрения и увидеть во всем этом не признак самовластия и произвола, а трагическую обреченность человека, в чьем лице была выражена историческая неизбежность со всеми вытекающими из этого последствиями. Руками Вождя творила сама история нашего плотного земного мира, прорываясь к высотам эволюционной энергетики. Ленин, ошибаясь, разбиваясь о неразрешимые узлы, горя негасимой любовью к угнетенным, дитя своей эпохи и «окаянного мира сего», созидал на развалинах старого мира, неся в себе его же боль, страдания и его жестокость. Он занимался социальным творчеством, а это был труд не для слабонервных. «Творчества и истории, — справедливо замечал Бердяев, — нет без моментов страдания и боли, без жертвы благом непосредственной жизни»[138]. И еще: «Жестокость сопровождает всякое зачинающееся движение, всякий разрыв, предшествующий творчеству»[139].

Те, которые сейчас создают миф о Ленине как жестоком злодее, делают это с позиций марксистско-ленинской концепции истории. Они так же, как и вождь революции, не видят энергетических закономерностей самого исторического процесса.

Ленин отрицал связь истории с космическими процессами, считая, что все в ней зависит от человека, от взаимоотношений, в которые он вступает, от его деятельности и способа этой деятельности. Критики конца XX века бьют по Ленину с его же позиций. Иного они не знают. Новое мышление, освобожденное и окрепшее, вновь идет мимо них. И кто знает, когда прервется эта дурная бесконечность…

Революции нет без террора и жестокости. Это страшно, но тем не менее это так. «Взрыв материи», о котором пишут Учителя, имеет свои чудовищные, с нашей земной точки зрения, последствия. Великая французская революция, несмотря на много меньшую, чем Россия, территорию и меньшую численность населения, была более кровавой, нежели русская социальная революция, но французы до сих пор считают ее Великой и не отрекаются от нее…

«Почтим Ленина со всем пониманием, — пишут авторы Живой Этики. — Явим утверждение Учителя, сохранившего постоянное горение в удаче и неудаче. Среди чуждых ему сотрудников нес Ленин пламя неугасимого подвига. Учение не прерывалось ни усталостью, ни огорчениями. Сердце Ленина жило подвигом народа. У него не было страха, и слова „боюсь“ не было в его словаре. Ярко успел он зажечь своим примером свет. Руша, создавал он сознание народа»[140].

И еще: «Можете представить, что в свое время Ленин уже ощутил без малейшего материального основания непреложность нового строения. И невидимые лодочки подвезли провиант к его одинокому кораблю. Монолитность мышления бесстрашия создала Ленину ореол слева и справа. Даже в болезни не покинуло его твердое мышление. Его сознание, как в пещеру сосредоточилось, и вместо недовольства и жалоб он удивительно использовал последнее время. И много молчаливой эманации воли посылал он на укрепление дела. Его последние часы были хороши. Даже последний вздох он послал народу»[141].

Бесстрашие, самоотверженность, неуклонная вера в Общее Дело справедливости и свободы — эти черты составляли облик личности героической и высоко духовной, каковой являлся Ленин. Н.А.Бердяев, у которого не было причин проявлять симпатии к Ленину, отмечал, что последний был «настоящим революционным вождем»[142].

Самым важным качеством Ленина было бескорыстное и самоотверженное служение тому Общему Делу, которое лежало в основе его революционного творчества и было продиктовано эволюционными целями. «Видя несовершенство России, — писали создатели Живой Этики, — можно многое принять ради Ленина, ибо не было другого, кто ради Общего Блага мог бы принять большую тяготу»[143].