Автор Неизвестен - Завещание Фламеля Страница 3

Весьма очевидным доказательством активной общественной деятельности Фламелей, убежденных пропагандистов алхимического искусства, служат барельфы с изображением герметических символов, или фигур, каковые Николя располагал почти на всех зданиях, постройку или ремонт которых финансировал; в качестве примера можно назвать арку на Кладбище Невинных, подробно описанную в «Иероглифических Фигурах», а также барельефы церкви Сен-Жак-деля-Бушери, простоявшей целой и невредимой вплоть до 1797 года. Несмотря на то, что церковь была разрушена, похороненная под ее обломками могильная плита (простите за странный каламбур) неожиданно объявилась в середине XIX века в антикварной лавке на берегу Сены, откуда перекочевала — уже насовсем — в музей Клюни. Парижский антиквар купил плиту у бакалейщика, который много лет использовал ее в качестве стола для рубки зелени. В верхней части плиты изображены три фигуры — Святой Петр с ключом в руке, Христос со скипетром, и Святой Павел, вооруженный мечом. Между Спасителем и Апостолом Петром избражено солнце, а между Апостолом Павлом и Иисусом — луна. Под эпитафией, описывающей Фламелеву благотворительность, расположена надпись по-латыни, гласящая: Domine Deus in tua misericordia speravi[12], а далее, под изображением покойника, — по-французски: «Я вышел из праха, и возвращаюсь в прах / Направляю душу к тебе, Иисус Спаситель Человечества, прощающий грехи». Итак, Фламель изобразил на своем надгробии все основные элементы Великого Делания. Меч в руке Святого Павла символизирует тайный огонь Философов, скипетр Спасителя — первоматерию Делания, а ключ в руках Апостола Петра — философское растворение, являющееся ключом к магистерию; покойник, изображенный в нижней части надгробия, символизирует не столько мертвого Фламеля, сколько важнейший этап Делания, разложение, без которого нельзя продвинуться ни на шаг. Солнце и луна, без сомнения, символизируют Солнце и Луну Философов, то есть их истинные золото и серебро.

Итак, у нас под рукой имеется множество увековеченных в камне и на бумаге свидетельств, подтверждающих, что житель Парижа скромный клерк по имени Николя Фламель строил здания на собственные деньги, которые при всем уважении к его трудолюбию нельзя было заработать сидя в нотариальной конторе, и украшал эти здания символикой, подтверждающей его глубокие познания в области так называемого Королевского искусства, то есть алхимии. И все же, эти деньги вполне могли иметь своим происхождением сундучок вдовы Лета, а как становится ясно из текста «Иероглифических фигур», герметические символы часто могут быть интерпретированы вполне в духе теологии, и наоборот. Нам известны детали его биографии, включая годы рождения и смерти, и все же последняя дата слишком символична для того, чтобы соответствовать действительности. Теперь попробуем проследить, к чему нас может привести поиск других символов в жизни этого адепта, для чего обратимся к упоминавшейся выше работе Фулканелли. В «Обителях Философов» автор напоминает нам, что, согласно легенде, Раймонд Луллий также совершил паломничество к Сантьяго де Компостелла (ровно за сто лет до Фламеля), и что большинство адептов во все времена прибегали к подобной же аллегорической форме изображения своего пути познания материи и обретения Философского Камня. Что же касается главного героя книги «Иероглифические Фигуры», то Фулканелли указывает на символичность его имени: Николя по-гречески значит «победитель камня» (Niko-laos); фамилия же Фламель происходит от латинского Flamma, то есть «пламя», или «огонь». В свою очередь имя обретенного Фламелем в Испании учителя, мэтра Канчеса, представляет собой аллегорическое название белого сульфура Философов, характерной особенностью которого является сухость (по-гречески Kagcanox). Последователь «сухого пути» в алхимии, Фулканелли немедленно обращает внимание на странное решение, которое после знакомства Николя с Канчесом принимают компаньоны — они решают добираться до Франции морем, а не по земле, что символизирует «влажный путь», которому в итоге отдается предпочтение. Фламель, то есть огонь, благополучно добирается до Орлеана (or-lйans, что можно перевести как «там находится золото»), в то время как Канчес, то есть сульфур, погибает вследствие продолжительной рвоты, каковая в алхимии есть признак растворения и разложения — тот самый труп, изображенный на Фламалевом надгробии под надписью Domine Deus in tua misericordia speravi. Изначально же, нам следовало бы обратить внимание на одну странную деталь: дорогая старинная книга досталась Фламелю всего за два флорина, чему он искренне удивляется в предисловии к «Иероглифическим Фигурам». Дело в том, что эти самые два флорина и есть примерная необходимая сумма для приобретения материалов, используемых в Великом Делании, — в соответствии с экономическими условиями четырнадцатого столетия. В середине семнадцатого века Ириний Филалет называет несколько отличную цифру: «Как ты видишь, работа наша стоит не более трех флоринов…»[13], что с учетом инфляции вполне совпадает с рекомендациями Фламеля. К началу XII века папирус полностью выходит из употребеления, и тот факт, что книга была написана «на коре молодых деревьев», конечно же, указывает на египетское и «древнее» происхождение книги, но кроме этого — что гораздо важнее — еще указывает на металлическую природу Первоматерии в рамках алхимической символики. Что же получается? Не только мэтр Канчес и паломничество в Галисию могут считаться аллегорией и мистификацией, но и сам господин Фламель со своим хозяйством, домом, женой и благотворительностью, оказывается не более чем литературным персонажем. Не слишком ли это, даже при всем уважении к имени Фулканелли? Нет, не слишком. Но наличие аллегории и мистификации совсем не означает ложности или незначительности личности автора и его трудов; совсем напротив, в случае алхимии, вопросы аутентичности произведений и времени их написания предстают сложнейшими, и часто неразрешимыми, загадками — и чем важнее труд, тем сложнее загадка.

Вообще говоря, всех герметических авторов можно разделить на четыре группы: подлинные авторы, не скрывающие своего имени и обладающие документально подтвержденной биографией — самая малочисленная категория (Михаэль Майер, Монте-Снидерс, Сендивогий); анонимные авторы, скрывающиеся под именами великих ученых, теософов и других лиц, пользующихся авторитетом и служащих своего рода «прикрытием» и защитой для традиции (псевдо-Раймонд Луллий, псевдо-Аристотель, псевдо-Фома Аквинский и т. д.); авторы, скрывающиеся под оригинальными псевдонимами (их биографии, как правило, обрывочны и недостоверны — Ириний Филалет, Фулканелли, Камала Джняна, Ламбспринк); и, наконец, авторы, имеющие весьма правдоподобные имя, биографию и окружение, которые на поверку оказываются чистой фикцией. К последним, конечно же, относится бенедиктинский монах Василий Валентин, аббат Вестминстерский Кремер, и — к этой мысли приходит большинство современных исследователей — господин общественный писарь Фламель. Хотя в случае нашего героя дело обстоит еще сложнее. Если при попытке установить личности Василия Валентина и Кремера очень легко выясняется, что в бенедиктинском ордене никогда не было такого брата-алхимика, а в Вестминстерском аббатстве никогда не было аббата по фамилии Кремер, то в случае Фламеля у нас имеется множество доказательств его существования. В чем же тогда проблема? Может, легенда говорит правду? Но проблема возникает не столько из-за биографии парижского нотариуса, сколько из-за его литературного наследия. Несомненно, в четырнадцатом веке жил человек, жертвовавший деньги на приюты для бедных и церкви под именем Николя Фламель. Но большинство фактов его биографии мы знаем из его собственного трактата «Иероглифические Фигуры», а трактат этот, хотя и должен быть написан в начале XV века, впервые предстает перед глазами публики в 1612 году, когда в Париже из печати выходит Trois traiсtez de la philosophie naturelle non encore imprimez[14]. В качестве второго трактата этого сборника выступают «Иероглифические Фигуры Николя Фламеля, писаря, находящиеся на четвертой арке Кладбища Невинных в Париже, по правую руку, если входить со стороны улицы Сен-Дени, с разъяснением упомянутого Фламеля, посвященные трансмутации металлов и ранее никогда не публиковавшиеся. Перевод с латыни П.Арно, Шевалье». Нелишне будет заметить, что латинский «оригинал» с которого этот труд переводил на родной французский Шевалье Арно, никто кроме него никогда не видел. Также стоит вспомнить, что весь вышеназванный трактат построен на анализе аллегорий, содержащихся в найденной автором Книге Авраама Еврея[15]. Как вы можете догадаться, о существовании этой книги известно только со слов Фламеля — ни она сама, ни даже копии с нее вне контекста «Иероглифических Фигур» тоже никому и никогда не были известны. По многим признакам, для перечисления которых требуется отдельная книга, современные исследователи пришли к выводу, что текст «Иероглифических Фигур» не мог быть написан ранее XVII века, и, следовательно, не имеет отношения к нотариусу, жившему в доме под лилиями за два столетия до этого. Наиболее осведомленный в этой области человек, фактически посвятивший жизнь изучению «дела» Николя Фламеля, Клод Ганьон, в своей фундаментальной работе, название которой можно перевести как «Фламель под следствием»[16], высказывает предположение, что «Иероглифические Фигуры» были написаны крупнейшим издателем герметических книг Бероальдом де Вервилем[17] в том же году, когда вышло первое издание Трех трактатов по натурфилософии, или чуть раньше; он основывает свои наблюдения на том, что большинство идей, высказанных в этом тарктате почерпнуты автором из Artis aurifera quam chemicam vocant antiquissimi auctores, опубликованного Петером Перна в1572 году в Базеле, и в деталях известном господину де Вервилю. Кроме того, Шевалье Арно является немного искаженной анаграммой имени Бероальд де Вервиль. Клод Ганьон также сумел отыскал запись библиотекаря, служившего в восемнадцатом веке в библиотеке Сент Женевьев; в ней упоминается ныне утерянный трактат под названием «Приключения Али эль Москлана, известного как Халиф Сломнял, переведенные с арабского неким Раби эль улле де Деон», датируемый 1582 годом. Ганьон отмечает, что странное имя переводчика представляет собой опять-таки анаграмму имени Бероальд де Вервиль, в то время, как имя главного героя (Slomnal Calife) является ничем иным, как точной анаграммой имени Николя Фламель. Другими словами, перед нами типичный по своему «анамнезу» алхимический трактат — книга, написанная спустя примерно двести лет с момента смерти предполагаемого автора, и основанная на произведении, которого никогда не существовало. Настоящим автором ее вполне мог быть издатель, или — кто знает? — адепт XVI века, навсегда исчезнувший под маской общественного писаря Николя Фламеля.